| Эдуард Лимонов Это я, Эдичка 2/4 |
| 1 | ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ КРИС Я говорю, что в поисках спасения я хватался за все. Возобновил я и свою журналистскую деятельность, вернее, пытался восстановить. Мой ближайший приятель Александр, Алька, тоже пришибленный изменой своей жены и полной своей ничтожностью в этом мире, жил в это время на 45-й улице между 8-й и 9-й авеню в апартамент-студии, в хорошем доме, расположенном по соседству с бардаками и притонами. |
| 2 | Он, очкастый интеллигент, осторожный еврейский юноша, вначале побаивался своего района, но потом привык и стал чувствовать в нем себя, как дома. Мы часто собирались у него, пытаясь найти пути к публикации своих статей – идущих вразрез с политикой правящих кругов Америки – в американских газетах, а вот в каких именно, мы не знали – "Нью-Йорк таймс" нас отказывалась замечать, мы туда ходили еще осенью, когда я работал в "Русском деле" корректором, как и Алька. |
| 3 | Мы сидели тогда друг против друга и быстро нашли общий язык. Мы носили в "Нью-Йорк таймс" наше "Открытое письмо Сахарову" – "Нью-Йорк таймс" нас в гробу видала, они нас и ответом не удостоили. Между тем письмо было куда как неглупое и первый трезвый русский голос с Запада. Интервью с нами и пересказ этого письма был все-таки напечатан, но не в Америке, а в Англии, в лондонской "Таймс". В письме мы говорили об идеализации западного мира русскими людьми, писали, что в действительности в нем полно проблем и противоречий, ничуть не менее острых, чем проблемы в СССР. |
| 4 | Короче говоря, письмо призывало к тому, чтобы прекратить подстрекать советскую интеллигенцию, ни хуя не знающую об этом мире, к эмиграции и тем губить ее. Потому-то "Нью-Йорк таймс" его и не напечатала. А может, они посчитали, что мы некомпетентны, или не отреагировали на неизвестные имена. Факт остается фактом, мы так же, как и в России, не могли в Америке печатать свои статьи, то есть, высказывать свои взгляды. |
| 5 | Здесь нам было запрещено другое – критически писать о западном мире. Вот мы собирались с Алькой на 45-й улице, в доме 330, и решали, как быть. Человек слаб, часто это сопровождалось пивом и водкой. Но если пиджачник государственный деятель побоится сказать, что он сформулировал то или иное решение государственное в промежутке между двумя стаканами водки или виски, или сидя в туалете, меня эта якобы неуместность, несвоевременность проявлений человеческого таланта и гения всегда восхищала. |
| 6 | И скрывать я этого не собираюсь. Скрывать – значит искривлять и способствовать искривлению человеческой природы. Где-то сказано, что Роденовский "Мыслитель" насквозь лжив. Я согласен. Мысль – это не высокое чело и напряжение лицевых мышц, это скорее вялое опадание всех лицевых складок, стекание лица вниз, расслабленность и бессмыслица должны на нем в действительности отражаться. Тот, кто наблюдателен, мог не раз заметить это на себе. |
| 7 | Так что Роден мудак. Мудаков в искусстве много, как и в других областях. Если бы он подписал свою скульптуру "Мысль", все было бы верно – внутри человека мысль напряжена, но именно поэтому внешнее в пренебрежении в этот момент. Человек, умеющий думать, похож в период протекания мысли на амебу бесформенную. И точно так же вдохновенный поэт с горящим взором, когда я наблюдал за собой, оказывался с почти стертым лицом и тусклыми глазами, насколько я мог, не меняя лица, показать его зеркалу. |
| 8 | Короче, мы с Алькой пили и работали, и обсуждали. Водку пили, и вместе с водкой пили эль, я почему-то к нему пристрастился, и пили все, что под руку попадалось. Потом отправлялись путешествовать по улицам – выходили на 8-ю авеню – девочки здоровались с нами не только по долгу службы, мы примелькались, нас знали. Два человека в очках были знакомы и распространителям листовок, призывающих ходить в бордель, и кудрявому человеку, который выдавал им листовки и платил деньги. |
| 9 | Пройдя мимо освещенной крутой лестницы дома 300, ведущей в самый дешевый бордель в Нью-Йорке, по крайней мере, один из самых дешевых, мы сворачивали вниз на 8-ю авеню, или вверх, по собственной прихоти. Путешествие начиналось... В тот апрельский день все было, как обычно. Тогда приступы тоски накатывали на меня несколько раз в неделю, а может быть, и чаще. Начало того дня я не помню, нет, вру, я написал сцену казни Елены в "Передаче Нью-Йоркского радио", и от обращения все к той же болезненной теме – измене Елены мне – очень устал. |
| 10 | В коридоре против моей двери копошились люди -снимали Марата Багрова в его номере, снимали по заданию израильской пропаганды – вот, мол, как плохо живут те, кто уехал из Израиля. Вообще в наших эмигрантских душах заинтересовано по меньшей мере три страны – нас постоянно теребят, нами клянутся, нас используют и те, и другие, и третьи. Так вот, бывшего работника московского телевидения Марата Багрова наебывали в этот момент человек из Израиля и бывший советский писатель – Эфраим Веселый и его американские друзья. |
| … |
Комментарии