[{{mminutes}}:{{sseconds}}] X
Пользователь приглашает вас присоединиться к открытой игре игре с друзьями .
Большое книжное попурри
(153)       Используют 492 человека

Комментарии

Кощей3452 22 декабря 2023
"проглядывало что то"
P.S.: не хватает дефиса
veda_cong 29 сентября 2020
FPG, а в инфо есть информация о том из каких книг отрывки;) Просто в порядке их приведения, содержание я кажется не делала и там по несколько подряд из одной книги.

Когда я делала его, я не старалась упрощать пунктуацию, потому что мое имхо - набирать надо уметь все, ну если надо для роста средней. "Рекордных" словарей на сайте и так до фига. Когда я гоняла церковные тексты, например, у меня пунктуация резко росла, а за ней и скорость, так как это отработка самого тормозящего. Удаляла только латиницу
С длиной отрывков сложнее - я не пользовалась парсером. Уже не помню, то ли доверилась сайту, то ли сама разбивала именно по 500 (средняя книжная длина вроде?) так чтобы отрывки логично начинались и кончались.
Но заниматься им дальше у меня руки не доходят, хотя давно еще составила список произведений откуда надо бы( Так что если у кого-то будет желание переразбить или вытащить понравившиеся отрывки - я совсем не против.
Faulfie 17 июня 2018
Очень приятно было встретить так много отрывков из Толкина! Спасибо :)
FPG 26 августа 2017
Надо просить доработать сайт, что бы можно было показывать, из какой книги отрывок :) Загуглить, конечно, можно, но было бы круто если бы как в обычке :)
а так - словарь хорош.
Lakira 15 июля 2017
veda_cong, спасибо за труды, крепкого Вам здоровья.
Словарь очень хорошо вписался в субботнюю «книжную» задачу дня. Для тех, кому по новой книге каждую неделю начинать не хочется — самое то, что нужно.
veda_cong 26 июня 2017
Вообще не ожидала такого скорого попадания в задачу дня, и состряпала на скорую руку, чтоб самой не ждать, когда руки дойдут до еще более расширенного варианта:) Так что если есть ляпы - поправлю, а если опять совсем пропаду по причине здоровья - надеюсь на модера)
veda_cong 25 июня 2017
Я поправила указанное. Оно вообще-то не книга, а тексты, выдающиеся в случайном порядке. Даже на номера отрывков трудно ориентироваться при исправлении, пишите цитаты, если еще будет, пожалуйста. Попозже пропущу через ворд, но большой объем редактировать затруднительно, если из сети попались невычитанные сканированные тексты, как обычно бывает...
veda_cong 25 июня 2017
Сейчас постепенно поправлю. Прошу прощения, не заходила из-за проблем со здоровьем, не ожидала что так много людей захотят использовать. Что же будет, если сделаю большую версию? Тексты книг просто из сети:)
Lakira 29 апреля 2017
Пробелы вместо дефисов:

№15
Может быть, он потерял уважение соседей, но зато приобрел... ладно, сами увидите в конце, приобрел он что нибудь или нет.

№16
Они совсем или почти не умеют колдовать, и из колдовства знают только мелкие каждодневные трюки, например, как быстро и тихо исчезнуть, когда огромный тупица, вроде нас с тобой, неуклюже топает, как слон, где то рядом (а этот топот хоббиты слышат за милю).

№18
В других хоббитских семьях поговаривали, что давным давно один из предков Тука взял себе жену из эльфов. Это, конечно, вздор, но в Туках явно проглядывало что то не совсем хоббичье, и время от времени кто нибудь из них срывался за приключениями.

№21
Они считают, что на самом деле нет неизбежного выбора и, если хватит ума, терпения, а главное – времени, можно как то совместить и то и это, приладить их друг к другу, развить или истончить зло и добро, ничего не отбрасывая.

№27
Почему то я ждал автобуса на длинной уродливой улице.

№29
Ах, так? А я возьму и не поеду! – и пошла куда то. – Не думай, – с достоинством возразил мужчина, – что мне это нужно. Ради тебя стараюсь, чтоб шуму не было. Да разве кому нибудь до меня есть дело? Куда там... И он ушел. «Смотри ка, – подумал я, – вот и меньше на два человека». Теперь я стоял за угрюмым коротышкой, который, метнув на меня злобный взгляд, сказал соседу: – Из за всего этого хоть не езжай...
Aiphos 9 апреля 2017
№26
Если автор того рассказа прочитает эти строки, путь знает, что я ему благодарен.

там должно быть «пусть»
Lakira 8 апреля 2017
В тексте №500
Тут должно водиться видимо-невиди мо всяких птиц. Ну, я ложусь. Послушайте, давайте завтра пойдем на разведку. В таких местах, как здесь, можно много чего найти. Вы виде ли горы, когда мы ехали сюда?
два лишних пробела.
Написать тут Еще комментарии
Описание:
Отрывки из литературы - 500 штук, будет больше
Автор:
veda_cong
Создан:
23 ноября 2016 в 03:15 (текущая версия от 1 сентября 2018 в 18:52)
Публичный:
Да
Тип словаря:
Тексты
Цельные тексты, разделяемые пустой строкой (единственный текст на словарь также допускается).
Информация:
В обычном Книжном Попурри всего 100 отрывков.
Я взяла больше, тоже доступные начальные отрывки книг-словарей, но больший объем, чтобы не прискучило, как обычку гнать. Не перемешивала.
Содержание (выбирала по своему вкусу, только классика литературы, и если первые отрывки не были введением, причем то, что как-то читала или автора знаю, и помягче и поспокойнее):
1.Мастер и Маргарита
2.Хоббит, или Туда и Обратно
3.Расторжение брака (Льюис)
4.Маленький принц
5.Дочь Монтесумы (Хаггард)
6.Солярис (Лем)
7.Олеся (Куприн)
8.На иных ветрах (Ле Гуин)
9.Техану (Ле Гуин)
10.Ричард Бах. Чайка по имени Джонатан Ливингстон
11. Война и мир (французский текст удален)
12. Старик и море (Хемингуэй)
13. Сильмариллион
14. Муму (Тургенев)
15. Обитаемый остров (Стругацкие)
16. Кара-Бугаз (Паустовский)
17. На последнем берегу (Ле Гуин)
18. Роботы и империя (Азимов, "Основание")
19. Второе Основание (Азимов, "Основание", оно же "Фонд")
20. Космические течения (Азимов, "Основание")
21. Звезды как пыль (Азимов, "Основание")
22. Машина времени (Уэллс)
23. Вино из одуванчиков (Брэдбери)
24. Освобождающее заклятье (Ле Гуин)
25. Арабские сказки 1001 ночи (13-22)
26. Туманность Андромеды (Ефремов)
27. Кольцо вокруг Солнца (Саймак)
28. Агафья (Чехов)
29-32. Бажов Уральские сказы (из 4 частей-словарей)
33-36. разные сказки-словари (Родари, Андерсен и т.п.)
37. Полдень 22 век (Стругацкие)
38. Понедельник начинается в субботу (Стругацкие)
39. За миллиард лет до конца света (Стругацкие)
40. Волны гасят ветер (Стругацкие)
41-44. Александр Грин, разные рассказы
45. Белая гвардия (Булгаков)
46. Точка зрения (Шукшин)
47. Мурзук (Бианки)
48. "Властелин колец", часть 2
49. Дети Хурина (Толкин)
50. Хоббит, часть 2
51-53. Хроники Нарнии
Возможно, позже буду искать и добавлять.

Вообще-то хочется по этому принципу взять именно скачанные книги целиком и поделить на отрывки причем именно по 300 символов парсером, но я первый раз создаю словарь типа "тексты"
Еще вариант - парсером же, но сказки, сборники коротких текстов.
Содержание:
1 ...Так кто ж ты, наконец? — Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Гёте. "Фауст" Глава 1. Никогда не разговаривайте с неизвестными. Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нёс в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в чёрной роговой оправе.
2 Второй — плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке — был в ковбойке, жёваных белых брюках и в чёрных тапочках. Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращённо именуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала, а молодой спутник его — поэт Иван Николаевич Понырёв, пишущий под псевдонимом Бездомный.
3 Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к пёстро раскрашенной будочке с надписью "Пиво и воды". Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, — никто не пришёл под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея.
4 — Дайте нарзану, — попросил Берлиоз. — Нарзану нету, — ответила женщина в будочке и почему-то обиделась. — Пиво есть? — сиплым голосом осведомился Бездомный. — Пиво привезут к вечеру, — ответила женщина. — А что есть? — спросил Берлиоз. — Абрикосовая, только тёплая, — сказала женщина. — Ну, давайте, давайте, давайте!.. Абрикосовая дала обильную жёлтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской. Напившись, литераторы немедленно начали икать, расплатились и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной.
5 Тут приключилась вторая странность, касающаяся одного Берлиоза. Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нём. Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: "Что это со мной?"
6 Этого никогда не было... сердце шалит... я переутомился. Пожалуй, пора бросить всё к чёрту и в Кисловодск..." И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая.
7 Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Ещё более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: "Этого не может быть!.." Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо. Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что всё кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца.
8 — Фу ты чёрт! — воскликнул редактор, — ты знаешь, Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался! Даже что-то вроде галлюцинации было, — он попытался усмехнуться, но в глазах его ещё прыгала тревога, и руки дрожали. Однако постепенно он успокоился, обмахнулся платком и, произнеся довольно бодро: "Ну-с, итак..." — повёл речь, прерванную питьём абрикосовой. Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе.
9 Дело в том, что редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму. Эту поэму Иван Николаевич сочинил, и в очень короткий срок, но, к сожалению, ею редактора нисколько не удовлетворил. Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень чёрными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора, писать заново. И вот теперь редактор читал поэту нечто вроде лекции об Иисусе, с тем чтобы подчеркнуть основную ошибку поэта.
10 Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича — изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать, — но Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж. Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нём — простые выдумки, самый обыкновенный миф.
11 В норе в склоне холма жил да был Хоббит. Бывают норы неуютные, грязные, мокрые, в которых полно червей и пахнет сыростью; бывают сухие, вырытые в песке, но голые, в них не на чем сидеть и нечего есть. Это же была настоящая хоббичья норка, а хоббичья нора означает прежде всего уют. Дверь норы была совершенно круглая, как иллюминатор, крашенная в зеленый цвет, с блестящей желтой медной ручкой точно посередине.
12 Длинный ход за дверью, напоминавший штольню круглого сечения, очень удобен, совсем не закопчен, с деревянными панелями и плиточным полом, утепленным ковриками. Там были стулья из полированного дерева и множество вешалок и крючков для шляп и пальто — хоббит любил гостей. Ход штольни вился довольно далеко, хоть и не прямо в склон холма, который все в округе называли Круча, и из него открывалось множество маленьких круглых дверок в обе стороны.
13 Хоббиты не признавали верхних этажей: все спальни, ванные, чуланы, кладовые для продуктов (а их было много), гардеробные (у этого хоббита имелись целые комнаты специально для одежды), кухня, столовая — все были на одном этаже и выходили в один коридор. Лучшие комнаты располагались слева (если смотреть от входа) и только в них были окна, глубоко посаженные круглые окна, выходящие в сад. Кроме сада из окон были видны долины и пастбища, полого спускающиеся с Кручи к Реке.
14 Наш хоббит был очень зажиточным и носил фамилию Торбинс. Торбинсы жили на Круче и вокруг нее с незапамятных времен, все их считали весьма порядочными и уважаемыми не только за то, что многие из них были богаты, но и за то, что с ними никогда ничего не случалось, они не пускались в приключения и не делали ничего неожиданного. Что любой Торбинс мог подумать и сказать по любому поводу, было настолько очевидно, что можно было не спрашивать.
15 Эта история расскажет, какое приключение случилось с одним из Торбинсов, и как он стал делать и говорить совершенно неожиданные вещи. Может быть, он потерял уважение соседей, но зато приобрел... ладно, сами увидите в конце, приобрел он что-нибудь или нет. Мама нашего хоббита... — да, а кто такой хоббит? Наверное, в наше время это следует объяснить, потому что хоббиты стали редки и избегают встреч с громадинами, как они называют нас, людей.
16 Они мелкорослы — нам примерно по пояс, даже меньше, чем бородатые гномы. Хоббиты — безбородые. Они совсем или почти не умеют колдовать, и из колдовства знают только мелкие каждодневные трюки, например, как быстро и тихо исчезнуть, когда огромный тупица, вроде нас с тобой, неуклюже топает, как слон, где-то рядом (а этот топот хоббиты слышат за милю). У них обычно круглые животики, они вообще склонны к полноте.
17 Одеваются они во все яркое (чаще всего в зеленое и желтое), обуви не носят, потому что у них на подошве естественная толстая кожа, а ноги обрастают густой бурой шерсткой, похожей на кудрявые волосы на голове; у них длинные ловкие коричневые пальцы, добродушные лица и глубокий сочный смех (особенно охотно они смеются после обеда, а обедают по два раза в день, если повезет). Ну, пожалуй, на первый случай, чтобы иметь о них представление, хватит.
18 Так вот, как я уже говорил, мама этого хоббита — Бильбо Торбинса — была легендарная Беладонна Тук, одна из трех знаменитых дочерей Старого Тука, вождя клана хоббитов, живших за Рекой. Так хоббиты называли ручей, журчавший под Кручей. В других хоббитских семьях поговаривали, что давным-давно один из предков Тука взял себе жену из эльфов. Это, конечно, вздор, но в Туках явно проглядывало что то не совсем хоббичье, и время от времени кто-нибудь из них срывался за приключениями.
19 Они исчезали тайно, и семья тщательно это скрывала, но все равно, Туки не пользовались таким уважением, как Торбинсы, хотя, несомненно, были богаче. Правда, с тех пор как Беладонна Тук вышла замуж за господина Бонго Торбинса, никаких приключений у нее вроде не было. Бонго, отец Бильбо, выкопал и обставил для нее (и частично на ее средства) роскошную хоббичью нору, лучше которой не было ни под Кручей, ни за Кручей, ни за Рекой, и в ней они вместе прожили до конца жизни.
20 Однако, вполне возможно, что ее единственный сын Бильбо, который внешне был точной копией своего солидного и любившего комфорт папаши и вел себя поначалу точно так же, получил в наследство от Туков некоторую странность, только и ждавшую случая, чтобы выйти наружу. Случай такой представился, когда Бильбо было 50 лет или около того. К этому времени он уже стал вполне взрослым и жил один в прекрасной хоббичьей норе, построенной его отцом (именно ее я описал вначале).
21 Блейк писал о браке Неба и Ада. Я пишу о расторжении этого брака не потому, что считаю себя вправе спорить с гением, – я даже не знаю толком, что он имел в виду. Но, так или иначе, люди постоянно тщатся сочетать небо и ад. Они считают, что на самом деле нет неизбежного выбора и, если хватит ума, терпения, а главное – времени, можно как-то совместить и то и это, приладить их друг к другу, развить или истончить зло и добро, ничего не отбрасывая.
22 Мне кажется, что это тяжкая ошибка. Нельзя взять в путь все, что у тебя есть, иногда приходится даже оставить глаз или руку. Путь нашего мира – не радиусы, по которым, рано или поздно, доберешься до центра. Что ни час, нас поджидает развилка, и приходится делать выбор. Даже на биологическом уровне жизнь подобна дереву, а не реке. Она движется не к единству, а от единства, живые существа тем более разнятся, чем они совершеннее.
23 Созревая, каждое благо все сильнее отличается не только от зла, но и от другого блага. Я не считаю, что всякий, выбравший неверно, погибнет, он спасется, но лишь в том случае, если снова выйдет (или будет выведен) на правильный путь. Когда сумма неверна, мы исправим ее, если вернемся вспять, найдем ошибку, подсчитаем снова, и не исправим, если просто будем считать дальше. Зло можно исправить, но нельзя перевести в добро.
24 Время его не врачует. Мы должны сказать «да» или «нет», третьего не дано. Если мы не хотим отвергнуть ад или даже мир сей, нам не увидеть рая. Если мы выберем рай, нам не сохранить ни капли, ни частицы ада. Там, в раю, мы узнаем, что все при нас, мы ничего не потеряли, даже если отсекли себе руку. В этом смысле те, кто достойно совершил странствие, вправе сказать, что все – благо и что рай всюду. Но пока мы здесь, мы не вправе так говорить.
25 Нас подстерегает страшная ошибка: мы можем решить, что все на свете – благо и всюду – рай. «А как же земля?» – спросите вы. Мне кажется, для тех, кто предпочтет ее небу, она станет частью ада, для тех, кто предпочтет ей небо, – частью рая. Об этой небольшой книжке скажу еще две вещи. Во первых, я благодарен писателю, имени которого не помню. Рассказ его я читал несколько лет назад в ослепительно пестром американском журнале, посвященном так называемой научной фантастике, и позаимствовал идею сверхтвердого, несокрушимого вещества.
26 Герой посещает не рай, а прошлое, и видит там дождевые капли, которые пробили бы его, как пули, и бутерброды, которые не укусишь, – все потому, что прошлое нельзя изменить. Я с не меньшим (надеюсь) правом перенес это в вечность. Если автор того рассказа прочитает эти строки, пусть знает, что я ему благодарен. И второе, прошу читателя помнить, что перед ним – выдумка. Конечно, в ней есть нравственный смысл, во всяком случае – я к этому стремился.
27 Но сами события я придумал и ни в коей мере не выдаю их за то, что нас действительно ждет. Меньше всего на свете я пытался удовлетворить любопытство тех, кого интересуют подробности вечной жизни. Почему-то я ждал автобуса на длинной уродливой улице. Смеркалось, шел дождь. По таким самым улицам я бродил часами, и все время начинались сумерки, а дождь не переставал. Время словно остановилось на той минуте, когда свет горит лишь в нескольких витринах, но еще не так темно, чтобы он веселил сердце.
28 Сумерки никак не могли сгуститься в тьму, а я никак не мог добраться до мало мальски сносных кварталов. Куда бы я ни шел, я видел грязные меблирашки, табачные ларьки, длинные заборы, с которых лохмотьями свисали афиши, и те книжные лавчонки, где продают Аристотеля. Людей я не встречал. В городе как будто не было никого, кроме тех, кто ждал автобуса. Наверно, потому я и встал в очередь. Мне сразу повезло.
29 Не успел я встать, как маленькая бойкая женщина прямо передо мной раздраженно сказала спутнику: – Ах, так? А я возьму и не поеду! – и пошла куда-то. – Не думай, – с достоинством возразил мужчина, – что мне это нужно. Ради тебя стараюсь, чтоб шуму не было. Да разве кому-нибудь до меня есть дело? Куда там... И он ушел. «Смотри-ка, – подумал я, – вот и меньше на два человека». Теперь я стоял за угрюмым коротышкой, который, метнув на меня злобный взгляд, сказал соседу: – Из-за всего этого хоть не езжай...
30 – Из-за чего именно? – спросил его высокий краснолицый мужчина. – Народ черт знает какой, – пояснил коротенький. Высокий фыркнул и сказал не то ему, не то мне: – Да плюньте вы! Нашли кого бояться. Я не реагировал, и он обратился к коротенькому: – Значит, плохи мы для вас? И тут же ударил его так сильно, что тот полетел в канаву. – Ничего, ничего, пускай полежит, – сказал он неизвестно кому, – я человек прямой, не дам себя в обиду.
31 Леону Верту Прошу детей простить меня за то, что я посвятил эту книжку взрослому. Скажу в оправдание: этот взрослый — мой самый лучший друг. И еще: он понимает все на свете, даже детские книжки. И, наконец, он живет во Франции, а там сейчас голодно и холодно. И он очень нуждается в утешении. Если же все это меня не оправдывает, я посвящу эту книжку тому мальчику, каким был когда-то мой взрослый друг. Ведь все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит. Итак, я исправляю посвящение: Леону Верту, когда он был маленьким.
32 Когда мне было шесть лет, в книге под названием «Правдивые истории», где рассказывалось про девственные леса, я увидел однажды удивительную картинку. На картинке огромная змея — удав — глотала хищного зверя. В книге говорилось: «Удав заглатывает свою жертву целиком, не жуя. После этого он уже не может шевельнуться и спит полгода подряд, пока не переварит пищу». Я много раздумывал о полной приключений жизни джунглей и тоже нарисовал цветным карандашом свою первую картинку. Это был мой рисунок №1.
33 Я показал мое творение взрослым и спросил, не страшно ли им. — Разве шляпа страшная? — возразили мне. А это была совсем не шляпа. Это был удав, который проглотил слона. Тогда я нарисовал удава изнутри, чтобы взрослым было понятнее. Им ведь всегда нужно все объяснять. Это мой рисунок №2. Взрослые посоветовали мне не рисовать змей ни снаружи, ни изнутри, а побольше интересоваться географией, историей, арифметикой и правописанием.
34 Вот как случилось, что шести лет я отказался от блестящей карьеры художника. Потерпев неудачу с рисунками №1 и №2, я утратил веру в себя. Взрослые никогда ничего не понимают сами, а для детей очень утомительно без конца им все объяснять и растолковывать. Итак, мне пришлось выбирать другую профессию, и я выучился на летчика. Облетел я чуть ли не весь свет. И география, по правде сказать, мне очень пригодилась. Я умел с первого взгляда отличить Китай от Аризоны. Это очень полезно, если ночью собьешься с пути.
35 На своем веку я много встречал разных серьезных людей. Я долго жил среди взрослых. Я видел их совсем близко. И от этого, признаться, не стал думать о них лучше. Когда я встречал взрослого, который казался мне разумней и понятливей других, я показывал ему свой рисунок №1 — я его сохранил и всегда носил с собою. Я хотел знать, вправду ли этот человек что-то понимает. Но все они отвечали мне: «Это шляпа». И я уже не говорил с ними ни об удавах, ни о джунглях, ни о звездах. Я применялся к их понятиям. Я говорил с ними об игре в бридж и гольф, о политике и о галстуках. И взрослые были очень довольны, что познакомились с таким здравомыслящим человеком.
36 Так я жил в одиночестве, и не с кем было мне поговорить по душам. И вот шесть лет тому назад пришлось мне сделать вынужденную посадку в Сахаре. Что-то сломалось в моторе моего самолета. Со мной не было ни механика, ни пассажиров, и я решил, что попробую сам все починить, хоть это и очень трудно. Я должен был исправить мотор или погибнуть. Воды у меня едва хватило бы на неделю.
37 Итак, в первый вечер я уснул на песке в пустыне, где на тысячи миль вокруг не было никакого жилья. Человек, потерпевший кораблекрушение и затерянный на плоту посреди океана, — и тот был бы не так одинок. Вообразите же мое удивление, когда на рассвете меня разбудил чей-то тоненький голосок. Он сказал: — Пожалуйста... нарисуй мне барашка! — А?.. — Нарисуй мне барашка...
38 Я вскочил, точно надо мною грянул гром. Протер глаза. Стал осматриваться. И увидел забавного маленького человечка, который серьезно меня разглядывал. Вот самый лучший его портрет, какой мне после удалось нарисовать. Но на моем рисунке он, конечно, далеко не так хорош, как был на самом деле. Это не моя вина. Когда мне было шесть лет, взрослые убедили меня, что художник из меня не выйдет, и я ничего не научился рисовать, кроме удавов — снаружи и изнутри.
39 Итак, я во все глаза смотрел на это необычайное явление. Не забудьте, я находился за тысячи миль от человеческого жилья. А между тем ничуть не похоже было, чтобы этот малыш заблудился, или до смерти устал и напуган, или умирает от голода и жажды. По его виду никак нельзя было сказать, что это ребенок, потерявшийся в необитаемой пустыне, вдалеке от всякого жилья. Наконец ко мне вернулся дар речи, и я спросил: — Но...
40 Хвала богу, даровавшему нам победу! Сила Испании сломлена, корабли ее потонули или бежали, морская пучина поглотила сотни и тысячи ее моряков и солдат, и теперь моя Англия может вздохнуть спокойно. Они шли, чтобы покорить нас, чтобы пытать нас и сжигать живьем на кострах, они шли, чтобы сделать с нами, вольными англичанами, то же самое, что Кортес сделал с индейцами Анауака. У наших сыновей они хотели отнять свободу, а у наших дочерей - честь; наши души они хотели отдать попам, а наши тела и все наше достояние - папе римскому и своему императору!
41 Но бог ответил им бурей, а Дрейк ответил им пулями. Они исчезли, и вместе с ними исчезла слава Испании. Я, Томас Вингфилд, услышал об этом сегодня, в четверг, на бангийской базарной площади, куда приехал, чтобы потолковать с людьми и продать яблоки - те, что уцелели в моем саду после страшных штормовых ветров, оголивших в нынешнем году почти все деревья.
42 Всякие слухи доходили до меня и раньше, но сегодня в Банги я встретил человека по имени Юнг, из рода ярмутских Юнгов, который сам сражался на ярмутском корабле в битве при Гравелине, а потом преследовал испанцев дальше на север, до тех пор, пока они не погибли в Шотландском море. Говорят, что малое порождает великое, но здесь случилось наоборот: великое породило малое. Эти славные события побудили меня, Томаса Вингфилда из Лоджа, прихожанина дитчингемского прихода графства Норфолк, взяться на склоне лет за перо и бумагу, несмотря на глубокую старость и на то, что жить мне осталось совсем немного.
43 Десять лет назад, в 1578 году, когда наша милостивая королева Елизавета была проездом в здешних краях, ее величество пожелала увидеть меня в Норидже. В тот день она сказала, что слухи обо мне дошли до нее, и повелела рассказать ей что-нибудь интересное из моей жизни, вернее - из тех двадцати с лишним лет, которые провел среди индейцев в то время, когда Кортес покорял их страну Анауак, известную ныне под именем Мексики.
44 Но едва я успел приступить к рассказу, как ее величеству уже пришлось отправляться в Коссэй на оленью охоту. Уезжая, королева пожелала, чтобы я изложил свою историю на бумаге, дабы она могла ее прочесть, и сказала, что если эта история окажется хотя бы наполовину столь занимательной, какой обещает быть, она пожалует мне титул баронета и я окончу свои дни сэром Томасом Вингфилдом. На это я ответил, что никогда не умел обращаться с такими вещами, как перо и бумага, однако повеление ее величества постараюсь исполнить.
45 Затем я осмелился преподнести ей большой изумруд, один из тех, что некогда украшали шею дочери Монтесумы, а до нее - многих других принцесс. При виде этого изумруда глаза ее величества засверкали так же ярко, как сам драгоценный камень, ибо наша королева любит подобные безделушки. Наверное, если бы я захотел, я мог бы заключить с нею сделку и тут же получить свой титул в обмен на изумруд, но я много лет был вождем могущественного племени и теперь не желал становиться чьим бы то ни было слугой.
46 Поэтому я просто поцеловал королевскую руку, которая так крепко сжала драгоценный камень, что все косточки ее побелели, простился и в тот же день вернулся к себе домой в долину Уэйвни. Я не забыл, однако, пожелания королевы и давно уже собирался изложить на бумаге историю своей жизни, пока моя жизнь и моя история не оборвались одновременно. Для меня, человека в подобных делах неискушенного, задача эта поистине нелегка.
47 Но мне ли страшиться трудностей, когда уже близок час вечного отдохновения? Я повидал такое, чего не видел ни один англичанин и о чем стоит порассказать. Жизнь моя была необычайна. Много раз, когда я думал, что уже погиб и спасения нет, провидение спасало меня, может быть только для того, чтобы люди узнали мою историю и извлекли из нее урок, ибо все, что я пережил и перевидал, свидетельствует об одной непреложной истине: зло никогда не приносит добра, зло порождает только зло и в конце концов обрушивается на голову того, кто его творит, будь то один человек или целый народ.
48 Вспомните хотя бы судьбу Кортеса, этого великого завоевателя! Я его знавал в те дни, когда он обладал почти божественной властью, а лет сорок назад, как мне говорили, прославленный Кортес умер в Испании в немилости и нищете. Так-то! И еще я слыхал, что сын Кортеса дон Мартин был подвергнут пыткам в том самом городе, который его отец с такой неслыханной жестокостью завоевывал для испанцев. Все это в порыве отчаяния предсказала Кортесу первая и любимейшая из его подруг Малиналь - испанцы ее называли Мариной, - когда Кортес бросил ее и отдал в жены дону Хуану Харамильо, позабыв обо всем, что их связывало, и о том, что она не раз спасала от верной смерти его самого и его солдат.
49 А вспомните судьбу самой Марины! Она любила своего мужа Кортеса, или Малинцина, как его начали из-за нее называть индейцы, и ради него предала свою родину. Если бы не Марина, испанцы никогда бы не овладели Теночтитланом, или, как теперь говорят, Мехико. Ради своей любви она пожертвовала честью, но что она получила взамен? Что хорошего принесло ей содеянное зло? В награду за все, когда красота Марины поблекла, ее отдали в жены другому, менее знатному человеку, точно так же, как отслужившую свое скотину продают более бедному хозяину.
50 В девятнадцать ноль-ноль по бортовому времени я прошел мимо собравшихся вокруг шлюзовой камеры и спустился по металлическому трапу в капсулу. Места в ней хватало только на то, чтобы расставить локти. Я присоединил наконечник шланга к патрубку воздухопровода, выступавшему из стены капсулы, скафандр надулся, и теперь я уже не мог пошевелиться. Я стоял, вернее, висел в воздушном ложе, слившись в одно целое с металлической скорлупой.
51 Подняв глаза, я увидел сквозь выпуклое стекло стенки колодца, а выше - склоненное над ним лицо Моддарда. Лицо вдруг исчезло, и стало темно - сверху опустили тяжелый конический обтекатель. Восемь раз взвыли электромоторы, затягивающие болты. Потом раздалось шипение нагнетаемого в амортизаторы воздуха. Глаза привыкали к темноте. Я различал уже светло-зеленые контуры единственного табло. - Ты готов, Кельвин? - раздалось в наушниках.
52 - Готов, Моддард, - ответил я. - Ни о чем не беспокойся. Станция тебя примет, - сказал он. - Счастливого пути! Прежде чем я успел ответить, вверху что-то заскрежетало и капсула дрогнула. Я невольно напрягся, но ничего не почувствовал. - Когда старт? - спросил я и услышал шорох, словно на мембрану сыпался легкий песок. - Кельвин, ты летишь. Всего хорошего! - где-то совсем рядом прозвучал голос Моддарда.
53 Я не поверил, но прямо перед моим лицом открылась смотровая щель, в ней появились звезды. Я напрасно старался найти альфу Водолея, к которой направлялся "Прометей". Небо этих частей Галактики ничего мне не говорило, я не знал ни одного созвездия; в узком просвете клубилась искрящаяся пыль. Я ждал, пока звезды начнут мерцать. Но не заметил. Они просто померкли и стали исчезать, расплываясь в рыжеющем небе.
54 Я понял, что нахожусь уже в верхних слоях атмосферы. Неподвижный, втиснутый в пневматические подушки, я мог смотреть только перед собой. Горизонта пока еще не было видно. Я все летел и летел, совершенно не чувствуя полет, только мое тело медленно и коварно охватывала жара. Снаружи возник противный визг - как будто ножом проводили по тарелке. Если бы не цифры, мелькающие на табло, я не имел бы понятия об огромной скорости падения.
55 Звезд уже не было. Смотровую щель заливал рыжий свет. Я слышал гулкие удары собственного пульса, лицо горело, сзади тянуло холодком из кондиционера; мне было жалко, что не удалось разглядеть "Прометея" - он уже вышел за пределы видимости, когда автоматическое устройство открыло смотровую щель. Капсула задрожала раз, другой, началась невыносимая вибрация; несмотря на изоляцию, она пронизала меня - светло-зеленый контур табло расплылся.
56 Но я не испугался, не мог же я, прилетев из такой дали, погибнуть у цели. - Станция Солярис, Станция Солярис, Станция Солярис! Я посланец. Сделайте что-нибудь. Кажется, аппарат теряет стабилизацию. Станция Солярис! Прием. И снова я пропустил важный момент - появление планеты. Она простиралась огромная, плоская; по величине полос на ее поверхности я ориентировался, что нахожусь еще далеко, точнее, высоко, так как я уже миновал ту неуловимую границу, на которой расстояние от небесного тела становится высотой.
57 Я падал. Я все еще падал. Теперь, даже закрыв глаза, я чувствовал это. Я тут же открыл их, мне хотелось как можно больше увидеть. Спустя несколько секунд я повторил вызов, но и на этот раз ответа не получил. В наушниках трещали залпы атмосферных разрядов. Они звучали на фоне шума, такого глубокого и низкого, словно это был голос самой планеты. Оранжевое небо в смотровой щели затянулось бельмом. Стекло потемнело; я отпрянул, насколько мне позволил скафандр, и тут же понял, что это тучи.
58 Они лавиной пронеслись вверх и исчезли. Я все падал то на свету, то в тени; капсула летела, вращаясь вокруг вертикальной оси, и огромный, распухший солнечный диск размеренно проплывал перед моим лицом, появляясь слева и заходя справа. Вдруг сквозь шум и треск прямо в ухо затараторил далекий голос. - Посланец, я - Станция Солярис! Посланец, я - Станция Солярис! Все в порядке. Вы под контролем станции.
59 Посланец, я - Станция Солярис. Приготовиться к посадке в момент ноль, внимание, начинаю. Двести пятьдесят, двести сорок девять, двести сорок восемь... Между словами раздавалось отрывистое попискивание - говорил робот. Это было по меньшей мере странно. Обычно, когда прибывает новый, да еще прямо с Земли, все бегут на посадочную площадку. Но думать об этом было некогда. Гигантский круг, описываемый солнцем, и равнина, куда я летел, встали на дыбы; за первым креном последовал второй, в противоположную сторону.
60 Мой слуга, повар и спутник по охоте - полесовщик Ярмола вошел в комнату, согнувшись под вязанкой дров, сбросил ее с грохотом на пол и подышал на замерзшие пальцы. - У, какой ветер, паныч, на дворе, - сказал он, садясь на корточки перед заслонкой. - Нужно хорошо в грубке протопить. Позвольте запалочку, паныч. - Значит, завтра на зайцев не пойдем, а? Как ты думаешь, Ярмола? - Нет... не можно... слышите, какая завируха. Заяц теперь лежит и - а ни мур-мур... Завтра и одного следа не увидите.
61 Судьба забросила меня на целых шесть месяцев в глухую деревушку Волынской губернии, на окраину Полесья, и охота была единственным моим занятием и удовольствием. Признаюсь, в то время, когда мне предложили ехать в деревню, я вовсе не думал так нестерпимо скучать. Я поехал даже с радостью. "Полесье... глушь... лоно природы... простые нравы... первобытные натуры, - думал я, сидя в вагоне, - совсем незнакомый мне народ, со странными обычаями, своеобразным языком... и уж, наверно, какое множество поэтических легенд, преданий и песен!"
62 А я в то время (рассказывать, так все рассказывать) уж успел тиснуть в одной маленькой газетке рассказ с двумя убийствами и одним самоубийством и знал теоретически, что для писателей полезно наблюдать нравы. Но... или перебродские крестьяне отличались какою-то особенной, упорной несообщительностью, или я не умел взяться за дело, - отношения мои с ними ограничивались только тем, что, увидев меня, они еще издали снимали шапки, а поравнявшись со мной, угрюмо произносили: "Гай буг", что должно было обозначать "Помогай бог".
63 Когда же я пробовал с ними разговориться, то они глядели на меня с удивлением, отказывались понимать самые простые вопросы и все порывались целовать у меня руки - старый обычай, оставшийся от польского крепостничества. Книжки, какие у меня были, я все очень скоро перечитал. От скуки - хотя это сначала казалось мне неприятным - я сделал попытку познакомиться с местной интеллигенцией в лице ксендза, жившего за пятнадцать верст, находившегося при нем "пана органиста", местного урядника и конторщика соседнего имения из отставных унтер-офицеров, но ничего из этого не вышло.
64 Потом я пробовал заняться лечением перебродских жителей. В моем распоряжении были: касторовое масло, карболка, борная кислота, йод. Но тут, помимо моих скудных сведений, я наткнулся на полную невозможность ставить диагнозы, потому что признаки болезни у всех моих пациентов были всегда одни и те же: "в середине болит" и "ни есть, ни пить не можу". Приходит, например, ко мне старая баба. Вытерев со смущенным видом нос указательным пальцем правой руки, она достает из-за-пазухи пару яиц, причем на секунду я вижу ее коричневую кожу, и кладет их на стол.
65 На самом далеком западе, Там, где кончаются земли, Народ мой танцует, танцует, Подхваченный ветром иным. Песня Женщины из Кемея Глава 1 Треснувший зеленый кувшин Паруса, длинные и белые, точно крылья лебедя, несли корабль по заливу от Сторожевых утесов прямо к порту Гонт. Был теплый летний денек, и по тихой воде гавани судно скользнуло за мол так уверенно и легко, что горожане, сидевшие с удочками на конце старого пирса, даже встали, приветствуя корабль и его умелую команду; кроме того, им, конечно, хотелось рассмотреть получше того единственного пассажира, что стоял на носу.
66 Это был молодой худощавый мужчина в старом черном плаще. Скорее всего какой-то колдун или мелкий торговец – в общем, ничего особенного, решили рыбаки. Они еще немного понаблюдали за суматохой на причале, интересуясь, что за груз привезли на этом судне, но на пассажира глянули мельком, хотя и заметили, что, когда тот сходил на берег, один из моряков сделал у него за спиной особый жест, соединив пальцы левой руки – большой, указательный и мизинец, – что означало: «Чтоб тебе никогда сюда не вернуться!» Приезжий постоял немного на пирсе, словно колеблясь, потом вскинул на плечо свой жалкий мешок и двинулся куда-то по припортовым улицам.
67 Это были деловые шумные улицы, и почти все они вели на Рыбный рынок, где народ так и кишел. Кричали торговцы, ссорились и спорили с ними покупатели, блестели на солнце скользкие от рыбьей чешуи и внутренностей камни мостовой. Если у приезжего и был какой-то конкретный адрес, то направление в этой толчее он скоро потерял, петляя среди повозок, прилавков и груд сваленной прямо на землю рыбы, холодно глядевшей на него мертвыми глазами.
68 Какая-то высокая старуха, только что закончившая доказывать «подлой торговке», что сельдь у нее несвежая, вдруг внимательно посмотрела на приезжего, и тот, заметив это, поступил не слишком мудро, спросив у нее: – Будьте добры, скажите, пожалуйста, как мне попасть в Ре Альби? – Что?! Да чтоб тебе в свиной луже искупаться! – вдруг завопила старуха и быстро зашагала прочь, оставив приезжего, который прямо-таки остолбенел от неожиданности, растерянно стоять у прилавка.
69 Однако торговка, увидев в создавшейся ситуации удачный шанс для себя и пытаясь восстановить свою пошатнувшуюся репутацию, громко вскричала: – Тебе что в Ре Альби надо? В Ре Альби, да? Так бы и сказал. А там тебе может быть нужно только одно – дом Старого Мага! Это я точно говорю! Значит, так: вон там свернешь за угол и пойдешь вверх по улице Молодых Угрей до сторожевой башни, а потом... Стоило приезжему выбраться с рынка, как довольно широкая улица сама привела его на холм, а затем мимо массивной сторожевой башни прямо к городским воротам.
70 Ворота сторожили два каменных дракона почти в натуральную величину; зубы у каждого были длиной с руку, а каменные глаза слепо таращились на город и залив. Лениво развалившийся на земле у ворот стражник пояснил, что нужно подняться на вершину холма, а потом повернуть налево, и дорога сама приведет в Ре Альби. – Потом иди все время прямо; минуешь деревню, а там и дом Старого Мага недалеко, – прибавил стражник.
71 Приезжий стал неторопливо подниматься в гору; подъем оказался довольно крутым, а вокруг виднелись еще более крутые склоны холмов и далекая вершина горы Гонт, нависавшая надо всем островом, точно гигантское облако. Путь был неблизкий, а день стоял жаркий, и приезжий вскоре скинул свой черный плащ и закатал рукава рубахи. Он как-то не подумал, выходя из города, купить себе еды на дорогу и запастись водой, а может, просто постеснялся, он вообще был человеком застенчивым, не привычным к большим городам, да и с незнакомцами сходился трудно.
72 Прошагав несколько миль, он нагнал какую-то телегу, которую давно уже заприметил, – на большом расстоянии она показалась ему сперва просто черным пятном в густом облаке белой пыли. Телега, поскрипывая и постанывая, катилась по дороге, влекомая парой некрупных быков, которые выглядели такими старыми, морщинистыми и утратившими всякую надежду на лучшее будущее, что стали похожи на черепах. Приезжий поравнялся с телегой, однако возница ничего ему не сказал, только подмигнул.
73 – А нет ли тут поблизости какого-нибудь ручейка или родника? – спросил его путник. Возница медленно покачал головой, долго молчал и наконец сказал: – Нет. – Еще помолчал и прибавил: – Там – нет. И телега загрохотала дальше по дороге. Путник, которого мучила жажда, чувствовал, что не в состоянии обогнать этих несчастных, едва тащившихся волов. Он очень устал и не сразу заметил, что возница молча протягивает ему большой глиняный кувшин в плетеной корзинке.
74 Он взял кувшин – тот был довольно-таки тяжел – и досыта напился. Причем кувшин стал лишь чуточку легче, когда он с благодарностью вернул его хозяину. – Садись, коли хочешь, – обронил возница и снова умолк. – Спасибо. Я и пешком дойду. А скажи, далеко ли еще до Ре Альби? Колеса скрипнули. Волы тяжко вздохнули – сперва один, потом второй. Их запыленные бока под жарким солнцем источали сладковатый запах пота.
75 Когда умер фермер Флинт из Срединной Долины, его вдова осталась в усадьбе одна-одинешенька. Сын ее ушел в море, а дочь вышла замуж за торговца из Вальмута. Так что все заботы о Ферме-под-Дубами легли на плечи вдовы. Люди болтали, что на своей далекой родине она была весьма важной персоной, недаром маг Огион всегда навещал ее, когда бывал в этих краях; но само по себе это ничего не значило, ибо мало ли к кому наведывался Огион.
76 У нее было чужеземное имя, но Флинт звал ее Гоха — так на Гонте называли маленьких белых паучков, плетущих ажурные паутины. Это имя как нельзя лучше подходило к невысокой светлокожей женщине, искусно владевшей вязальными спицами. Теперь Гоха, вдова Флинта, стала владелицей стада овец, пастбища, четырех полей, грушевого сада, двух коттеджей для наемных работников, старой каменной усадьбы, обсаженной дубами, и фамильного кладбища на склоне холма, где упокоился прах ее мужа.
77 — Мне не привыкать жить возле надгробий, — сказала она своей дочери. — Мама, переезжай к нам в город! — немедленно предложила Эппл Эппл - яблоко (англ.), но вдове хотелось пожить одной. — Возможно, позже, когда у тебя появятся дети и за ними нужно будет присматривать, — сказала она, с любовью глядя на свою сероглазую дочь. — Но не сейчас. Я вам пока не нужна. А здесь мне нравится. После того, как Эппл отправилась домой, к молодому мужу, вдова заперла дверь и осталась стоять на каменном полу кухни в усадьбе.
78 Уже наступили сумерки, но она не зажигала лампу, вспоминая, как это делал ее муж: движение рук, искра, смуглое лицо, освещенное пляшущим огоньком. В доме царила тишина. «Мне не привыкать жить одной в погруженном в тишину доме», — подумала она и зажгла свечу. В один из первых душных вечеров наступающего лета вдова пропалывала на огороде бобы и вдруг увидала свою лучшую подругу Ларк, спешившую к ней из деревни по пыльной тропинке.
79 — Гоха, — выдохнула, подбежав, та. — Гоха, произошло нечто жуткое. Ты можешь отложить дела? — Да, — ответила вдова. — А что, собственно, случилось? Ларк с трудом перевела дыхание. Этой полной, уже не первой молодости женщине, казалось, совсем не подходило ее имя (Прим. С английского имя переводится как "жаворонок". Это слово имеет также второе значение: шутить, забавляться, резвиться). Но когда-то она была хрупкой, хорошенькой девчушкой, которая сразу же сдружилась с Гохой, несмотря на пересуды соседей, в штыки встретивших белокожую каргадскую ведьму, что Флинт привел в дом.
80 Они и по сей день оставались близкими подругами. — Ребенок сильно обжегся, — сказала она. — Чей ребенок? — Бродяг. Гоха заперла дверь усадьбы, и они отправились по тропинке к деревне. Ларк трещала без умолку, хотя жутко запыхалась и обильно потела. Тонкие семена росшей по бокам тропинки густой травы прилипали к ее щекам и лбу, и она то и дело стряхивала их, не переставая болтать. — Они разбили стоянку на заливном лугу у реки и уже с месяц живут там: мужчина, объявивший себя лудильщиком, хотя на самом деле он вор, и женщина.
81 Большую часть времени вокруг них крутится еще один мужчина, тот помоложе. Ни один из них не работает. Существуют на то, что удается стянуть или выпросить, а также торгуют женщиной. Парни с низовий реки расплачиваются с ними продуктами. Ты же знаешь, что сейчас творится вокруг. Да еще банды с больших дорог постоянно нападают на фермы. На твоем месте я бы в наше неспокойное время постоянно держала дверь на запоре...
82 И вот сегодня утром заявляется в деревню тот парень, что помоложе, и, увидев меня во дворе перед домом, говорит: — Ребенок заболел. Я пару раз видела в их лагере некое крохотное пугливое создание, которое так быстро куда-то пряталось, что я даже не была уверена в том, что мне не изменило зрение. Итак, я спросила: «Болен? У него что, жар?» А парень мне отвечает: «Она обожглась, разжигая костер.» И прежде чем я успела собраться, чтобы пойти с ним, его и след простыл.
83 Невыдуманному Джонатану-Чайке, который живет в каждом из нас. Часть первая. Настало утро, и золотые блики молодого солнца заплясали на едва заметных волнах спокойного моря. В миле от берега с рыболовного судна забросили сети с приманкой, весть об этом мгновенно донеслась до Стаи, ожидавшей завтрака, и вот уже тысяча чаек слетелись к судну, чтобы хитростью или силой добыть крохи пищи.
84 Еще один хлопотливый день вступил в свои права. Но вдали от всех, вдали от рыболовного судна и от берега в полном одиночестве совершала свои тренировочные полеты чайка по имени Джонатан Ливингстон. Взлетев на сто футов в небо, Джонатан опустил перепончатые лапы, приподнял клюв, вытянул вперед изогнутые дугой крылья и, превозмогая боль, старался удержать их в этом положении. Вытянутые вперед крылья снижали скорость, и он летел так медленно, что ветер едва шептал у него над ухом, а океан под ним казался недвижимым.
85 Он прищурил глаза и весь обратился в одно-единственное желание: вот он задержал дыхание и чуть... чуть-чуть... на один дюйм... увеличил изгиб крыльев. Перья взъерошились, он совсем потерял скорость и упал. Чайки, как вы знаете, не раздумывают во время полета и никогда не останавливаются. Остановиться в воздухе - для чайки бесчестье, для чайки это - позор. Но Джонатан Ливингстон, который, не стыдясь, вновь выгибал и напрягал дрожащие крылья - все медленнее, медленнее и опять неудача, - был не какой-нибудь заурядной птицей.
86 Большинство чаек не стремится узнать о полете ничего кроме самого необходимого: как долететь от берега до пищи и вернуться назад. Для большинства чаек главное - еда, а не полет. Больше всего на свете Джонатан Ливингстон любил летать. Но подобное пристрастие, как он понял, не внушает уважения птицам. Даже его родители были встревожены тем, что Джонатан целые дни проводит в одиночестве и, занимаясь своими опытами, снова и снова планирует над самой водой.
87 Он, например, не понимал, почему, летая на высоте меньшей полувзмаха своих крыльев, он может держаться в воздухе дольше и почти без усилий. Его планирующий спуск заканчивался не обычным всплеском при погружении лап в воду, а появлением длинной вспененной струи, которая рождалась, как только тело Джонатана с плотно прижатыми лапами касалось поверхности моря. Когда он начал, поджимая лапы, планировать на берег, а потом измерять шагами след, его родители, естественно, встревожились не на шутку.
88 - Почему, Джон, почему? - спрашивала мать. - Почему ты не можешь вести себя, как все мы? Почему ты не предоставишь полеты над водой пеликанам и альбатросам? Почему ты ничего не ешь? Сын, от тебя остались перья да кости. - Ну и пусть, мама, от меня остались перья да кости. Я хочу знать, что я могу делать в воздухе, а чего не могу. Я просто хочу знать. - Послушай-ка, Джонатан, - говорил ему отец без тени недоброжелательности.
89 - Зима не за горами. Рыболовные суда будут появляться все реже, а рыба, которая теперь плавает на поверхности, уйдет в глубину. Полеты - это, конечно, очень хорошо, но одними полетами сыт не будешь. Не забывай, что ты летаешь ради того, чтобы есть. Джонатан покорно кивнул. Несколько дней он старался делать то же, что все остальные, старался изо всех сил: пронзительно кричал и дрался с сородичами у пирсов и рыболовных судов, нырял за кусочками рыбы и хлеба.
90 Но у него ничего не получалось. "Какая бессмыслица, - подумал он и решительно швырнул с трудом добытого анчоуса голодной старой чайке, которая гналась за ним. - Я мог бы потратить все это время на то, чтобы учиться летать. Мне нужно узнать еще так много!" И вот уже Джонатан снова один в море - голодный, радостный, пытливый. Он изучал скорость полета и за неделю тренировок узнал о скорости больше, чем самая быстролетная чайка на этом свете.
91 Поднявшись на тысячу футов над морем, он бросился в пике, изо всех сил махая крыльями, и понял, почему чайки пикируют, сложив крылья. Всего через шесть секунд он уже летел со скоростью семьдесят миль в час, со скоростью, при которой крыло в момент взмаха теряет устойчивость. Раз за разом одно и то же. Как он ни старался, как ни напрягал силы, достигнув высокой скорости, он терял управление. Подъем на тысячу футов.
92 Мощный рывок вперед, переход в пике, напряженные взмахи крыльев и отвесное падение вниз. А потом каждый раз его левое крыло вдруг замирало при взмахе вверх, он резко кренился влево, переставал махать правым крылом, чтобы восстановить равновесие, и, будто пожираемый пламенем, кувырком через правое плечо входил в штопор. Несмотря на все старания, взмах вверх не удавался. Он сделал десять попыток, и каждый раз, как только скорость превышала семьдесят миль в час, он обращался в неуправляемый поток взъерошенных перьев и камнем летел в воду.
93 - Ну, что, князь, Генуа и Лукка стали не больше, как поместьями фамилии Бонапарте. Нет, я вас предупреждаю, если вы мне не скажете, что у нас война, если вы еще позволите себе защищать все гадости, все ужасы этого Антихриста (право, я верю, что он Антихрист) — я вас больше не знаю, вы уж не друг мой, вы уж не мой верный раб, как вы говорите. Ну, здравствуйте, здравствуйте. Я вижу, что я вас пугаю, садитесь и рассказывайте. Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны, встречая важного и чиновного князя Василия, первого приехавшего на ее вечер.
94 Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее был грипп, как она говорила (грипп был тогда новое слово, употреблявшееся только редкими). В записочках, разосланных утром с красным лакеем, было написано без различия во всех: "Если у вас, граф (или князь), нет в виду ничего лучшего и если перспектива вечера у бедной больной не слишком вас пугает, то я буду очень рада видеть вас нынче у себя между семью и десятью часами. Анна Шерер." — О! какое жестокое нападение! — отвечал, нисколько не смутясь такою встречей, вошедший князь, в придворном, шитом мундире, в чулках, башмаках, при звездах, с светлым выражением плоского лица.
95 Он говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды, и с теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состаревшемуся в свете и при дворе значительному человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку, подставив ей свою надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся на диване. — Прежде всего скажите, как ваше здоровье? Успокойте друга, — сказал он, не изменяя голоса и тоном, в котором из-за приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка. — Как можно быть здоровой... когда нравственно страдаешь? Разве можно оставаться спокойною в наше время, когда есть у человека чувство? — сказала Анна Павловна. — Вы весь вечер у меня, надеюсь? — А праздник английского посланника?
96 Нынче середа. Мне надо показаться там, — сказал князь. — Дочь заедет за мной и повезет меня. — Я думала, что нынешний праздник отменен. Признаюсь, все эти праздники и фейерверки становятся несносны. — Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, — сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы верили. — Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцова? Вы все знаете. — Как вам сказать? — сказал князь холодным, скучающим тоном. — Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли; и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.
97 — Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов. Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
98 В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась. — Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея.
99 Старик рыбачил один на своей лодке в Гольфстриме. Вот уже восемьдесят четыре дня он ходил в море и не поймал ни одной рыбы. Первые сорок дней с ним был мальчик. Но день за днем не приносил улова, и родители сказали мальчику, что старик теперь уже явно salao, то есть «самый что ни на есть невезучий», и велели ходить в море на другой лодке, которая действительно привезла три хорошие рыбы в первую же неделю.
100 Мальчику тяжело было смотреть, как старик каждый день возвращается ни с чем, и он выходил на берег, чтобы помочь ему отнести домой снасти или багор, гарпун и обернутый вокруг мачты парус. Парус был весь в заплатах из мешковины и, свернутый, напоминал знамя наголову разбитого полка. Старик был худ и изможден, затылок его прорезали глубокие морщины, а щеки были покрыты коричневыми пятнами неопасного кожного рака, который вызывают солнечные лучи, отраженные гладью тропического моря.
101 Пятна спускались по щекам до самой шеи, на руках виднелись глубокие шрамы, прорезанные бечевой, когда он вытаскивал крупную рыбу. Однако свежих шрамов не было. Они были стары, как трещины в давно уже безводной пустыне. Все у него было старое, кроме глаз, а глаза были цветом похожи на море, веселые глаза человека, который не сдается. — Сантьяго, — сказал ему мальчик, когда они вдвоем поднимались по дороге от берега, где стояла на причале лодка, — теперь я опять могу пойти с тобой в море.
102 Мы уже заработали немного денег. Старик научил мальчика рыбачить, и мальчик его любил. — Нет, — сказал старик, — ты попал на счастливую лодку. Оставайся на ней. — А помнишь, один раз ты ходил в море целых восемьдесят семь дней и ничего не поймал, а потом мы три недели кряду каждый день привозили по большой рыбе. — Помню, — сказал старик. — Я знаю, ты ушел от меня не потому, что не верил. — Меня заставил отец, а я еще мальчик и должен слушаться.
103 — Знаю, — сказал старик. — Как же иначе. — Он-то не очень верит. — Да, — сказал старик. — А вот мы верим. Правда? — Конечно. Хочешь, я угощу тебя пивом на Террасе? А потом мы отнесем домой снасти. — Ну что ж, — сказал старик. — Ежели рыбак подносит рыбаку... Они уселись на Террасе, и многие рыбаки подсмеивались над стариком, но он не был на них в обиде. Рыбакам постарше было грустно на него глядеть, однако они не показывали виду и вели вежливый разговор о течении, и о том, на какую глубину они забрасывали леску, и как держится погода, и что они видели в море.
104 Те, кому в этот день повезло, уже вернулись с лова, выпотрошили своих марлинов и, взвалив их поперек двух досок, взявшись по двое за каждый конец доски, перетащили рыбу на рыбный склад, откуда ее должны были отвезти в рефрижераторе на рынок в Гавану. Рыбаки, которым попались акулы, сдали их на завод по разделке акул на другой стороне бухты; там туши подвесили на блоках, вынули из них печенку, вырезали плавники, содрали кожу и нарезали мясо тонкими пластинками для засола.
105 Когда ветер дул с востока, он приносил вонь с акульей фабрики; но сегодня запаха почти не было слышно, потому что ветер переменился на северный, а потом стих, и на Террасе было солнечно и приятно. — Сантьяго, — сказал мальчик. — Да? — откликнулся старик. Он смотрел на свой стакан с пивом и вспоминал давно минувшие дни. — Можно, я наловлю тебе на завтра сардин? — Не стоит. Поиграй лучше в бейсбол. Я еще сам могу грести, а Роджелио забросит сети.
106 — Нет, дай лучше мне. Если мне нельзя с тобой рыбачить, я хочу помочь тебе хоть чем-нибудь. — Да ведь ты угостил меня пивом, — сказал старик. — Ты уже взрослый мужчина. — Сколько мне было лет, когда ты первый раз взял меня в море? — Пять, и ты чуть было не погиб, когда я втащил в лодку совсем еще живую рыбу и она чуть не разнесла все в щепки, помнишь? — Помню, как она била хвостом и сломала банку и как ты громко колотил ее дубинкой.
107 Помню, ты швырнул меня на нос, где лежали мокрые снасти, а лодка вся дрожала, и твоя дубинка стучала, словно рубили дерево, и кругом стоял приторный запах крови. — Ты правда все это помнишь, или я тебе потом рассказывал? — Я помню все с самого первого дня, когда ты взял меня в море. Старик поглядел на него воспаленными от солнца, доверчивыми и любящими глазами: — Если бы ты был моим сыном, я бы и сейчас рискнул взять тебя с собой.
108 Но у тебя есть отец и мать и ты попал на счастливую лодку. — Давай я все-таки схожу за сардинами. И я знаю, где можно достать четырех живцов. — У меня еще целы сегодняшние. Я положил их в ящик с солью. — Я достану тебе четырех свежих. — Одного, — возразил старик. Он и так никогда не терял ни надежды, ни веры в будущее, но теперь они крепли в его сердце, словно с моря подул свежий ветер. — Двух, — сказал мальчик.
109 Был Эру, Единый, что в Арде зовется Илуватар; и первыми создал он Айнуров, Священных, что были плодом его дум; и они были с ним прежде, чем было создано что-либо другое. И он говорил с ними, предлагая им музыкальные темы; и они пели перед ним, и он радовался. Но долгое время каждый из них пел отдельно или по двое-трое вместе, а прочие внимали: ибо каждый понимал лишь ту часть разума Илуватара, из коей вышел; и плохо понимали они своих братьев. Однако, внимая, они начинали понимать друг друга более глубоко, и их единство и гармония росли.
110 И пришло время, когда Илуватар созвал всех Айнуров и задал им мощную тему, открыв им вещи огромней и удивительнее всего, что являл прежде; и величие начала ее и блеск конца так поразили Айнуров, что они в безмолвии склонились пред Илуватаром. И тогда сказал им Илуватар: - Я желаю, чтобы из этой темы, что я задал вам, вы все вместе создали Великую Музыку. И, так как я зажег вас от Неугасимого Пламени, вы явите теперь силы свои в развитии этой темы - каждый, как думается и желается ему. А я буду сидеть и внимать, и радоваться, что через вас великая краса придет в песню.
111 И тогда голоса Айнуров, подобные арфам и лютням, скрипкам и трубам, виолам и органам, и бесчисленным поющим хорам, начали обращать тему Илуватара в великую музыку; и звук бесконечно чередующихся и сплетенных в гармонии мелодий уходил за грань слышимого, поднимался ввысь и падал в глубины - и чертоги Илуватара наполнились и переполнились, и музыка, и отзвуки музыки хлынули в Ничто, и оно уже не было Ничем. Никогда не создавали Айнуры музыки, подобной этой, хотя и говорят, что более великая музыка будет сотворена пред Илуватаром хорами Айнуров и Детей Илуватара после Конца Дней.
112 Тогда темы Илуватара будут сыграны верно и обретут Бытие в миг, когда зазвучат, ибо каждый тогда узнает свою цель, и каждый будет понимать каждого, и Илуватар даст их думам тайный пламень, ибо будет доволен. А сейчас Илуватар сидел и внимал, и долгое время все нравилось ему, ибо в музыке не было фальши. Но тема развивалась - и в душу Мелькора запало искушение вплести в нее мелодии собственных дум, что были противны теме Илуватара; ибо так мыслил он возвысить силу и блеск партии, назначенной ему.
113 Ибо более всех Айнуров был одарен Мелькор мудростью и силой, владея частицами открытого каждому из его братьев. Часто уходил он один в Ничто, ища Негасимое Пламя; ибо горячая жажда дать Бытие собственным творениям владела им; и казалось ему, что Илуватар не спешит обращать Ничто в Нечто, и нетерпение охватывало его при виде пустоты. Однако Пламени он не нашел, ибо Пламя было у Илуватара. Но, оставаясь один, Мелькор обрел думы, непохожие на думы собратьев.
114 Некоторые из этих помыслов и вплел он теперь в свою музыку - и сейчас же вкруг него начался разлад, и многие, что пели рядом с ним, сникли, разум их смутился, и мелодии стихли; а некоторые стали вторить его музыке и изменили свои помыслы. Тогда Диссонанс Мелькора разросся, и прежние мелодии потонули в море бурлящих звуков, но Илуватар все сидел и внимал, покуда не стало казаться, что трон его высится в сердце ярящейся бури, точно темные волны борются друг с другом в бесконечном неутихающем гневе.
115 Тогда восстал Илуватар - и увидели Айнуры, что он улыбается; он поднял левую руку - и среди бури началась новая тема, похожая и непохожая на прежнюю, и она обрела силу и новую красоту. Но Диссонанс Мелькора вновь поднялся в волнении и шуме и заспорил с ней, и опять началась война звуков, яростнее прежнего, пока большинство Айнуров не смешалось и не перестало петь, - и Мелькор не одержал верх. Тогда Илуватар поднялся снова, и его лицо было суровым; он поднял правую руку - и среди смятения родилась третья тема, не похожая на другие.
116 Ибо сначала казалась она тихой и нежной, чистой капелью ласковых звуков в прозрачной мелодии; но ее нельзя было заглушить, и она вбирала в себя силу и глубину. И, наконец, стало казаться, что две музыки звучат одновременно пред троном Илуватара, и были они совершенно различны. Одна была широка, глубока и прекрасна, но медленна и исполнена неизмеримой скорби, из которой и исходила главная ее красота.
117 Другая достигла теперь единства в себе самой; но была она громкой, блестящей, пустой и бесконечно повторяющейся; но гармонии в ней все же было мало - скорее звенящий унисон множества труб, резкий и неприятный - и составленный всего из нескольких нот. И он тщился заглушить другую музыку неистовством своего голоса - но самые победные звуки его вплетались, захваченные ею, в ее скорбный узор. В высший миг этой борьбы, когда чертоги Илуватара сотряслись, и трепет пронесся по дотоле недвижимому безмолвию, Илуватар поднялся в третий раз, и ужасен был его лик.
118 Он поднял обе руки - и единым аккордом, глубже Бездны, выше Сводов Небес, пронзительнее света глаз Илуватара, Музыка оборвалась. И молвил тогда Илуватар: - Могучи Айнуры, и самый могучий из них – Мелькор; но должно знать ему - и всем Айнурам, - что я есмь Илуватар. То, о чем вы пели, я покажу вам, чтобы знали вы, что сделали. А ты, Мелькор, увидишь, что нет темы, истоки коей не лежали бы во мне, равно как никто не может изменить музыки мне назло.
119 В одной из отдаленных улиц Москвы, в сером доме с белыми колоннами, антресолью и покривившимся балконом, жила некогда барыня, вдова, окруженная многочисленною дворней. Сыновья ее служили в Петербурге, дочери вышли замуж; она выезжала редко и уединенно доживала последние годы своей скупой и скучающей старости. День ее, нерадостный и ненастный, давно прошел; но и вечер ее был чернее ночи. Из числа всей ее челяди самым замечательным лицом был дворник Герасим, мужчина двенадцати вершков роста, сложенный богатырем и глухонемой от рожденья.
120 Барыня взяла его из деревни, где он жил один, в небольшой избушке, отдельно от братьев, и считался едва ли не самым исправным тягловым мужиком. (— Тягло — крепостная повинность, которой помещики облагали своих крестьян. За единицу обложения барщиной или оброком принималась условная семья (двое взрослых работников, мужчина и женщина, иногда с прибавлением полуработника — подростка). Тургенев подчеркивает, что Герасим был полноценным работником, несшим все крестьянские повинности).
121 Одаренный необычайной силой, он работал за четверых — дело спорилось в его руках, и весело было смотреть на него, когда он либо пахал и, налегая огромными ладонями на соху, казалось, один, без помощи лошаденки, взрезывал упругую грудь земли, либо о Петров день так сокрушительно действовал косой, что хоть бы молодой березовый лесок смахивать с корней долой, либо проворно и безостановочно молотил трехаршинным цепом, и как рычаг опускались и поднимались продолговатые и твердые мышцы его плечей.
122 Постоянное безмолвие придавало торжественную важность его неистомной работе. Славный он был мужик, и не будь его несчастье, всякая девка охотно пошла бы за него замуж... Но вот Герасима привезли в Москву, купили ему сапоги, сшили кафтан на лето, на зиму тулуп, дали ему в руки метлу и лопату и определили его дворником. Крепко не полюбилось ему сначала его новое житье. С детства привык он к полевым работам, к деревенскому быту. Отчужденный несчастьем своим от сообщества людей, он вырос немой и могучий, как дерево растет на плодородной земле...
123 Переселенный в город, он не понимал, что с ним такое деется, — скучал и недоумевал, как недоумевает молодой, здоровый бык, которого только что взяли с нивы, где сочная трава росла ему по брюхо, взяли, поставили на вагон железной дороги — и вот, обдавая его тучное тело то дымом с искрами, то волнистым паром, мчат его теперь, мчат со стуком и визгом, а куда мчат — бог весть! Занятия Герасима по новой его должности казались ему шуткой после тяжких крестьянских работ; в полчаса всё у него было готово, и он опять то останавливался посреди двора и глядел, разинув рот, на всех проходящих, как бы желая добиться от них решения загадочного своего положения, то вдруг уходил куда-нибудь в уголок и, далеко швырнув метлу и лопату, бросался на землю лицом и целые часы лежал на груди неподвижно, как пойманный зверь.
124 Но ко всему привыкает человек, и Герасим привык наконец к городскому житью. Дела у него было немного; вся обязанность его состояла в том, чтобы двор содержать в чистоте, два раза в день привезти бочку с водой, натаскать и наколоть дров для кухни и дома да чужих не пускать и по ночам караулить. И надо сказать, усердно исполнял он свою обязанность: на дворе у него никогда ни щепок не валялось, ни сору; застрянет ли в грязную пору где-нибудь с бочкой отданная под его начальство разбитая кляча-водовозка, он только двинет плечом — и не только телегу, самое лошадь спихнет с места.
125 Дрова ли примется он колоть, топор так и звенит у него, как стекло, и летят во все стороны осколки и поленья; а что насчет чужих, так после того, как он однажды ночью, поймав двух воров, стукнул их друг о дружку лбами, да так стукнул, что хоть в полицию их потом не води, все в околотке очень стали уважать его; даже днем проходившие, вовсе уже не мошенники, а просто незнакомые люди, при виде грозного дворника отмахивались и кричали на него, как будто он мог слышать их крики. Со всей остальной челядью Герасим находился в отношениях не то чтобы приятельских, — они его побаивались, — а коротких: он считал их за своих.
126 Они с ним объяснялись знаками, и он их понимал, в точности исполнял все приказания, но права свои тоже знал, и уже никто не смел садиться на его место в застолице. Вообще Герасим был нрава строгого и серьезного, любил во всем порядок; даже петухи при нем не смели драться, а то беда! увидит, тотчас схватит за ноги, повертит раз десять на воздухе колесом и бросит врозь. На дворе у барыни водились тоже гуси; но гусь, известно, птица важная и рассудительная; Герасим чувствовал к ним уважение, ходил за ними и кормил их; он сам смахивал на степенного гусака.
127 Максим приоткрыл люк, высунулся и опасливо поглядел в небо. Небо здесь было низкое и какое-то твердое, без этой легкомысленной прозрачности, намекающей на бездонность космоса и множественность обитаемых миров, - настоящая библейская твердь, гладкая и непроницаемая. Твердь эта несомненно опиралась на могучие плечи местного Атланта и равномерно фосфоресцировала.
128 Максим поискал в зените дыру, пробитую кораблем, но дыры там не было - там расплывались только две большие черные кляксы, словно капли туши в воде. Максим распахнул люк настежь и соскочил в высокую сухую траву. Воздух был горячий и густой, пахло пылью, старым железом, раздавленной зеленью, жизнью. Смертью тоже пахло, давней и непонятной. Трава была по пояс, неподалеку темнели заросли кустарника, торчали кое-как унылые кривоватые деревья.
129 Было почти светло, как в яркую лунную ночь на Земле, но не было лунной туманной голубизны, все было серое, пыльное, плоское. Корабль стоял на дне огромной котловины с пологими склонами; местность вокруг заметно поднималась к размытому неясному горизонту, и это было странно, потому что где-то рядом текла река, большая и спокойная, текла на запад, вверх по склону котловины. Максим обошел корабль, ведя ладонью по холодному, чуть влажному его боку.
130 Он обнаружил следы ударов там, где и ожидал. Глубокая неприятная вмятина под индикаторным кольцом - это когда корабль внезапно подбросило и завалило набок, так что киберпилот обиделся, и Максиму пришлось спешно перехватить управление, - и зазубрина возле правого зрачка - это десять секунд спустя, когда корабль положило на нос и он окривел. Максим снова посмотрел в зенит. Черные кляксы были теперь еле видны.
131 Метеоритная атака в стратосфере, вероятность - ноль целых ноль-ноль... Но ведь всякое возможное событие когда-нибудь да осуществляется... Максим просунулся в кабину, переключил управление на авторемонт, задействовал экспресс-лабораторию и направился к реке. Приключение, конечно, но все равно - рутина. У нас в ГСП даже приключения рутинные. Метеоритная атака, лучевая атака, авария при посадке. Авария при посадке, метеоритная атака, лучевая атака... Приключения тела.
132 Высокая ломкая трава шуршала и хрустела под ногами, колючие семена впивались в шорты. С зудящим звоном пролетела туча какой-то мошкары, потолкалась перед лицом и отстала. Взрослые солидные люди в Группу Свободного Поиска не идут. У них свои взрослые солидные дела, и они знают, что эти чужие планеты в сущности своей достаточно однообразны и утомительны. Однообразно-утомительны. Утомительно-однообразны...
133 Конечно, если тебе двадцать лет, если ты ничего толком не умеешь, если ты толком не знаешь, что тебе хотелось бы уметь, если ты не научился еще ценить свое главное достояние - время, если у тебя нет и не предвидится никаких особенных талантов, если доминантой твоего существа в двадцать лет, как и десять лет назад, остаются не голова, а руки да ноги, если ты настолько примитивен, что воображаешь, будто на неизвестных планетах можно отыскать некую драгоценность, невозможную на Земле, если, если, если... то тогда, конечно.
134 Тогда бери каталог, раскрывай его на любой странице, ткни пальцем в любую строчку и лети себе. Открывай планету, называй ее собственным именем, определяй физические характеристики, сражайся с чудовищами, буде таковые найдутся, вступай в контакты, буде найдется с кем, робинзонь помаленьку, буде никого не обнаружишь... И не то чтобы все это напрасно. Тебя поблагодарят, тебе скажут, что ты внес посильный вклад, тебя вызовет для подробного разговора какой-нибудь видный специалист...
135 Школьники, особенно отстающие и непременно младших классов, будут взирать на тебя с почтительностью, но учитель при встрече спросит только: "Ты все еще в ГСП?" - и переведет разговор на другую тему, и лицо у него будет виноватым и печальным, потому что ответственность за то, что ты все еще в ГСП, он берет на себя. А отец скажет: "Гм..." - и неуверенно предложит тебе место лаборанта; а мама скажет: "Максик, но ведь ты неплохо рисовал в детстве..."; а Дженни скажет: "Познакомься, это мой муж".
136 И все будут правы, все, кроме тебя. И ты вернешься в Управление ГСП и, стараясь не глядеть на двух таких же остолопов, роющихся в каталогах у соседнего стеллажа, возьмешь очередной том, откроешь наугад страницу и ткнешь пальцем... Прежде чем спуститься по обрыву к реке, Максим оглянулся. Позади топорщилась, распрямляясь, примятая им трава, чернели на фоне неба корявые деревья, и светился маленький кружок раскрытого люка.
137 На Каспийском море нет прибрежий, столь решительно и во всех отношениях негодных. Путешественник Карелин "Спешу уведомить вас, что просьбу вашу я уважил и везу вам из плавания двух редкостных птиц, убитых мною в заливе Кара-Бугазском. Корабельный наш провизионер решился оных птиц обделать в чучела, каковые и стоят теперь в моей каюте. Птицы эти египетские, носят имя фламинго и покрыты розовым, тончайшей красоты оперением.
138 Пребывание их на восточных прибрежьях Каспийского моря я почитаю загадочным, ибо до сего времени птицы эти водились в одной Африке. Обстоятельства, связанные с охотой на сих птиц, весьма замечательны и заслуживают пространного описания. Как известно вам, весной нынешнего, 1847 года я получил приказ произвести тщательнейшим образом описание и промер берегов Каспийского моря, для чего в мое распоряжение был передан паровой корвет "Волга".
139 Мы вышли из Баку в Астрахань и проследовали до Гурьева, откуда начали двигаться к югу вдоль берегов неведомых и угрюмых. Описание их я опускаю, дабы не утруждать вас излишним чтением. Отмечу лишь удивительную картину берегов у полуострова Мангышлака, где Азия подымается отвесным черным порогом из-за уральских пустынь. Порог отходит от моря и ровной стеной удаляется на восток, где из-за марева ничего не видно, кроме глины и солнца.
140 Порог неприступен, и, по рассказам кочевников, подняться на него можно токмо в одном месте - по руслу высохшего потока. В море порог опускается обрубистой стеной, имеющей местами черный, местами бурый цвет. За многие годы скитаний не видел я берегов столь мрачных и как бы угрожающих мореплавателям. До бухты Киндерли мы плыли, преодолевая южный ветер - моряну, - несущий из пустыни пыль и запах серы, ибо в пустыне, как говорят, лежат серные горы.
141 Ветер этот рождает стесненное дыхание и, надо полагать, вреден для всего живого. Я сам испытывал тошнотворную сладость во рту, а матросы до того плевались, что боцманы пришли в подлинное отчаяние: вся палуба была заплевана, и ее приходилось скатывать три раза в день. Поясню, что это происходило в силу старых морских привычек, запрещающих плевать в море, каковое может оскорбиться этим и задать кораблю жестокую трепку.
142 После захода в бухту Киндерли, где за два месяца плавания наши глаза впервые увидели зеленую сочную траву, имевшую в этих засоленных землях вид чуда, мы отплыли к заливу Кара-Бугазскому при сильном норде. Сей последний ветер тоже имеет необыкновенные свойства. Он приносит холод, ясность и некую пустоту всего тела, как бы опорожняя его от крови и костей. Легкость эта ничуть не приятна, а, наоборот, весьма болезненна и приводит к звону в ушах и головокружению.
143 В бухте Киндерли мы взяли в старинных колодцах относительно пресную воду, но к ночи она превратилась в горько-соленую. Я долго думал над этим явлением и произвел с помощником своим несколько проб. Было обнаружено, что вода засоляется, будучи оставлена в сосуде, плохо прикрытом, а то и вовсе неприкрытом. Отсюда я заключаю, что воздух в здешних местах наполнен тончайшей соляной пылью, каковая и засоляет воду, попадая в небрежно закрытые бочонки или в открытые ведра.
144 Тем же явлением я толкую и замечательный цвет неба, подернутого сединой. Мощные пласты атмосферы наполнены солью, и солнце приобретает тусклый, несколько серебрящийся цвет, хотя и палит нещадно. В заливе Киндерли видели мы остатки укреплений, воздвигнутых при Петре Первом генералом Бековичем в начале безрассудного его похода на Индию. Здесь, говорят, он зимовал со своей пудреной армией и отсюда уехал в Хорезм, где хивинцы вероломно отрубили ему голову, а кожей его обтянули боевые барабаны.
145 Около укреплений, густо заросших полынью, нашли мы три тутовых дерева, настолько древних, что сердцевина их походила на старое серебро. Хочу сказать вам, что один средневековый путешественник, ежели он не врет, сообщает, что не то у залива Киндерлийского, не то у Кара-Бугазского видел он величайший город с мечетями и караван-сараями, обнесенный стенами, полный зелени и с избытком омываемый пресными ключами.
146 Полагаю, что он был прав, ибо вблизи Киндерлийского залива видели мы основания мощных зданий, треснувшие и рассыпающиеся прахом от долголетия и жары. От Киндерли мы пошли к Кара-Бугазу в состоянии тревожном и недовольном. Тому было много причин. Нам предстояло проникнуть в залив, куда до нас никто не входил. О нем наслушались мы еще в Баку множество страхов. Капитан корвета "Зодиак" рассказал мне, что в 1825 году корвет его был предоставлен в распоряжение академика Эйхвальда.
147 Лучи мартовского солнца пробивались сквозь молодую листву ясеней и вязов во Дворике Фонтана, а вода играла и струилась среди мозаики теней. Этот открытый дворик окружали со всех сторон высокие каменные стены. За ними располагались комнаты и площадки для игр, галереи, коридоры, башни и, наконец, мощные наружные стены Большого Дома Рокка, которые были в состоянии уберечь его от войн, землетрясений и даже от гнева моря, поскольку сделаны они были не столько из камня, сколько из неуязвимой магии.
148 Рокк являлся Островом Мудрости, где преподавали искусство магии, а Большой Дом служил школой и средоточием чародейства. Сердцем Дома был вот этот маленький дворик, расположенный вдали от внешних стен. Шел ли дождь, светило ли яркое солнце, или в небе сияли звезды – здесь всегда журчал фонтан и тихонько шелестели деревья. Корни ближайшего к фонтану дерева – раскидистой рябины – взломали и раздробили на куски мраморную плитку пола.
149 Прожилки ярко-зеленого мха карабкались по трещинам от полоски поросшей травой земли вверх, к каменной чаше. Там, на тонком одеяле покрывавшего мрамор мха, сидел паренек. Он следил за током воды, бившей из центральной трубки фонтана. Пока что юноша скорее смахивал на мальчика, чем на мужчину; был строен, богато одет. Его поражавшее совершенством линий лицо было абсолютно непроницаемо, и потому походило на маску, отлитую из золотистой бронзы.
150 Футах в пятнадцати от мальчика, за его спиной, среди деревьев, растущих на другом конце этого крохотного патио, стоял человек, а, может, и не было там никого – трудно быть в чем-то уверенным в этой причудливой мешанине теней и теплого солнечного света. И все же он был там: одетый во все белое человек, стоявший неподвижно, словно статуя. Пока юноша разглядывал фонтан, незнакомец не сводил глаз с него.
151 Во дворике царил мир и покой, лишь тихонько шелестели листья, да монотонно журчала вода. Человек шагнул вперед. Дуновение ветра привело в движение едва распустившиеся листья рябины. Юноша, вздрогнув, тут же вскочил на ноги. Увидев мужчину, он поклонился и произнес: – Милорд Верховный Маг. Тот подошел к юноше. Это был стройный, невысокий, энергичный мужчина в белом шерстяном плаще с капюшоном, из-под складок которого виднелось смуглое лицо с ястребиным носом.
152 Одну из щек покрывали борозды старых шрамов. В его пронзительных глазах пылал огонь. – Дворик Фонтана – идеальное место для отдыха, – сказал он неожиданно тихим голосом, предвосхищая извинения юноши. – Ты приехал издалека и не передохнул ни минуты. Садись же туда, где сидел. Упершись коленом в край белоснежной чаши, маг подставил ладонь под россыпь блестящих капель, отбрасываемых самой высокой струей фонтана.
153 Вода, журча, струилась меж его пальцев. Юноша вновь сел на неровные плиты, и они оба молчали примерно с минуту. – Ты сын Правителя Энлада и всех Энлад, – сказал Верховный Маг, – наследник престола княжества Морред. Во всем Земноморье нет более древнего и завидного титула. Я видел фруктовые сады Энлада на Спринге и золотые кровли Берилы... Как тебя зовут? – Меня зовут Аррен. – Это, должно быть, слово из диалекта твоей страны. Что оно означает на общепринятом языке?
154 – Меч, – ответил юноша. Верховный Маг кивнул. И вновь воцарилось молчание, а затем юноша сказал, не нагло, но и без робости: – А я думал, что Верховный Маг знает все языки. Мужчина покачал головой, не отрывая глаз от фонтана. – И все Имена... – Все Имена? Только Сегой, который произнес первое Слово, что подняло острова из пучины моря, знал все Имена. Разумеется, – и взгляд его пронзительных, пылающих огнем глаз скользнул по лицу Аррена, – если бы мне понадобилось узнать твое Настоящее Имя, я сделал бы это.
155 Но в этом нет нужды. Я буду звать тебя Аррен, а ты меня – Сокол. Расскажи мне, как прошло твое путешествие. – Путь был долгим. – Ветра дули еле-еле? – С ветрами-то было все в порядке, но вот вести я принес дурные, лорд Сокол. – Тогда поведай мне обо всем, – мрачно произнес Верховный Маг, как бы уступая нетерпеливости ребенка, и, пока Аррен говорил, Сокол ни на секунду не отрывал взгляда от хрустальной завесы капелек воды, стекавших из верхней чаши в нижнюю, словно он и не слушал вовсе или, напротив, слышал нечто большее, чем просто слова мальчика.
156 – Вы знаете, милорд, что Правитель, мой отец, будучи потомком Морреда, с искусством волшебства знаком не понаслышке, а в юности провел год здесь, на Рокке. У него есть определенная сила и знания, хотя он редко использует их на практике, будучи занят управлением государством и городами, а также вопросами торговли. Флотилии нашего острова плавают далеко на запад, заходя даже в воды Западного Предела, торгуя сапфирами, воловьими шкурами и оловом.
157 Глэдия пощупала шезлонг на лужайке и, убедившись, что он не слишком влажный, села. Одним прикосновением к кнопке она установила шезлонг в полулежачее положение, другим включила диамагнитное поле, что, как обычно, дало ей ощущение полного покоя. Она буквально парила в сантиметре от кресла. Была теплая ласковая ночь, одна из лучших, что бывают на Авроре, — благоухающая и звездная. Неожиданно погрустнев, она принялась разглядывать звездный узор на небе; крохотные искорки стали ярче, потому что она велела уменьшить освещение в доме.
158 Однако сколько же их! — поразилась Глэдия: за все двести тридцать лет своей жизни она никогда не интересовалась их названиями и никогда не отыскивала на небе ту или иную звезду. Вокруг одной из них кружилась ее родная планета Солярия, до тридцати пяти лет Глэдия называла эту звезду солнцем. Когда-то Глэдию называли Глэдией с Солярии. Это было двести обычных галактических лет назад, когда она появилась на Авроре, и означало, что к чужестранке относятся не слишком дружелюбно.
159 Месяц назад исполнилось двести лет со дня ее прибытия, но она не отметила это событие, потому что вспоминать о тех днях не хотелось. Тогда, на Солярии, она была Глэдией Дельмар. Глэдия недовольно шевельнулась. Она почти забыла свое первое имя — то ли потому, что это было так давно, то ли просто старалась забыть. Все эти годы она не жалела о Солярии, не скучала по ней. Сейчас она совершенно неожиданно осознала, что пережила Солярию. Солярия исчезла, ушла в историю, а она, Глэдия, все живет. Не потому ли она скучает по планете?
160 Она нахмурилась. Нет, она не скучает. Ей не нужна Солярия, она вовсе не хочет возвращаться. Это просто странное сожаление о том, что было частью ее, хотя и неприятной, а теперь ушло. Солярия! Последний из Внешних миров, ставший домом для человечества. И по какому-то таинственному закону симметрии он должен был погибнуть первым. Первым? Значит, за ним последует второй, третий и ... Глэдия опечалилась еще больше. Кое-кто предполагал, что так и будет.
161 Значит, Авроре, ставшей ее домом и заселенной первой из Внешних миров, по тому же закону симметрии суждено умереть последней из пятидесяти планет. Вполне возможно, что это случится еще при жизни Глэдии. А что тогда? Она снова устремила взгляд к звездам. Нет, это безнадежно: она не сможет определить, какая из этих светящихся точек — солнце Солярии. Она почему-то думала, что оно ярче других, но на небе сверкали сотни одинаковых звезд.
162 Она подняла руку и сделала жест, который про себя называла «жест-Дэниел». Правда, было темно, но это не имело значения. Робот Дэниел Оливо немедленно очутился рядом. Те, кто знал его двести лет назад, когда он был сконструирован Хеном Фастольфом, не заметили бы в нем никаких перемен. Его широкое, с высокими скулами лицо, короткие волосы цвета бронзы, зачесанные назад, голубые глаза, хорошо сложенное человекоподобное тело не менялись; робот всегда выглядел молодым.
163 — Могу быть вам чем-нибудь полезен, мадам Глэдия? — спросил он. — Да, Дэниел. Какая из этих звезд солнце Солярии? Дэниел даже не взглянул на небо. — Никакая, мадам. В это время года солнце Солярии поднимается в три двадцать. — Разве? Глэдия смутилась. Она почему-то решила, что любая заинтересовавшая ее звезда должна быть все время видна на небе. Конечно же, они поднимаются в разное время — ведь она это прекрасно знает. — Значит, я зря искала?
164 Дэниел попытался ее утешить: — Люди говорят, что звезды прекрасны, даже если их не видно. — Говорят, — с досадой проворчала Глэдия. Она нажала на кнопку — спинка шезлонга поднялась — и встала. — Не так уж мне хочется видеть солнце Солярии, чтобы сидеть здесь до трех часов. — В любом случае вам понадобилась бы подзорная труба. — Труба? — Невооруженным глазом ее не видно, мадам Глэдия. — Час от часу не легче! Мне следовало бы сначала спросить у тебя, Дэниел.
165 Тот, кто знал Глэдию два столетия назад, когда она впервые появилась на Авроре, нашел бы в ней перемены. В отличие от Дэниела, она была человеком. Ростом сто пятьдесят пять сантиметров — на десять сантиметров ниже идеального роста женщины Галактики. Она следила за собой и сохранила стройную фигуру. Однако в волосах серебрилась седина, вокруг глаз лежали тонкие морщинки, кожа немного увяла. Она могла бы прожить еще сто, сто двадцать лет, но сомнений не было: она уже не молода. Но это не беспокоило ее.
166 Второй Фонд – это организация ученых-психологов, заселивших окраинную планету Галактики, тайно действующая (согласно плану Селдона) в течение нескольких сотен лет. Галактическая Империя рухнула, на галактическое владычество стал претендовать опасный мутант Мул. Наш рассказ – о борьбе мира психологов, известного в Галактике под названием Второго Фонда, сначала с мутантом, а затем с Первым Фондом – миром ученых физиков.
167 Пролог Первая Галактическая Империя существовала несколько десятков тысяч лет. Она объединяла все планеты Галактики под централизованным правлением, временами тираническим, временами мягким, но всегда несущим порядок. Люди забыли, что возможны другие формы правления. Нашелся человек, который об этом не забыл. Это был Хари Селдон. Хари Селдон был последним великим ученым Первой империи. Ему принадлежит заслуга полного развития принципов психоистории.
168 Психоистория – это квинтэссенция социологии, это наука, позволяющая описать поведение людей с помощью математических формул. Селдон обнаружил, что в то время, как поведение отдельного индивида остается непредсказуемым, реакции больших групп людей поддаются статистическому прогнозу. Чем больше людей участвуют в том или ином общественном процессе, тем точнее прогноз. Селдон составил прогноз поведения всего населения Галактики, которое в то время исчислялось квинтиллионами.
169 Хари Селдон первым заметил, что империя, внешне могучая и богатая, неизлечимо больна и медленно, но неуклонно движется к краху. Он предсказал, вернее, рассчитал, что Галактика, предоставленная самой себе, обречена на тридцатитысячелетнее прозябание в нищете и анархии, и только после этого можно надеяться на возрождение сильной центральной власти. Селдон попытался исправить положение, и направить ход событий таким образом, чтобы цивилизованное общество возродилось по прошествии всего лишь тысячи лет.
170 Он организовал две колонии ученых, два Фонда знаний, поместив их в противоположных концах Галактики. Об организации одного из них было объявлено публично. Организация и существование второго фонда были окружены тайной. Романы «Основатели» и «Основатели и Империя» рассказывают о первых трех столетиях истории Первого Фонда. В начале своего существования Первый Фонд был небольшим поселением ученых, занятых составлением Галактической Энциклопедии.
171 Постепенно поселение превратилось в самостоятельное государство. Время от времени Фонд оказывался в водовороте кризиса, образованном схлестнувшимися социально-экономическими течениями. Селдон выбрал время и место организации поселения ученых так, что для Фонда существовал единственный вариант выхода из кризиса. Если Фонд находил этот вариант решения задачи, то перед ним открывались новые перспективы развития.
172 Вооруженный передовой наукой, Фонд подчинил своему влиянию соседние варварские планеты. Безопасности маленького государства постоянно угрожали правители отколовшихся от Империи провинций. Фонду пришлось столкнуться и с самой Империей, переживавшей правление последнего сильного императора. Из этого столкновения Фонд вышел победителем. И вот произошло то, чего Селдон не предвидел. Независимости Фонда стал угрожать человек, в силу мутации генов получивший уникальные способности.
173 Этот человек, называющий себя Мулом, обладал способностью преобразовывать человеческие эмоции и вторгаться в мыслительную деятельность человека. Он превращал самых отчаянных противников в самых верных союзников. Армии были бессильны против него. Мул покорил Первый Фонд и частично опроверг теорию Селдона. Однако, где-то существовал Второй Фонд, ставший для всех необходимым. Мулу нужно было найти Второй Фонд для того, чтобы завоевать его, а вместе с ним – всю Галактику.
174 Патриоты Первого Фонда ищут Второй, чтобы предотвратить завоевание Мулом Галактики. Где же он, таинственный Второй Фонд? Этого не знал никто. Перед вами история поисков Второго Фонда. Часть первая. Мул ведет поиск 1. Мул и двое мужчин Мул – ...вскоре после падения Первого Фонда многим стали видны положительные стороны правления Мула. На фоне окончательного развала первой Галактической Империи он был единственным, кто был способен объединить Галактику под твердой властью.
175 Коммерческая империя покоренного Фонда не была единой и держалась эфемерными связями, которых не упрочивали даже предсказания Селдона. Она была неизмеримо слабее крепко спаянного Союза Миров, в котором Мул объединил одну десятую часть планет и одну пятнадцатую часть населения Галактики. В эпоху так называемого Поиска... Это далеко не все, что сообщает Энциклопедия о Муле и его империи, но содержание посвященной Мулу статьи Энциклопедии по большей части не связано прямо с нашим рассказом и слишком сухо для избранного нами жанра.
176 Человек с Земли пришел к решению. Решение зарождалось медленно, но было твердым. Вот уже несколько недель он не чувствовал надежной кабины своего корабля, не видел холодной черноты пространства вокруг. Сначала он хотел сделать быстрое сообщение в Межзвездное Космоаналитическое Бюро и вернуться в космос. Но его задерживали здесь. Это было почти как тюрьма.
177 Он допил чай и взглянул на человека по другую сторону стола: — Я не останусь здесь дольше! Другой человек пришел к решению. Оно зарождалось медленно, но было твердым. Нужно время, нужно много времени. Ответа на первые письма нет. Значит, он не должен выпускать из рук человека с Земли. Он потрогал гладкий стержень у себя в кармане. — Вы не понимаете всей щекотливости проблемы. — Речь идет об уничтожении целой планеты, — возразил землянин.
178 — И потому я хочу, чтобы вы передали подробности по всему Сарку, всем обитателям. — Мы не можем. Это вызовет панику. — Но раньше вы говорили, что можете. — Я обдумал все. Теперь мне стало ясно: это невозможно. — А представитель МКБ — он все еще не прибыл? — помолчав, спросил землянин. — Нет. Они заняты организацией нужных мер. Еще день-два... — Опять день-два! Неужели они настолько заняты, что не могут уделить мне ни минуты?
179 Они даже не видели моих расчетов! — Я предлагал вам передать им эти расчеты. Вы не согласились. — И не соглашусь. Они могут прийти ко мне, или я к ним. Вы не верите мне. Не верите, что Флорина будет уничтожена. — Я верю. Вы зря горячитесь. — Да, горячусь. Что в этом удивительного? Или вы только и думаете, что на меня, бедняжку, космос подействовал? По-вашему, я сумасшедший? — Чепуха! — Не притворяйтесь: вы так думаете.
180 Вот почему я хочу видеть кого-нибудь из МКБ. Они увидят, сумасшедший я или нет! — Вам сейчас нехорошо. Я помогу вам. — Нет, не поможете! — истерически вскричал землянин. — Я сейчас уйду. Если вы хотите остановить меня, то убейте! Только вы не посмеете. Кровь всего населения Флорины падет на вас, если вы меня убьете! — Я не убью вас! — Вы меня свяжете. Вы запрете меня здесь! Вот чего вам хочется! А что вы будете делать, когда МКБ начнет искать меня?
181 Мне полагается регулярно отсылать сообщения, как вам известно. — Бюро знает, что вы в безопасности, у меня. — Знает? А знает ли оно, опустился ли я вообще на планету или нет? Получены ли мои первые сообщения? — Голова у него кружилась, тело начало цепенеть. Его собеседник встал. Он медленно обошел большой стол, направляясь к землянину. Слова прозвучали необыкновенно ласково: — Ради вашего же блага.
182 Из кармана появился черный стержень. Землянин прохрипел: — Психозонд! Он попытался встать, но едва смог пошевелиться. Сквозь сведенные судорогой зубы он прохрипел: — Зелье! — Зелье, — согласился другой. — Послушайте, я не причиню вам вреда. Но вы так возбуждены и встревожены. Я удалю тревогу. Только тревогу. Землянин уже не мог говорить. Мог только сидеть. Только тупо думать: «Великий Космос, меня опоили».
183 Ему хотелось закричать, убежать, но он не мог. Другой уже подошел к нему. Он стоял, глядя на него сверху вниз. Землянин взглянул снизу вверх. Глазные яблоки у него еще двигались. Психозонд был автоматическим прибором. Нужно было только присоединить его концы к соответствующим точкам на черепе и он начинал действовать. Землянин смотрел в ужасе, пока мышцы глаз у него не одеревенели. Он даже не почувствовал, как острые, тонкие проволочки впивались в черепные швы.
184 Молча, мысленно он вопил: «Нет, вы не понимаете! Это целый мир, населенный людьми! Разве вы не видите, что нельзя рисковать жизнью сотен миллионов людей?» Слова другого доносились глухо, удаляясь в какой-то тоннель, длинный и черный: — Вам не будет больно. Через час вам станет хорошо, совсем хорошо. Вы вместе со мной посмеетесь над этим. Мрак опустился и окутал все. Полностью он так и не развеялся никогда. Понадобился год, чтобы завеса поднялась хоть отчасти.
185 Рик вскочил. Он дрожал так, что должен был прислониться головой к голой молочно-белой стене. — Я вспомнил! Шум жующих челюстей затих. Лица у всех были одинаково чистые, одинаково бритые, лоснящиеся и белые в тусклом свечении стен. В глазах не было интереса, только рефлекторное внимание, возбужденное внезапным, неожиданным возгласом. Рик закричал снова: — Я вспомнил свою работу! У меня была работа! Кто-то крикнул ему: — Замолчи! Кто-то добавил: — Сядь! Лица отвернулись, жевание возобновилось.
186 Спальня вкрадчиво шелестела. Звук был едва слышим, однако вполне отчетлив: в нем шуршала смерть. Но не это разбудило Байрона Фаррилла и прервало его тяжелый мутный сон. Он беспокойно замотал головой из стороны в сторону, пытаясь отогнать от себя назойливое трещание, исходящее с дальнего конца стола. Не раскрывая глаз, Байрон неуклюже поднял руку и взял трубку.
187 – Алло, – промямлил он. Из трубки загремел голос. Он был резким и пронзительным, но Байрон был сейчас не в состоянии уменьшить громкость. – Могу я поговорить с Байроном Фарриллом? – заорал голос. Байрон раздраженно сказал: – Говорите. Что вам нужно? Голос настойчиво повторил: – Могу я поговорить с Байроном Фарриллом? Байрон открыл глаза, пытаясь вглядеться в темноту. Он одновременно ощутил неприятную сухость во рту и спертый воздух, заполнявший комнату.
188 – Говорите. Кто это? Будто не слыша его, голос продолжал громко вопрошать: – Есть здесь кто-нибудь? Мне необходимо поговорить с Байроном Фарриллом! Байрон приподнялся, опираясь на локоть, тяжело встал и заковылял к слабо светившемуся экрану видеофона. Он нажал кнопку, и маленький экран ярко вспыхнул. – Я здесь, – буркнул он, узнав в появившейся на экране фигуре Сандера Джоунти. – Но лучше бы ты дождался утра, Джоунти.
189 Рука его уже почти нащупала выключатель, когда Джоунти вновь заговорил: – Алло! Алло! Есть здесь кто-нибудь? Это комната 526? Алло! Внезапно Байрон понял, что датчик обратной связи не зажегся. Выругавшись, он в сердцах щелкнул выключателем, и экран погас. Силуэт Джоунти исчез, и лишь слабый лучик пробивался сквозь тьму. Байрон вернулся в постель, натянул одеяло на голову и зарылся в подушку. В нем закипело бешенство.
190 Во-первых, никто не имеет права будить его среди ночи. Он бросил быстрый взгляд на циферблат стоявших у изголовья часов. Три часа пятнадцать минут. Свет в доме зажжется только через четыре часа. Кроме того, ему не по душе просыпаться в совершенно темной комнате. За четыре года он не успел привыкнуть к земным постройкам – душным, не имеющим окон, с низкими потолками. Такова была дань тысячелетней традиции, уходящей корнями в древние времена, когда еще не изобрели защитное силовое поле, способное укрыть от взрыва примитивной атомной бомбы.
191 Но это все ушло в далекое прошлое. Атомное оружие нанесло Земле непоправимый ущерб. Большая часть была безнадежно заражена радиацией, и использование «грязных» территорий стало невозможным – и из-за этого на Земле царил режим строгой экономии, поддерживаемый автоматикой. Вот почему пробуждению Байрона сопутствовала такая темень. Байрон вновь приподнялся, опираясь на локоть. Странно. Он замер. Его насторожил отнюдь не тихий шелест спальни.
192 Что-то неуловимое витало сейчас в заполнявшей комнату атмосфере. В душном помещении не ощущалось ни малейшего движения воздуха. Он пытался сглотнуть слюну – и не мог. Атмосфера сгущалась с каждой секундой, и он понял причину происходящего. Вентиляционная система прекратила работать! Это ужасно расстроило Байрона. Он даже не может воспользоваться видеофоном, чтобы сообщить о случившемся! Все же он решил предпринять попытку.
193 Как и несколько ранее, экран засветился мягким матовым светом, отразившимся в хрустальных шариках, украшавших люстру. Видеофон принимал сигнал, но не мог передавать его. Ладно, к черту! Все равно до наступления утра никто ничего не сможет сделать. Он зевнул, потирая кулаками опухшие веки. Что, дружище, плохо без вентиляции? До него донесся странный запах. Он шумно втянул носом воздух. Запах был знакомым, но Байрон не мог определить его природу.
194 Он направился в ванную, нажав при этом выключатель. Движение было чисто автоматическим: для того чтобы выпить стакан воды, свет совершенно не нужен. Выключатель щелкнул, но безрезультатно. Байрон попробовал включить свет еще раз, затем снова – то же самое. Интересно, работает сегодня хоть бы что-нибудь?! Чертыхнувшись, он напился в темноте и почувствовал себя несколько лучше. Возвращаясь в спальню, он проверил по пути все имеющиеся в доме выключатели.
195 Ни один из них не работал. Байрон сел на кровать, уперся руками в колени и принялся размышлять. Случившееся могло стать вполне подходящим поводом, чтобы поставить на место распоясавшийся обслуживающий персонал. Никто не ждет от гостиничных служащих воспитания в духе пансиона благородных девиц, но все же существуют какие-то нормы поведения!.. Впрочем, плевать! Через три дня он покинет и эту комнату, и университет Земли, и саму Землю.
196 Путешественник по Времени (будем называть его так) рассказывал нам невероятные вещи. Его серые глаза искрились и сияли, лицо, обычно бледное, покраснело и оживилось. В камине ярко пылал огонь, и мягкий свет электрических лампочек, ввинченных в серебряные лилии, переливался в наших бокалах. Стулья собственного его изобретения были так удобны, словно ласкались к нам; в комнате царила та блаженная послеобеденная атмосфера, когда мысль, свободная от строгой определенности, легко скользит с предмета на предмет.
197 Вот что он нам сказал, отмечая самое важное движениями тонкого указательного пальца, в то время как мы лениво сидели на стульях, удивляясь его изобретательности и тому, что он серьезно относится к своему новому парадоксу (как мы это называли). - Прошу вас слушать меня внимательно. Мне придется опровергнуть несколько общепринятых представлений. Например, геометрия, которой вас обучали в школах, построена на недоразумении...
198 - Не думаете ли вы, что это слишком широкий вопрос, чтобы с него начинать? - сказал рыжеволосый Филби, большой спорщик. - Я и не предполагаю, что вы согласитесь со мной, не имея на это достаточно разумных оснований. Но вам придется согласиться со мной, я вас заставлю. Вы, без сомнения, знаете, что математическая линия, линия без толщины, воображаема и реально не существует. Учили вас этому? Вы знаете, что не существует также и математической плоскости. Все это чистые абстракции.
199 - Совершенно верно, - подтвердил Психолог. - Но ведь точно так же не имеет реального существования и куб, обладающий только длиной, шириной и высотой... - С этим я не могу согласиться, - заявил Филби. - Без сомнения, твердые тела существуют. А все существующие предметы... - Так думает большинство людей. Но подождите минуту. Может ли существовать вневременный куб? - Не понимаю вас, - сказал Филби.
200 - Можно ли признать действительно существующим кубом то, что не существует ни единого мгновения? Филби задумался. - А из этого следует, - продолжал Путешественник по Времени, - что каждое реальное тело должно обладать четырьмя измерениями: оно должно иметь длину, ширину, высоту и продолжительность существования. Но вследствие прирожденной ограниченности нашего ума мы не замечаем этого факта. И все же существуют четыре измерения, из которых три мы называем пространственными, а четвертое - временным.
201 Правда, существует тенденция противопоставить три первых измерения последнему, но только потому, что наше сознание от начала нашей жизни и до ее конца движется рывками лишь в одном-единственном направлении этого последнего измерения. - Это, - произнес Очень Молодой Человек, делая отчаянные усилия раскурить от лампы свою сигару, - это... право, яснее ясного. - Замечательно. Однако это совершенно упускают из виду, - продолжал Путешественник по Времени, и голос его слегка повеселел.
202 - Время и есть то, что подразумевается под Четвертым Измерением, хотя некоторые трактующие о Четвертом Измерении не знают, о чем говорят. Это просто иная точка зрения на Время. Единственное различие между Временем и любым из трех пространственных измерений заключается в том, что наше сознание движется по нему. Некоторые глупцы неправильно понимают эту мысль. Все вы, конечно, знаете, в чем заключаются их возражения против Четвертого Измерения?
203 - Я не знаю, - заявил Провинциальный Мэр. - Все очень просто. Пространство, как понимают его наши математики, имеет три измерения, которые называются длиной, шириной и высотой, и оно определяется относительно трех плоскостей, расположенных под прямым углом друг к другу. Однако некоторые философские умы задавали себе вопрос: почему же могут существовать только три измерения? Почему не может существовать еще одно направление под прямым углом к трем остальным?
204 Они пытались даже создать Геометрию Четырех Измерений. Всего около месяца тому назад профессор Саймон Ньюком излагал эту проблему перед Нью-Йоркским математическим обществом. Вы знаете, что на плоской поверхности, обладающей только двумя измерениями, можно представить чертеж трехмерного тела. Предполагается, что точно так же при помощи трехмерных моделей можно представить предмет в четырех измерениях, если овладеть перспективой этого предмета. Понимаете?
205 - Кажется, да, - пробормотал Провинциальный Мэр. Нахмурив брови, он углубился в себя и шевелил губами, как человек, повторяющий какие-то магические слова. - Да, мне кажется, я теперь понял, - произнес он спустя несколько минут, и его лицо просияло. - Ну, я мог бы рассказать вам, как мне пришлось заниматься одно время Геометрией Четырех Измерений. Некоторые из моих выводов довольно любопытны.
206 — В гости, на чашку чая! — Машина описала грациозный круг, точно тур вальса. — В клуб, поиграть в бридж. Провести вечер с друзьями. На праздник. На званый обед. На день рождения. На завтрак «Дочерей американской революции». — Машина упорхнула, с мягким рокотом покатила прочь, точно готовая скрыться навсегда, но тут же неслышно развернулась на своих резиновых шинах и подкатила к крыльцу. Коммивояжер сидел гордый тем, что так прекрасно понимает женскую натуру.
207 — Управлять ею легко. Трогается с места и тормозит изящно и бесшумно. Не требует водительских прав. В жаркие дни ее продувает ветерком. Да что говорить — не машина, а мечта! — Машина скользила мимо крыльца, взад и вперед, а он сидел, закинув голову, самозабвенно закрыв глаза, напомаженные волосы его развевались по ветру. Потом он устало и почтительно взошел по ступеням на веранду, держа панаму в руке, оглянулся и посмотрел на машину, блистательно выдержавшую все испытания, как смотрит верующий на алтарь с детства знакомой церкви.
208 — Сударыни, — сказал он вкрадчиво. — Двадцать пять долларов единовременно, и потом, на протяжении двух лет, по десять долларов в месяц. Ферн первой сошла с крыльца и села в машину. Конечно, ей было страшновато. Но у нее чесались руки. Наконец она подняла руку и отважилась нажать резиновую грушу сигнала. Раздался отрывистый лай. Роберта восторженно взвизгнула и перегнулась через перила крыльца. Коммивояжер ликовал вместе с ними.
209 Он свел старшую сестру с крыльца, шумно восторгался машиной и в то же время доставал перо и шарил в своей панаме в поисках какого-нибудь клочка бумаги. — Вот так мы ее и купили, — вспоминала теперь на чердаке мисс Роберта, сама ужасаясь столь дерзкому поступку. — Все это надо было предвидеть! Да я-то всегда считала, что в этой машине есть что-то сумасбродное, как в карусели, которую привозит с собой бродячий цирк.
210 — Но ты же знаешь, у меня уже столько лет болит нога, — точно оправдываясь, возразила Ферн. — Да и ты всегда устаешь, когда ходишь пешком. И мне казалось, что ездить в машине — это так утонченно, так величественно. Будто в старину, когда женщины носили кринолины. Они словно плыли по воздуху! И наша Зеленая машина тоже плыла, так ровно и величаво! Точь-в-точь маленькая лодочка, управлять на диво легко — знай себе поворачивай рукоятку, только и всего.
211 Ах, какая это была чудесная, упоительная неделя — волшебные дни, полные золотого света: машина, жужжа, проплывает по тенистому городу, словно лодка по сонной, недвижной реке, а ты сидишь, гордо выпрямившись, улыбаешься встречным знакомым, невозмутимо выбрасываешь морщинистую руку при каждом повороте, а на перекрестках выжимаешь из резиновой груши хриплый лай; порой берешь прокатиться Дугласа или Тома Сполдинга или еще какого-нибудь мальчишку из тех, что, весело болтая, бегут рядом с машиной.
212 Предельная скорость — пятнадцать неспешных и приятнейших миль в час. Так они катили сквозь летнее солнце и сквозь тени, а мимо проплывали деревья, бросая на их лица мимолетные пятна и блики, и вновь машина появлялась и вновь исчезала, точно древний призрак на колесах. — И надо же, чтобы сегодня... — прошептала Ферн. — Ах, надо же! — Это был несчастный случай. — Да, но мы удрали, а это уже преступление.
213 Это случилось сегодня. Пахло кожаными подушками сиденья и еще их собственными привычными старыми духами, которыми за десятки лет пропахло все их белье и платье, — этот запах струился вслед, когда Зеленая машина бесшумно двигалась по маленькому, оглушенному зноем городку. Все произошло очень быстро. Улицы накалил зной, поэтому в полдень, когда укрыться от палящего солнца можно было только в тени деревьев, что нависали из соседних садов, машина мягко вкатилась на тротуар и дошла до угла, сигналя изо всех сил.
214 И вдруг, точно чертик из коробочки, перед ней неизвестно откуда вырос мистер Куотермейн. — Осторожно! — взвизгнула мисс Ферн. — Осторожно! — взвизгнула мисс Роберта. — Осторожно! — взвизгнул мистер Куотермейн. Старушки в ужасе ухватились друг за друга, хотя хвататься нужно было, конечно, за тормоза. Устрашающий глухой удар. Зеленая машина покатила дальше в ярком солнечном свете, под тенистыми каштанами, мимо яблонь, на которых уже наливались яблоки.
215 Один только раз старушки оглянулись — и то, что они увидели, наполнило их души несказанным ужасом. Куотермейн лежал на тротуаре, немой и неподвижный. — Дожили! — горестно говорила теперь мисс Ферн, сидя на чердаке, где сгущалась тьма. — Ох, почему мы не остановились! Зачем мы удрали! — Ш-ш! — Обе прислушались Внизу опять кто-то стучался в дверь. Потом стук прекратился, и в тусклом свете сумерек по лужайке прошел мальчик.
216 Где же это он? Жесткий, покрытый слизью пол, воздух черен и пропитан зловонием. Остальное совершенно неясно. Вот только голова очень болит. Лежа на ледяном полу, Фестин со стоном приказал: «Эй, посох!» Но ольховый волшебный посох так и не появился. И тут Фестин понял, что ему угрожает страшная опасность. Он сел и, поскольку посоха у него не было, и он не мог зажечь настоящий волшебный огонь, щелкнул пальцами и пробормотал нужное заклинание.
217 Слабый голубоватый огонек – частица его души, – вызванный к жизни волей волшебника, вспыхнул в воздухе, рассыпая искры. «Поднимись-ка повыше», – сказал ему Фестин, ощущая в парящем огоньке частицу самого себя, и светящийся шарик поплыл вдоль стены к потолку, все выше и выше, пока наконец не осветил крышку люка – метрах в пятнадцати от пола. С этой высоты лицо самого Фестина казалось бледным пятном на дне темного колодца.
218 Огонек не отражался в сочащихся влагой стенах: они с помощью магии были сотканы из ночной тьмы, поглощающей всякий свет. Потом светящаяся частица души Фестина вернулась в его тело, и волшебник сказал огоньку: «Погасни», и тот погас. А Фестин сидел в темноте и, отчаянно ломая пальцы, думал. Наверняка его застали врасплох, подло подкравшись сзади. Последнее, что осталось в памяти, – обычный вечерний разговор с деревьями в лесу.
219 В его любимом лесу. Недавно, достигнув середины жизненного пути и долгие годы проведя в одиночестве, Фестин вдруг понял, что время потрачено зря; неизрасходованные силы томили его. Желая запастись терпением и не совершать более бессмысленных поступков, покинул он тогда мир людей и ушел в леса. С тех пор он общался только с деревьями, в основном с дубами, каштанами и серыми ольховинами, чьи корни близки глубинным источникам, бьющим из-под земли.
220 С человеком он в последний раз разговаривал примерно полгода назад. Все это время он был занят подлинными, жизненно важными вещами, никого не беспокоил, не произнес даже ни единого заклятия. Так кому же он понадобился? Кто лишил его силы и бросил в этот вонючий колодец? «Кто?» – спросил он у стен, и на них медленно проступило имя и стекло вниз, подобно тяжелой черной капле влаги, выделяемой порами камня и мерзкой плесенью: Волл.
221 Фестин почувствовал, как покрывается холодным потом. О Волле Беспощадном он слышал уже давно; ходили слухи, что он больше, чем волшебник, но меньше, чем человек; говорили также, что на своем пути с острова на остров, вплоть до самых Дальних Пределов, он разрушает все древние творения человека, превращает людей в рабов, вырубает леса и отравляет поля, пряча в страшных подземных колодцах-могилах любого волшебника или Мага, пытающегося с ним сразиться.
222 Люди, спасшиеся с разоренных им островов, всегда рассказывали одно и то же: Волл прилетел под вечер на темной туче, влекомой морским ветром; его рабы следовали за ним на кораблях. Рабов эти люди видели собственными глазами, но никто никогда так и не смог как следует разглядеть самого Волла... Однако в Земноморье хватало и злодеев, и загадочных существ, так что Фестин, молодой еще волшебник, жаждущий знаний, не стал обращать особого внимания на страшные истории о Волле Беспощадном.
223 «Свой остров я пока защитить в силах», – думал он, уверенный в собственном волшебном могуществе, и жил среди дубов и каштанов, слушал шорох их листьев на ветру, музыку играющих в стволах и ветвях соков, вместе с деревьями ловя солнечный свет и ощущая вкус подземных вод, питающих их корни... Где-то они теперь, старые верные друзья? А что, если Волл уничтожил его лес? Очнувшись от грез, Фестин встал, выпрямился во весь рост, сделал два широких жеста негнущимися руками и громко произнес то слово Истинной Речи, которое непременно должно было разрушить любые затворы, настежь распахнуть любые, созданные человеком двери.
224 Но эти стены, пропитанные ночной тьмой и укрепленные именем своего создателя, не поддавались, они даже не дрогнули. Произнесенное заклятие вернулось столь громогласным эхом, что Фестин, чуть не потеряв сознание, упал на колени и зажал руками уши. Потом, когда снова наступила тишина, он, еще не оправившись от потрясения, сел и стал думать. Слухи оказались верны: Волл действительно был необычайно силен.
225 Здесь, в его владениях, в глубине подземной темницы, выстроенной с помощью страшных заклятий, просто так с ним не справиться, тем более что могущество самого Фестина уменьшилось вдвое с утратой посоха. Но никто, даже пленивший его злодей, не смог бы отнять у него способности мысленно переноситься куда угодно, в любое место, а еще – способности к Превращениям. Фестин потер виски – их нестерпимо ломило – и начал первое Превращение.
226 Тогда выступил вперёд второй календер и поцеловал Землю и сказал: «О госпожа моя, я не родился кривым, и со мной случилась удивительная история, которая, будь она написана иглами в уголках глаза, послужила бы назиданием для поучающихся. Я был царём, сыном царя, и читал Коран согласно семи чтениям и читал книги и излагал их старейшинам наук и изучал науку о звёздах и слова поэтов и усердствовал во всех науках, пока не превзошёл людей моего времени, и мой почерк был лучше почерка всех писцов. И слава обо мне распространилась по всем областям и странам и дошла до всех царей, и обо мне услышал царь Индии и послал к моему отцу, требуя меня, и отправил отцу подарки и редкости, подходящие для царей.
227 И мой отец снарядил меня с шестью кораблями, и мы плыли по морю целый месяц, и, достигши берега, мы вывели коней, которые были с нами на корабле, и нагрузили подарками десять верблюдов и немного прошли. И вдруг, я вижу, поднялась и взвилась пыль, так что застлала края земли, и через час дневного времени пыль рассеялась, и из-за неё появились пятьдесят всадников – хмурые львы, одетые в железо. И мы всмотрелись в них и видим – это кочевники, разбойники на дороге, и когда они увидели, что нас мало и с нами десять верблюдов, нагруженных подарками для царя Индии, они ринулись на нас и выставили перед нами острия своих копий.
228 И мы сделали им знаки пальцами и сказали им: «Мы посланцы великого царя Индии, не обижайте же нас!» Но они ответили: «Мы не на его Земле и не под его властью», – и они убили часть слуг, а остальные бежали, и я бежал, после того как был тяжело ранен. Кочевники отобрали у меня деньги и подарки, бывшие с нами, а я не знал, куда мне направиться, и был я велик и сделался низким. Я шёл, пока не пришёл к вершине горы, и приютился в пещере до наступления дня, и продолжал идти, пока не достиг города, безопасного и укреплённого, от которого отвернулся холод зимы и обратилась к нему весна с её розами.
229 И цветы в нем взошли, и реки разлились, и защебетали в нем птицы, как сказал о нем поэт, описывая его: Во граде том для живущих нет ужаса, И дружбою безопасность с ним связана, И сходен он с дивным садом разубранным, И жителям очевидна красота его. Я обрадовался, что достиг этого города, так как утомился от ходьбы, и меня одолела забота, и я пожелтел, и моё состояние расстроилось, так что я не знал, куда мне идти.
230 И я проходил мимо портного, сидевшего в лавке, и приветствовал его, и он ответил на моё приветствие, сказавши: «Добро пожаловать!» – и был со мною приветлив и обласкал меня и спросил, почему я на чужбине. И я рассказал ему, что со мной случилось, с начала до конца. Портной огорчился за меня и сказал: «О юноша, не открывай того, что с тобою, – я боюсь для тебя зла от царя этого города: он величайший враг твоего отца и имеет повод мстить ему».
231 Потом он принёс мне еду и напитки, и я поел, и он поел со мною, и я беседовал с ним весь вечер. Он отвёл мне место рядом со своей лавкой и принёс нужную мне постель и одеяло, и я провёл у него три дня, а потом он спросил: «Не знаешь ли ты ремесла, чтобы им зарабатывать?» – «Я законовед, учёный, писец, счётчик и чистописец», – ответил я, но портной сказал мне: «На твоё ремесло нет спроса в наших землях, и у нас в городе нет никого, кто бы знал грамоту или иную науку, кроме наживы».
232 – «Клянусь Аллахом, – сказал я, – я ничего не Знаю сверх того, о чем я сказал тебе». Тогда портной сказал: «Затяни пояс, возьми топор и верёвку и руби дрова в равнине. Кормись этим, пока Аллах не облегчит твою участь, и не дай им узнать, кто ты, – тебя убьют». Он купил мне топор и верёвку и отдал меня кому-то из дровосеков, поручив им обо мне заботиться, и я вышел с ними и рубил дрова целый день. И я принёс на голове вязанку и продал её за полдинара, и часть его я проел, а часть оставил, и я провёл в таком положении целый год.
233 А через год я однажды пришёл, по своему обычаю, на равнину и углубился в неё и увидел рощу, где было много дров. И я вошёл в эту роту и, найдя толстый корень, стал его окапывать и удалил с него землю, и тут топор наткнулся на медное кольцо, и я очистил его от земли, и вдруг вижу – оно приделано к деревянной опускной двери! Я поднял её, и под ней оказалась лестница, и я сошёл по этой лестнице вниз и увидел дверь и, войдя в неё, очутился во дворце, прекрасно построенном, с высокими колоннами.
234 А во дворце я нашёл молодую женщину, подобную драгоценной жемчужине, разгоняющую в сердце горе, заботу или печаль, чьи речи утоляют скорби и делают безумным умного и рассудительного, – высокую ростом, с крепкой грудью, нежными щеками, благородным обликом и сияющим цветом лица, и лик её светил в ночи её локонов, а уста её блистали над выпуклостью груди, подобно тому, как сказал о ней поэт: Черны её локоны, и втянут живот её, А бедра – холмы песку, и стан – точно ивы ветвь.
235 И ещё: Четыре тут для того лишь подобраны, Чтоб сердце мне в кровь изранить и кровь пролить: Чела её свет блестящий и пряди ночь, И розы ланит прелестных, и тела блеск. И, посмотрев на неё, я пал ниц перед её творцом, создавшим её столь красивой и прелестной, а девушка взглянула на меня и сказала: «Ты кто будешь: человек или джин?» – «Человек», – сказал я, и она спросила: «А кто привёл тебя в это место, где я провела уже двадцать пять лет и никогда не видала человека?» И, услышав её слова (а я нашёл их сладостными, и она захватила целиком моё сердце), я сказал ей: «О госпожа моя, меня привели сюда мои звезды для того, чтобы рассеять мою скорбь и Заботу».
236 В тусклом свете, отражавшемся от потолка, шкалы приборов казались галереей портретов. Круглые были лукавы, поперечно-овальные расплывались в наглом самодовольстве, квадратные застыли в тупой уверенности. Мерцавшие внутри них синие, голубые, оранжевые, зелёные огоньки подчёркивали впечатление. В центре выгнутого пульта выделялся широкий и багряный циферблат. Перед ним в неудобной позе склонилась девушка. Она забыла про стоявшее рядом кресло и приблизила голову к стеклу. Красный отблеск сделал старше и суровее юное лицо, очертил резкие тени вокруг выступавших полноватых губ, заострил чуть вздёрнутый нос.
237 Широкие нахмуренные брови стали глубоко-чёрными, придав глазам мрачное, обречённое выражение. Тонкое пение счётчиков прервалось негромким металлическим лязгом. Девушка вздрогнула, выпрямилась и заломила тонкие руки, выгибая уставшую спину. Позади щёлкнула дверь, возникла крупная тень, превратилась в человека с отрывистыми и точными движениями. Вспыхнул золотистый свет, и густые тёмно-рыжие волосы девушки словно заискрились.
238 Её глаза тоже загорелись, с тревогой и любовью обратившись к вошедшему. — Неужели вы не уснули? Сто часов без сна!.. — Плохой пример? — не улыбаясь, но весело спросил вошедший. В его голосе проскальзывали высокие металлические ноты, будто склёпывавшие речь. — Все другие спят, — несмело произнесла девушка, — и... ничего не знают, — добавила она вполголоса. — Не бойтесь говорить. Товарищи спят, и сейчас нас только двое бодрствующих в космосе, и до Земли пятьдесят биллионов километров — всего полтора парсека! — И анамезона только на один разгон! — Ужас и восторг звучали в возгласе девушки.
239 Двумя стремительными шагами начальник тридцать седьмой звёздной экспедиции Эрг Ноор достиг багряного циферблата. — Пятый круг! — Да, вошли в пятый. И... ничего. — Девушка бросила красноречивый взгляд на звуковой рупор автомата-приёмника. — Видите, спать нельзя. Надо продумать все варианты, все возможности. К концу пятого круга должно быть решение. — Но это ещё сто десять часов... — Хорошо, посплю здесь, в кресле, когда кончится действие спорамина. Я принял его сутки назад.
240 Девушка что-то сосредоточенно соображала и наконец решилась: — Может быть, уменьшить радиус круга? Вдруг у них авария передатчика? — Нельзя! Уменьшить радиус, не сбавляя скорости, — мгновенное разрушение корабля. Убавить скорость и... потом без анамезона... полтора парсека со скоростью древнейших лунных ракет? Через сто тысяч лет приблизимся к нашей Солнечной системе. — Понимаю... Но не могли они...
241 — Не могли. В незапамятные времена люди могли совершать небрежность или обманывать друг друга и себя. Но не теперь! — Я не о том, — обида прозвучала в резком ответе девушки. — Я хотела сказать, что «Альграб», может быть, тоже ищет нас, уклонившись от курса. — Так сильно уклониться он не мог. Не мог не отправиться в рассчитанное и назначенное время. Если бы случилось невероятное и вышли из строя оба передатчика, то звездолёт, без сомнения, стал бы пересекать круг диаметрально и мы услышали бы его на планетарном приёме.
242 В школе третьего цикла начался последний год обучения. В конце его ученики под руководством уже избранных менторов должны были приступить к исполнению подвигов Геркулеса. Готовя себя к самостоятельным действиям, девушки и юноши с особым интересом проходили обзор истории человечества Земли. Самым важным считалось изучение идейных ошибок и неверного направления социальной организации на тех ступенях развития общества, когда наука дала возможность управлять судьбой народов и стран сперва лишь в малой степени, а затем полностью.
243 История людей Земли сравнивалась со множеством других цивилизаций на далеких мирах Великого Кольца. Голубые рамы с опалесцирующими стеклами вверху были открыты. За ними чуть слышался плеск волн и шелест ветра в листве - вечная музыка природы, настраивающая на спокойное размышление. Тишина в классе, задумчивые ясные глаза... Учитель только что закончил свою лекцию. Бесшумно опустив шторы над большими экранами и нажатием кнопки заставив убраться под кафедру стереопроектор ТВФ (прим. многие термины перенесены из романа И. Ефремова "Туманность Андромеды"), он уселся, любуясь сосредоточенными лицами.
244 По-видимому, лекция удалась, как ни было трудно совместить малое и великое, могучий взлет человечества и бездну горя прошедших времен, трогательные недолгие радости отдельных людей и грозные крушения государств. Учитель знал - после молчания последуют вопросы, тем более пытливые, чем сильнее задела молодых людей обрисованная им историческая картина. И, ожидая их, он старался угадать, что больше всего заинтересовало учеников сегодня, что могло остаться непонятным...
245 Пожалуй, психология людей в трудные эпохи перехода от низших общественных форм к высшим, когда вера в благородство и честность человека, в его светлое будущее разъедалась нагромождением лжи, бессмысленной жестокости и страха. Сомнения обезоруживали борцов за преобразование мира или делали людей равнодушными ко всему, ленивыми циниками. Как понять чудовищные массовые психозы в конце ЭРМ - Эры Разобщенного Мира, приводившие к уничтожению культуры и избиению лучших?
246 Молодые люди ЭВР - Эры Встретившихся Рук - безмерно далеки от всего, что связано с истерически напряженной нервозностью и страхами прошлых времен... Мысли учителя прервались, когда из-за столиков в разных рядах одновременно поднялись девушка и юноша, похожие друг на друга манерой широко открывать глаза, что придавало обоим удивленный вид. Они переглянулись, и юноша поднял руку, обращенную ладонью вверх, - жест вопроса.
247 - Правильно ли сказать, что весь исторический опыт утверждает неизбежную победу высших форм над низшими как в развитии природы, так и в смене? - начал юноша. - Правильно, Ларк, если исключить особенные стечения обстоятельств, которые очень редки, как все то, что выходит из границ великого диалектического процесса усреднения, - ответил учитель. - Например, случай с Зирдой, чьи мертвые развалины поросли черными маками? - спросила Пуна, вытягиваясь во весь невысокий рост.
248 - Или другие, открытые позже планеты, - добавил учитель, - где есть все для жизни: голубой свод могучей атмосферы, прозрачное море и чистые реки, теплое светило. Но ветры перевевают мертвые пески, и их шум вместе с шумом моря или грозы - единственные звуки, нарушающие безмолвие громадных пустынь. Мыслящая жизнь в диком заблуждении убила себя и все живое, едва прикоснувшись к мощи атома и космоса.
249 - Но мы уже заселили их? - О да! Но какое значение это имеет для тех, чьи следы развеялись пылью миллионы лет назад, не сохранив ничего, чтоб мы смогли понять, как и зачем они уничтожили себя и всю жизнь своей планеты! В проход между столиками скользнула Айода - молчаливая и пламенная, по общему мнению класса похожая на древних девушек Южной Азии, носивших в прическах или за поясами острейшие кинжалы и смело пользовавшихся ими для защиты своей чести.
250 Виккерс проснулся очень рано, потому что накануне вечером позвонила Энн и сообщила, что кое-кто хочет встретиться с ним в Нью-Йорке. Он пытался уклониться. – Знаю, что нарушаю твои планы, Джей, но, думаю, этой встречей пренебрегать не стоит. – У меня нет времени на поездку. Работа в полном разгаре, и я не могу ее бросить. – Речь идет об очень важном деле, – сказала Энн, – небывало важном. И в первую очередь хотят переговорить с тобой. Тебя считают самым подходящим из писателей.
251 – Реклама? – Нет, не реклама. Речь идет совсем о другом. – Напрасные хлопоты. Я не хочу ни с кем встречаться, кто бы это ни был. Он повесил трубку. Но уже с раннего утра был на ногах и собирался после завтрака отправиться в Нью-Йорк. Он жарил яйца с беконом и хлеб, краем глаза наблюдая за капризным кофейником, когда позвонили у двери. Он запахнул халат и пошел открывать.
252 Звонить мог разносчик газет. Виккерса не было дома, когда следовало расплачиваться с юношей, и он мог зайти, увидев свет на кухне. Или сосед, странный старик по имени Гортон Фландерс, переехавший сюда около года назад и заходивший поболтать в самое неожиданное и неудобное время. Это был учтивый изысканный, хотя и несколько потрепанный жизнью человек. С ним приятно было посидеть, но Виккерс предпочел бы принимать его в более подходящее для себя время. Звонил явно либо разносчик газет, либо Фландерс. Кто другой мог зайти так рано?
253 Он открыл дверь и увидел девчушку в вишневом купальном халатике и шлепанцах. Ее волосы были всклокочены со сна, но глаза ярко блестели. Она мило улыбнулась. – Здравствуйте, мистер Виккерс. Я проснулась и не могла заснуть, а потом увидела свет у вас на кухне и подумала, вдруг вы заболели. – Я прекрасно себя чувствую, Джейн, – сказал Виккерс. – Вот готовлю себе завтрак. Может, откушаешь со мной? – О да! – воскликнула Джейн. – Я так и думала, что вы пригласите меня поесть, если завтракаете.
254 – Твоя мама, наверное, не знает, что ты здесь? – Мама с папой еще спят, – ответила Джейн. – У папы сегодня выходной, и они вчера очень поздно вернулись. Я слышала, как они пришли и мама говорила папе, что он слишком много пьет, и еще она сказала ему, что никогда-никогда не пойдет с ним, если он будет так много пить, а папа... – Джейн, – сурово прервал Виккерс, – мне кажется, что твои папа и мама были бы очень недовольны, услышав тебя. – О, им все равно. Мама все время говорит об этом, и я слышала, как она сказала миссис Тейлор, что почти готова развестись. Мистер Виккерс, а что такое «развестись»?
255 – Мгм, не знаю, – сказал Виккерс. – Что-то я не припомню такого слова. И все же не стоит повторять мамины слова. Послушай-ка, ты здорово замочила шлепанцы, пока шла через лужайку. – На улице очень мокро. Сильная роса. – Проходи, – пригласил Виккерс. – Я принесу полотенце, хорошенько вытрем ноги, позавтракаем, а потом сообщим маме, где ты. Она вошла, и он закрыл дверь. – Садись на этот стул, – сказал он. – Я пошел за полотенцем. Боюсь, как бы ты не простудилась.
256 – Мистер Виккерс, а у вас есть жена? – Нет... Я не женат. – Почти у всех есть жены, – сказала Джейн. – Почти у всех, кого я знаю. А почему у вас нет жены, мистер Виккерс? – Право, не знаю. Наверное, не встретил. – Но ведь девушек так много. – Девушка и у меня была, – сказал Виккерс. – Но давно, очень давно... Он не вспоминал о ней уже много лет. Долгие годы он подавлял в себе саму мысль о ней, но независимо от его желания она упрямо жила в глубине его памяти.
257 И вот все вернулось. И девушка, и заветная долина, словно открывшаяся в волшебном сне... Они вместе идут по этой весенней долине; на холмах дикие яблони в розовой кипени цветов, а воздух наполнен пением птиц. Легкий весенний ветерок морщит воду ручья, гуляет по траве, и, кажется, весь луг струится, словно озеро в пенящихся барашках волн.
258 Но кто-то наложил чары на эту долину, ведь, когда он позже вернулся туда, она исчезла, вернее, на ее месте он нашел совсем другую долину. Та, первая, он отчетливо помнил ее, была совершенно иной. Двадцать лет назад он гулял по той долине, и все эти двадцать лет он прятал воспоминание о ней на задворках памяти; и вот оно снова вернулось, вернулось совсем не потускневшим, как будто все было только вчера. – Мистер Виккерс, – услышал он голос Джейн, – мне кажется, ваши гренки сгорели.
259 В бытность мою в С-м уезде мне часто приходилось бывать на Дубовских огородах у огородника Саввы Стукача, или попросту Савки. Эти огороды были моим излюбленным местом для так называемой "генеральной" рыбной ловли, когда, уходя из дому, не знаешь дня и часа, в которые вернешься, забираешь с собой все до одной рыболовные снасти и запасаешься провизией. Собственно говоря, меня не так занимала рыбная ловля, как безмятежное шатанье, еда не вовремя, беседа с Савкой и продолжительные очные ставки с тихими летними ночами.
260 Савка был парень лет 25, рослый, красивый, здоровый, как кремень. Слыл он за человека рассудительного и толкового, был грамотен, водку пил редко, но как работник этот молодой и сильный человек не стоил и гроша медного. Рядом с силой в его крепких, как веревка, мышцах разливалась тяжелая, непобедимая лень. Жил он, как и все, на деревне, в собственной избе, пользовался наделом, но не пахал, не сеял и никаким ремеслом не занимался.
261 Старуха мать его побиралась под окнами, и сам он жил, как птица небесная: утром не знал, что будет есть в полдень. Не то, чтобы у него не хватало воли, энергии или жалости к матери, а просто так, не чувствовалось охоты к труду и не сознавалась польза его... От всей фигуры так и веяло безмятежностью, врожденной, почти артистической страстью к житью зря, спустя рукава. Когда же молодое, здоровое тело Савки физиологически потягивало к мышечной работе, то парень ненадолго весь отдавался какой-нибудь свободной, но вздорной профессии вроде точения ни к чему не нужных колышков или беганья с бабами наперегонку.
262 Самым любимым его положением была сосредоточенная неподвижность. Он был в состоянии простаивать целые часы на одном месте, не шевелясь и глядя в одну точку. Двигался же по вдохновению и то только, когда представлялся случай сделать какое-нибудь быстрое, порывистое движение: ухватить бегущую собаку за хвост, сорвать с бабы платок, перескочить широкую яму. Само собою разумеется, что при такой скупости на движения Савка был гол как сокол и жил хуже всякого бобыля.
263 С течением времени должна была накопиться недоимка, и он, здоровый и молодой, был послан миром на стариковское место, в сторожа и пугало общественных огородов. Как ни смеялись над ним по поводу его преждевременной старости, но он и в ус не дул. Это место, тихое, удобное для неподвижного созерцания, было как раз по его натуре. Случилось мне быть у этого самого Савки в один из хороших майских вечеров.
264 Помню, я лежал на рваной, затасканной полости почти у самого шалаша, от которого шел густой и душный запах сухих трав. Подложив руки под голову, я глядел вперед себя. У ног моих лежали деревянные вилы. За ними черным пятном резалась в глаза собачонка Савки - Кутька, а не дальше, как сажени на две от Кутьки, земля обрывалась в крутой берег речки. Лежа я не мог видеть реки. Я видел только верхушки лозняка, теснившегося на этом берегу, да извилистый, словно обгрызенный край противоположного берега.
265 Далеко за берегом, на темном бугре, как испуганные молодые куропатки, жались друг к другу избы деревни, в которой жил мой Савка. За бугром догорала вечерняя заря. Осталась одна только бледно-багровая полоска, да и та стала подергиваться мелкими облачками, как уголья пеплом. Направо от огорода, тихо пошёптывая и изредка вздрагивая от невзначай налетавшего ветра, темнела ольховая роща, налево тянулось необозримое поле.
266 Там, где глаз не мог уж отличить в потемках поле от неба, ярко мерцал огонек. Поодаль от меня сидел Савка. Поджав под себя по-турецки ноги и свесив голову, он задумчиво глядел на Кутьку. Наши крючки с живцами давно уже стояли в реке, и нам ничего не оставалось делать, как только предаваться отдыху, который так любил никогда не утомлявшийся и вечно отдыхавший Савка. Заря еще не совсем погасла, а летняя ночь уж охватывала своей нежащей, усыпляющей лаской природу.
267 Всё замирало в первом, глубоком сне, лишь какая-то не известная мне ночная птица протяжно и лениво произносила в роще длинный членораздельный звук, похожий на фразу: "Ты Ни-ки-ту видел?" и тотчас же отвечала сама себе: "Видел! видел! видел!" - Отчего это нынче соловьи не поют? - спросил я Савку. Тот медленно повернулся ко мне. Черты лица его были крупны, но ясны, выразительны и мягки, как у женщины.
268 Затем он взглянул своими кроткими, задумчивыми глазами на рощу, на лозняк, медленно вытащил из кармана дудочку, вложил ее в рот и запискал соловьихой. И тотчас же, точно в ответ на его писканье, на противоположном берегу задергал коростель. - Вот вам и соловей... - усмехнулся Савка. - Дерг-дерг! Дерг-дерг! Словно за крючок дергает, а ведь небось тоже думает, что поет. - Мне нравится эта птица... - сказал я.
269 Медной горы хозяйка Пошли раз двое наших заводских траву смотреть. А покосы у них дальние были. За Северушкой где-то. День праздничный был, и жарко — страсть. Парун чистый. А оба в горе робили, на Гумешках то есть. Малахит-руду добывали, лазоревку тоже. Ну, когда и королек с витком попадали и там протча, что подойдет. Один-то молодой парень был, неженатик, а уж в глазах зеленью отливать стало. Другой постарше.
270 Этот и вовсе изробленный. В глазах зелено, и щеки будто зеленью подернулись. И кашлял завсе тот человек. В лесу-то хорошо. Пташки поют-радуются, от земли воспарение, дух легкий. Их, слышь-ко, и разморило. Дошли до Красногорского рудника. Там тогда железну руду добывали. Легли, значит, наши-то на травку под рябиной да сразу и уснули. Только вдруг молодой, — ровно его кто под бок толкнул, — проснулся.
271 Глядит, а перед ним на грудке руды у большого камня женщина какая-то сидит. Спиной к парню, а по косе видать — девка. Коса ссиза-черная и не как у наших девок болтается, а ровно прилипла к спине. На конце ленты не то красные, не то зеленые. Сквозь светеют и тонко этак позванивают, будто листовая медь. Дивится парень на косу, а сам дальше примечает. Девка небольшого росту, из себя ладная и уж такое крутое колесо — на месте не посидит.
272 Вперед наклонится, ровно у себя под ногами ищет, то опять назад откинется, на тот бок изогнется, на другой. На ноги вскочит, руками замашет, потом опять наклонится. Однем словом, артуть-девка. Слыхать — лопочет что-то, а по-каковски — неизвестно, и с кем говорит — не видно. Только смешком все. Весело, видно, ей. Парень хотел было слово молвить, вдруг его как по затылку стукнуло. — Мать ты моя, да ведь это сама Хозяйка! Ее одежа-то.
273 Как я сразу не приметил? Отвела глаза косой-то своей. А одежа и верно такая, что другой на свете не найдешь. Из шелкового, слышь-ко, малахиту платье. Сорт такой бывает. Камень, а на глаз как шелк, хоть рукой погладить. «Вот, — думает парень, — беда! Как бы только ноги унести, пока не заметила». От стариков он, вишь, слыхал, что Хозяйка эта — малахитница-то — любит над человеком мудровать. Только подумал так-то, она и оглянулась.
274 Весело на парня глядит, зубы скалит и говорит шуткой: — Ты что же, Степан Петрович, на девичью красу даром глаза пялишь? За погляд-то ведь деньги берут. Иди-ка поближе. Поговорим маленько. Парень испужался, конечно, а виду не оказывает. Крепится. Хоть она и тайна сила, а все ж таки девка. Ну, а он парень — ему, значит, и стыдно перед девкой обробеть. — Некогда, — говорит, — мне разговаривать. Без того проспали, а траву смотреть пошли.
275 Она посмеивается, а потом и говорит: — Будет тебе наигрыш вести. Иди, говорю, дело есть. Ну, парень видит — делать нечего. Пошел к ней, а она рукой маячит, обойди-де руду-то с другой стороны. Он обошел и видит-ящерок тут несчисленно. И все, слышь-ко, разные. Одни, например, зеленые, другие голубые, которые в синь впадают, а то как глина либо песок с золотыми крапинками. Одни, как стекло либо слюда, блестят, а другие, как трава поблеклая, а которые опять узорами изукрашены.
276 Девка смеется. — Не расступи, — говорит, — мое войско, Степан Петрович. Ты вон какой большой да тяжелый, а они у меня маленьки. — А сама ладошками схлопала, ящерки и разбежались, дорогу дали. Вот подошел парень поближе, остановился, а она опять в ладошки схлопала, да и говорит, и все смехом: — Теперь тебе ступить некуда. Раздавишь мою слугу — беда будет. Он поглядел под ноги, а там и земли незнатко.
277 Все ящерки-то сбились в одно место, — как пол узорчатый под ногами стал. Глядит Степан — батюшки, да ведь это руда медная! Всяких сортов и хорошо отшлифована. И слюдка тут же, и обманка, и блески всякие, кои на малахит походят. — Ну, теперь признал меня, Степанушка? — спрашивает малахитница, а сама хохочет-заливается. Потом, мало погодя, и говорит: — Ты не пужайся. Худого тебе не сделаю. Парню забедно стало, что девка над ним насмехается да еще слова такие говорит.
278 Сильно он осердился, закричал даже: — Кого мне бояться, коли я в горе роблю! — Вот и ладно, — отвечает малахитница. — Мне как раз такого и надо, который никого не боится. Завтра, как в гору спускаться, будет тут ваш заводской приказчик, ты ему и скажи да, смотри, не забудь слов-то: «Хозяйка, мол, Медной горы заказывала тебе, душному козлу, чтобы ты с Красногорского рудника убирался. Ежели еще будешь эту мою железную шапку ломать, так я тебе всю медь в Гумешках туда спущу, что никак ее не добыть».
279 Железковы покрышки Дело это было вскорости после пятого году. Перед тем как войне с немцами начаться. В те годы у мастеров по каменному делу заминка случилась. Особо у малахитчиков. С материалом, вядишь, вовсе туго стало. Гумешевский рудник, где самолучший малахит добывался, в полном забросе стоял, и отвалы там не по одному разу перебраны были. На Тагильском медном, случалось, находили кусочки, да тоже нечасто.
280 Кому надо, охотились за этими кусочками все едино, как за дорогим зверем. В городе по такому случаю заграничную контору держали, чтоб такую редкость скупать. А контора, понятно, не для здешних мастеров старалась. Так и выходило: что найдут, то и уплывет за границу. Ну, может, и то сказалось, что мода на малахит прошла. Это в каменном деле тоже бывает: над каким камнем деды всю жизнь стараются, на тот при внуках никто глядеть не хочет.
281 Только для церквей и разных дворцовских украшений больше орлец да яшму спрашивали, а в лавках по каменным поделкам вовсе дешевкой торговали. Так пустой камешок на немецкий лад гнали: было бы пестренько да оправа с высокой пробой. Прямо сказать, доброму мастеру никакой утехи. Кончил поделку, покурил да сплюнул и принимайся за другую. Одно слово, пустяковина, базарский товар. Глядеть тошно, кто в том деле понимает.
282 Ну, все-таки старики, коих смолоду малахитовым узором ушибло, своего дела не бросали. Исхитрялись как-то: и камешок добывали и покупателя с понятием находили. Один такой в нашем заводе жил, Евлахой Железком его звали. Еще слух шел, что этот Евлаха свою потайную ямку с малахитом имел. Правда ли это, сказать не берусь, а только и про такой случай рассказывали.
283 Вот будто подошел какой-то большой царицын праздник. Не просто именины али родины, а, сказать по-теперешнему, вроде как юбилей. Ну, может, седьмую дочь родила или еще что. Не в этом дело, а только придумали на семейном царском совете сделать царице по этому случаю подарок позанятнее. У царей, известно, положение было: про всякий чих платок наготовлен. Захотел выпить — один поставщик волокет, закусить придумал — другой поставщик старается. По подарочным делам у них был француз Фабержей. (Фаберже — прим. скан.) В своем деле понимающий. Большую фабрику по драгоценным и узорным камням содержал, на обе столицы широкую торговлю вел, и мастера у него были первостатейные.
284 Призывает этого Фабержея царь и говорит: так и так, надо царице к такому-то дню приготовить дорогой подарок, чтоб всем на удивленье. Фабержей, понятно, кланяется да приговаривает: «будет сготовлено», а сам думает: «вот так загвоздка!». Он, конечно, до тонкости понимал, кому чем угодить, только тут дело вышло не простое. Брильянтами да изумрудами и другими дорогими камнями царицу не удивишь, коли у ней таких камней полнехонек сундук набит, и камни самого высокого сорту. Тонкой гранью либо узором тоже не проймешь, потому — люди без понятия. И то французу было ведомо, что царица после пятого году камень с краснинкой видеть не могла.
285 То ли ей тут красные флаги мерещились, то ли чем другим память бередило. Ну, может, те картинки вспоминала, какие на тайных листах печатали, как она с царем кровавыми руками по земле шарила. Не знаю это, да и разбирать не к чему, а только с пятого году к царице с красным камнем и не подходи — во всю голову завизжит, все русские слова потеряет и по-немецки заругается. А дальше известно, опросы да допросы, с каким умыслом царице такой камень показывали, какие советчики да пособники были? Тоже кому охота в такое дело вляпаться!
286 Француз этот Фабержей и маялся, придумывал, чем царицу удивить, и чтоб красненького в подарке и званья не было. Думал-думал, пошел со своими мастерами посоветоваться. Обсказал начистоту и спрашивает: — Как располагаете? Мастера, понятно, всяк от своего, по-разному судят, а один старик и говорит: — На мое понятие, тут больше малахит подходит. Радостный камень и широкой силы: самому вислоносому дураку покажи, и тому весело станет.
287 Хозяин, конечно, оговорил старика: не к чему, дескать, о вислоносых дураках поминать, коли разговор идет о царском подарке, за это и подтянуть могут, а насчет камня согласился: — Верно говоришь. Малахит, пожалуй, к такому случаю подойдет. Другие мастера сомневаются: — Не найдешь по нынешним временам доброго камня. Ну, хозяин на деньги обнадежился. — Коли, говорит, в цене не постоять, так любой камешок достать можно.
288 Кошачьи уши В те годы Верхнего да Ильинского заводов в помине не было. Только наша Полевая да Сысерть. Ну, в Северной тоже железком побрякивали. Так, самую малость. Сысерть-то светлее всех жила. Она, вишь, на дороге пришлась в казачью сторону. Народ туда-сюда проходил да проезжал. Сами на пристань под Ревду с железом ездили. Мало ли в дороге с кем встретишься, чего наслушаешься. И деревень кругом много.
289 У нас в Полевой против сысертского-то житья вовсе глухо было. Железа в ту пору мало делали, больше медь плавили. А ее караваном к пристани-то возили. Не так вольготно было народу в дороге с тем, с другим поговорить, спросить. Под караулом-то попробуй! И деревень в нашей стороне — один Косой Брод. Кругом лес да горы, да болота. Прямо сказать, — в яме наши старики сидели, ничего не видели. Барину, понятное дело, того и надо.
290 Спокойно тут, а в Сысерти поглядывать приходилось. Туда он и перебрался. Сысерть главный у него завод стал. Нашим старикам только стражи прибавил да настрого наказал прислужникам: — Глядите, чтобы народ со стороны не шлялся, и своих покрепче держите. А какой тут пришлый народ, коли вовсе на усторонье наш завод стоит. В Сысерть дорогу прорубили, конечно, только она в те годы, сказывают, шибко худая была.
291 По болотам пришлась. Слани верстами. Заневолю брюхо заболит, коли по жерднику протрясет. Да и мало тогда ездили по этой дороге. Не то, что в нонешнее время — взад да вперед. Только барские прислужники да стража и ездили. Эти верхами больше, — им и горюшка мало, что дорога худая. Сам барин в Полевую только на полозу ездил. Как санная дорога установится, он и давай наверстывать, что летом пропустил.
292 И все норовил нежданно-негаданно налететь. Уедет примерно вечером, а к обеду на другой день уж опять в Полевой. Видно, подловить-то ему кого-нибудь охота было. Так все и знали, что зимой барина на каждый час жди. Зато по колесной дороге вовсе не ездил. Не любо ему по сланям-то трястись, а верхом, видно, неспособно. В годах, сказывают, был. Какой уж верховой! Народу до зимы-то и полегче было. Сколь ведь приказчик ни лютует, а барин приедет, — еще вину выищет.
293 Только вот приехал барин по самой осенней распутице. Приехал не к заводу либо к руднику, как ему привычно было, а к приказчику. Из конторы сейчас же туда всех приказных потребовал и попов тоже. До вечера приказные пробыли, а на другой день барин уехал в Северну. Оттуда в тот же день в город поволокся. По самой-то грязи приспичило ему. И обережных с ним что-то вовсе много. В народе и пошел разговор: «Что за штука? Как бы дознаться?» По теперешним временам это просто — взял да сбегал либо съездил в Сысерть, а при крепости как?
294 Заделье надо найти, да и то не отпустят. И тайком тоже не уйдешь — все люди на счету, в руке зажаты. Ну, все ж таки выискался один парень. — Я, — говорит, — вечером в субботу, как из горы поднимут, в Сысерть убегу, а в воскресенье вечером прибегу. Знакомцы там у меня. Живо все разузнаю. Ушел, да и не воротился. Мало погодя приказчику сказали, а он и ухом не повел искать парня-то. Тут и вовсе любопытно стало, — что творится?
295 Еще двое ушли, и тоже с концом. В заводе только то и нового, что по три раза на дню стала стража по домам ходить, мужиков считать, — все ли дома. В лес кому понадобится за дровами либо за сеном на покос, — тоже спросись. Отпускать стали грудками и со стражей. — Нельзя, — говорит приказчик, — поодиночке-то. Вон уж трое сбежали. И семейным в лес ходу не стало. На дорогах заставы приказчик поставил. А стража у него наподбор — ни от одного толку не добьешься.
296 Тут уж, как в рот положено стало, что в Сысертской стороне что-то деется, и шибко им — барским-то приставникам — не по ноздре. Зашептались люди в заводе и на руднике. — Что хочешь, а узнать надо. Одна девчонка из руднишиых и говорит: — Давайте, дяденьки, я схожу. Баб-то ведь не считают по домам. К нам вон с баушкой вовсе не заходят. Знают, что в нашей избе мужика нет. Может, и в Сысерти эдак же. Способнее мне узнать-то.
297 Девчонка бойконькая... Ну, руднишная, бывалая... Все ж таки мужикам это не в обычае. — Как ты, — говорят, — птаха Дуняха, одна по лесу сорок верст пройдешь? Осень ведь — волков полно. Костей не оставят. — В воскресенье днем, — говорит, — убегу. Днем-то, поди, не посмеют волки на дорогу выбежать. Ну, и топор на случай возьму. — В Сысерти-то, — спрашивают, — знаешь кого? — Баб-то, — отвечает, — мало ли.
298 Голубая змейка Росли в нашем заводе два парнишечка, по близкому соседству: Ланко Пужанко да Лейко Шапочка. Кто и за что им такие прозвания придумал, это сказать не умею. Меж собой эти ребята дружно жили. Под — стать подобрались. Умишком вровень, силенкой вровень, ростом и годами тоже. И в житье большой различки не было. У Ланка отец рудобоем был, у Лейка на золотых песках горевал, а матери, известно, по хозяйству мытарились. Ребятам и нечем было друг перед дружкой погордиться.
299 Одно у них не сходилось. Ланко свое прозвище за обиду считал, а Лейку лестно казалось, что его — этак ласково зовут — Шапочка. Не раз у матери припрашивал. — Ты бы, мамонька, сшила мне новую шапку! Слышишь, — люди меня Шапочкой зовут, а у меня тятин малахай, да и тот старый. Дружбе ребячьей это не мешало. Лейко первый в драку лез, коли кто обзовет Ланка Пужанком. — Какой он тебе Пужанко? Кого испугался?
300 Так вот и росли парнишечки рядком да ладком. Рассорки, понятно, случались, да не надолго. Промигаться не успеют, опять вместе. И то у ребят вровень пришлось, что оба последними в семьях росли. Повольготнее таким-то. С малыми не водиться. От снегу до снегу домой только поесть да поспать прибегут. Мало ли в ту пору у ребят всякого дела: в бабки поиграть, в городки, шариком, порыбачить тоже, покупаться, за ягодами, за грибами сбегать, все горочки облазить, пенечки на одной ноге обскакать.
301 Утянутся из дома с утра — ищи их! Только этих ребят не больно искали. Как вечером прибегут домой, так на них поварчивали: — Пришел, наше шатало! Корми-ко его! Зимой по-другому приходилось. Зима, известно, всякому зверю хвост подожмет и людей не обойдет. Ланка с Лейком зима по избам загоняла. Одежонка, видишь, слабая, обувка жиденькая, — недалеко в них ускочишь. Только и хватало тепла из избы в избу перебежать.
302 Чтоб большим под руку не подвертываться, забьются оба на полати да там и посиживают. Двоим-то все-таки веселее. Когда и поиграют, когда про лето вспоминают, когда просто слушают, о чем большие говорят. Вот раз сидят этак-то, а к лейковой сестре Марьюшке подружки набежали. Время к новому году подвигалось, а по девичьему обряду в ту пору про женихов ворожат. Девчонки и затеяли такую ворожбу. Ребятам любопытно поглядеть, да разве подступишься.
303 Близко не пускают, а Марьюшка по-свойски еще подзатыльников надавала. — Уходи на свое место! Она, видишь, эта Марьюшка из сердитеньких была. Который год в невестах, а женихов не было. Девушка будто и вовсе хорошая, да маленько косоротенька. Изъян вроде и невелик, а парни все же браковали ее из-за этого. Ну, она и сердилась. Забились ребята на полати, пыхтят да помалкивают, а девчонкам весело. Золу сеют, муку по столешнице раскатывают, угли перекидывают, в воде брызгаются.
304 Перемазались все, с визгом хохочут одна над другой, только Марьюшке не весело. Она, видно, изверилась во всякой ворожбе, говорит: — Пустяк это. Одна забава. Одна подружка на это и скажи: — По-доброму-то ворожить боязно. — А как? — спрашивает Марьюшка. Подружка и рассказала: — От бабушки слыхала, — самое правильное гадание будет такое. Надо вечером, как все уснут, свой гребешок на ниточке повесить на поветях, а на другой день, когда еще никто не пробудился, снять этот гребешок, — тут все и увидишь.
305 Все любопытствуют — как? А девчонка объясняет: — Коли в гребешке волос окажется — в тот год замуж выйдешь. Не окажется волоса — нет твоей судьбы. И про то догадаться можно, какой волосом муж будет. Ланко с Лейком приметили этот разговор и то смекнули, что Марьюшка непременно так ворожить станет. А оба в обиде на нее за подзатыльники-то. Ребята и сговорились: — Подожди! Мы тебе припомним! Ланко в тот вечер домой ночевать не пошел, у Лейка на полатях остался.
306 Лежат, будто похрапывают, а сами друг дружку кулачонками в бока подтыкают: гляди, не усни! Как большие все уснули, ребята слышат, — Марьюшка в сенки вышла. Ребята за ней и углядели, как она на повети залезала и в котором месте там возилась. Углядели и поскорее в избу. За ними следом Марьюшка прибежала. Дрожит, зубами чакает. То ли ей холодно, то ли боязно. Потом легла, поежилась маленько и, слышно стало, — уснула.
307 Ребятам того и надо. Слезли с полатей, оделись, как пришлось, и тихонько вышли из избы. Что делать, об этом они уж сговорились. У Лейка, видишь, мерин был, не то чалый, не то бурый, звали его Голубко. Ребята и придумали этого мерина марьюшкиным гребешком вычесать. На поветях-то ночью боязно, только ребята один перед другим храбрятся. Нашли на поветях гребешок, начесали с Голубка шерсти и гребешок на место повесили.
308 Чиполлино был сыном Чиполлоне. И было у него семь братьев: Чиполлетто, Чиполлотто, Чиполлочча, Чиполлучча и так далее - самые подходящие имена для честной луковой семьи. Люди они были хорошие, надо прямо сказать, да только не везло им в жизни. Что ж поделаешь: где лук, там и слезы. Чиполлоне, его жена и сыновья жили в деревянной лачуге чуть побольше ящичка для огородной рассады.
309 Если богачам случалось попадать в эти места, они недовольно морщили носы, ворчали: "Фу, как несет луком!" - и приказывали кучеру ехать быстрее. Однажды бедную окраину собрался посетить сам правитель страны, принц Лимон. Придворные ужасно беспокоились, не ударит ли луковый запах в нос его высочеству. - Что скажет принц, когда почувствует этот запах бедности? - Можно опрыскать бедняков духами! - предложил Старший Камергер.
310 На окраину немедленно отправили дюжину солдат-Лимончиков, чтобы надушить тех, от кого пахнет луком. На этот раз солдаты оставили в казармах свои сабли и пушки и взвалили на плечи огромные бидоны с опрыскивателями. В бидонах были: цветочный одеколон, фиалковая эссенция и даже самая лучшая розовая вода. Командир приказал Чиполлоне, его сыновьям и всей родне выйти из домишек. Солдаты построили их в ряды и хорошенько опрыскали с головы до ног одеколоном.
311 От этого душистого дождя у Чиполлино с непривычки сделался сильнейший насморк. Он стал громко чихать и не расслышал, как издали донесся протяжный звук трубы. Это на окраину прибыл сам правитель со свитой Лимонов, Лимонишек и Лимончиков. Принц Лимон был одет во все желтое с ног до головы, а на желтой шапочке у него побрякивал золотой колокольчик. У придворных Лимонов колокольчики были серебряные, а у солдат-Лимончиков - бронзовые.
312 Все эти колокольчики звенели, не переставая, так что получалась великолепная музыка. Послушать ее сбежалась вся улица. Народ решил, что пришел бродячий оркестр. Чиполлоне и Чиполлино оказались в первом ряду. Им обоим досталось немало толчков и пинков от тех, кто напирал сзади. Наконец бедный старик Чиполлоне не выдержал и закричал: - Назад! Осади назад!.. Принц Лимон насторожился. Это что такое? Он подошел к Чиполлоне, величаво переступая своими короткими, кривыми ножками, и строго посмотрел на старика: - Чего это ты кричишь "назад"?
313 Мои верноподданные так жаждут увидеть меня, что рвутся вперед, а тебе это не нравится, да? - Ваше высочество, - прошептал на ухо принцу Старший Камергер, - мне кажется, что этот человек - опасный мятежник. Его нужно взять под особое наблюдение. Тотчас же один из солдат-Лимончиков направил на Чиполлоне подзорную трубу, которою пользовались для наблюдения за возмутителями спокойствия. У каждого Лимончика была такая труба.
314 Чиполлоне позеленел от страха. - Ваше высочество, - пробормотал он, - да ведь они меня затолкают! - И прекрасно сделают, - прогремел принц Лимон. - Так тебе и надо! Тут Старший Камергер обратился к толпе с речью. - Возлюбленные наши подданные, - сказал он, - его высочество благодарит вас за выражение преданности и за усердные пинки, которыми вы потчуете друг друга. Толкайтесь посильнее, напирайте вовсю! - Но ведь они и вас самих, чего доброго, с ног сшибут, - попытался возразить Чиполлино.
315 Но сейчас же другой Лимончик направил на мальчика подзорную трубу, и Чиполлино счел за лучшее скрыться в толпе. Сначала задние ряды напирали на передние не слишком сильно. Но Старший Камергер так свирепо поглядывал на нерадивых, что в конце концов толпа заволновалась, как вода в кадушке. Не выдержав напора, старый Чиполлоне завертелся кубарем и нечаянно наступил на ногу самому принцу Лимону. Его высочество, на ногах у которого были изрядные мозоли, сразу увидел все звезды небесные без помощи придворного астронома.
316 Десять солдат-Лимончиков кинулись со всех сторон на несчастного Чиполлоне и надели на него наручники. - Чиполлино, Чиполлино, сынок! - звал, растерянно оглядываясь по сторонам, бедный старик, когда его уводили солдаты. Чиполлино в эту минуту находился очень далеко от места происшествия и ничего не подозревал, но зеваки, сновавшие вокруг, уже все знали и, как бывает в подобных случаях, знали даже больше того, что было на самом деле.
317 - Хорошо, что его вовремя схватили, - говорили досужие болтуны. - Вы только подумайте, он хотел заколоть его высочество кинжалом! - Ничего подобного: у злодея пулемет в кармане! - Пулемет? В кармане? Быть этого не может! - А разве вы не слышите стрельбы? На самом деле это была вовсе не стрельба, а треск праздничного фейерверка, устроенного в честь принца Лимона. Но толпа так перепугалась, что шарахнулась во все стороны от солдат-Лимончиков.
318 Давным-давно в городке на берегу Средиземного моря жил старый столяр Джузеппе, по прозванию Сизый Нос. Однажды ему попалось под руку полено, обыкновенное полено для топки очага в зимнее время. - Неплохая вещь, - сказал сам себе Джузеппе, - можно смастерить из него что-нибудь вроде ножки для стола... Джузеппе надел очки, обмотанные бечёвкой, - так как очки были тоже старые, - повертел в руке полено и начал его тесать топориком. Но только он начал тесать, чей-то необыкновенно тоненький голосок пропищал: - Ой-ой, потише, пожалуйста! Джузеппе сдвинул очки на кончик носа, стал оглядывать мастерскую - никого...
319 Он заглянул под верстак - никого... Он посмотрел в корзине со стружками - никого... Он высунул голову за дверь - никого на улице... «Неужели мне почудилось? - подумал Джузеппе. - Кто бы это мог пищать?..» Он опять взял топорик и опять - только ударил по полену... - Ой, больно же, говорю! - завыл тоненький голосок. На этот раз Джузеппе испугался не на шутку, у него даже вспотели очки... Он осмотрел все углы в комнате, залез даже в очаг и, свернув голову, долго смотрел в трубу.
320 - Нет никого... «Может быть, я выпил чего-нибудь неподходящего и у меня звенит в ушах?» - размышлял про себя Джузеппе... Нет, сегодня он ничего неподходящего не пил... Немного успокоясь, Джузеппе взял рубанок, стукнул молотком по задней его части, чтобы в меру - не слишком много и не слишком мало - вылезло лезвие, положил полено на верстак - и только повёл стружку... - Ой, ой, ой, ой, слушайте, чего вы щиплетесь? - отчаянно запищал тоненький голосок...
321 Джузеппе уронил рубанок, попятился, попятился и сел прямо на пол: он догадался, что тоненький голосок шёл изнутри полена. Джузеппе дарит говорящее полено своему другу Карло. В это время к Джузеппе зашёл его старинный приятель, шарманщик по имени Карло. Когда-то Карло в широкополой шляпе ходил с прекрасной шарманкой по городам и пением и музыкой добывал себе на хлеб.
322 Сейчас Карло был уже стар и болен, и шарманка его давно сломалась. - Здравствуй, Джузеппе, - сказал он, зайдя в мастерскую. - Что ты сидишь на полу? - А я, видишь ли, потерял маленький винтик... Да ну его! - ответил Джузеппе и покосился на полено. - Ну а ты как живёшь, старина? - Плохо, - ответил Карло. - Всё думаю - чем бы мне заработать на хлеб... Хоть бы ты мне помог, посоветовал бы, что ли... - Чего проще, - сказал весело Джузеппе и подумал про себя: «Отделаюсь-ка я сейчас от этого проклятого полена».
323 - Чего проще: видишь - лежит на верстаке превосходное полено, - возьми-ка ты это полено, Карло, и отнеси домой... - Э-хе-хе, - уныло ответил Карло, - что же дальше-то? Принесу я домой полено, а у меня даже и очага в каморке нет. - Я тебе дело говорю, Карло... Возьми ножик, вырежь из этого полена куклу, научи её говорить всякие смешные слова, петь и танцевать, да и носи по дворам. Заработаешь на кусок хлеба и стаканчик вина.
324 В это время на верстаке, где лежало полено, пискнул весёлый голосок: - Браво, прекрасно придумано, Сизый Нос! Джузеппе опять затрясся от страха, а Карло только удивлённо оглядывался - откуда голос? - Ну, спасибо, Джузеппе, что посоветовал. Давай, пожалуй, твоё полено. Тогда Джузеппе схватил полено и поскорее сунул его другу. Но то ли он неловко сунул, то ли оно само подскочило и стукнуло Карло по голове.
325 - Ах вот какие твои подарки! - обиженно крикнул Карло. - Прости, дружище, это не я тебя стукнул. - Значит, я сам себя стукнул по голове? - Нет, дружище, - должно быть, само полено тебя стукнуло. - Врёшь, ты стукнул... - Нет, не я... - Я знал, что ты пьяница, Сизый Нос, - сказал Карло, - а ты ещё и лгун. - Ах ты - ругаться! - крикнул Джузеппе. - Ну-ка, подойди ближе!.. - Сам подойди ближе, я тебя схвачу за нос!..
326 Эта книга - продолжение приключений забавных коротышек Незнайки и его друзей - профессора Звездочкина, Пончика, доктора Пилюлькина, Винтика и Шпунтика и других. Коротышки, построив ракету, отправляются в космическое путешествие на Луну, где с ними происходит множество необычайных приключений. Для детей младшего школьного возраста. Часть 1. Глава первая. Как Знайка победил профессора Звездочкина С тех пор как Незнайка совершил путешествие в Солнечный город, прошло два с половиной года.
327 Хотя для нас с вами это не так уж много, но для маленьких коротышек два с половиной года - срок очень большой. Наслушавшись рассказов Незнайки, Кнопочки и Пачкули Пестренького, многие коротышки тоже совершили поездку в Солнечный город, а когда возвратились, решили и у себя сделать кое-какие усовершенствования. Цветочный город изменился с тех пор так, что теперь его и не узнать. В нем появилось много новых, больших и очень красивых домов.
328 По проекту архитектора Вертибутылкина на улице Колокольчиков было построено даже два вертящихся здания. Одно пятиэтажное, башенного типа, со спиральным спуском и плавательным бассейном вокруг (спустившись по спиральному спуску, можно было нырять прямо в воду), другое шестиэтажное, с качающимися балконами, парашютной вышкой и чертовым колесом на крыше. На улицах появилось множество автомобилей, спиралеходов, труболетов, авиагидромотоколясок, гусеничных вездеходов и других разных машин.
329 И это еще не все, конечно. Жители Солнечного города узнали, что коротышки из Цветочного города занялись строительством, и пришли к ним на помощь: помогли им построить несколько так называемых промышленных предприятий. По проекту инженера Клепки была построена большая одежная фабрика, которая выпускала множество самой разнообразной одежды, начиная с резиновых лифчиков и кончая зимними шубами из синтетического волокна.
330 Теперь уже никому не приходилось корпеть с иголкой, чтобы сшить самые обыкновенные брюки или пиджак. На фабрике все делали за коротышек машины. Готовая продукция, как и в Солнечном городе, развозилась по магазинам, и там уже каждый брал, что кому нужно было. Все заботы работников фабрики сводились к тому, чтобы придумывать новые фасоны одежды и следить, чтоб не производилось ничего такого, что не нравилось публике.
331 Все были очень довольны. Единственным, кто пострадал на этом деле, оказался Пончик. Когда Пончик увидел, что теперь можно брать в магазине любую вещь, какая только могла понадобиться, он стал недоумевать, к чему ему вся та куча костюмов, которая накопилась у него дома. Все эти костюмы к тому же вышли из моды, и их все равно нельзя было носить. Выбрав потемней ночку, Пончик завязал свои старые костюмы в огромный узел, вынес тайком из дома и утопил в Огурцовой реке, а вместо них натаскал себе из магазинов новых костюмов.
332 Кончилось тем, что его комната превратилась в какой-то склад готового платья. Костюмы лежали у него и в шкафу, и на шкафу, и на столе, и под столом, и на книжных полках, висели на стенах, на спинках стульев и даже под потолком, на веревочках. От такого обилия шерстяных изделий в доме развелась моль, и, чтоб она не изгрызла костюмов, Пончику приходилось ежедневно травить ее нафталином, от которого в комнате стоял такой сильный запах, что непривычного коротышку валило с ног.
333 Пончик и сам пропах, насквозь этим одуряющим запахом, но настолько привык к нему, что даже перестал замечать. Для других, однако же, этот запах был очень заметен. Как только Пончик приходил к кому-нибудь в гости, у хозяев сейчас же начинала кружиться от одурения голова. Пончика моментально прогоняли и поскорей открывали настежь все окна и двери, чтобы проветрить помещение, иначе можно было упасть в обморок или сойти с ума.
334 По этой же причине Пончик не имел даже возможности поиграть с коротышками во дворе. Как только он выходил во двор, все вокруг начинали плеваться и, зажав руками носы, бросались бежать от него в разные стороны без оглядки. Никто не хотел с ним водиться. Нечего и говорить, что для Пончика это было страшно обидно, и пришлось ему все ненужные для него костюмы отнести на чердак. Впрочем, главное было не это.
335 Главное было то, что Знайка тоже побывал в Солнечном городе. Там он познакомился с учеными малышками Фуксией и Селедочкой, которые в то время готовили свой второй полет на Луну. Знайка тоже включился в работу по постройке космической ракеты и, когда ракета была готова, совершил с Фуксией и Селедочкой межпланетное путешествие. Прилетев на Луну, наши отважные путешественники обследовали один из небольших лунных кратеров в районе лунного Моря Ясности, побывали в пещере, которая находилась в центре этого кратера, и произвели наблюдения над изменением силы тяжести.
336 Когда рыжий песок под гусеницами краулера вдруг осел, Петр Алексеевич Новаго дал задний ход и крикнул Манделю: «Соскакивай!» Краулер задергался, разбрасывая тучи песка и пыли, и стал переворачиваться кормой кверху. Тогда Новаго выключил двигатель и вывалился из краулера. Он упал на четвереньки и, не поднимаясь, побежал в сторону, а песок под ним оседал и проваливался, но Новаго все-таки добрался до твердого места и сел, подобрав под себя ноги.
337 Он увидел Манделя, стоявшего на коленях на противоположном краю воронки, и окутанную паром корму краулера, торчащую из песка на дне воронки. Теоретически было невозможно предположить, что с краулером типа «Ящерица» может случиться что-либо подобное. Во всяком случае, здесь, на Марсе. Краулер «Ящерица» был легкой, быстроходной машиной – пятиместная открытая платформа на четырех автономных гусеничных шасси.
338 Но вот он медленно сползал в черную дыру, где жирно блестела глубокая вода. От воды валил пар. – Каверна, – хрипло сказал Новаго. – Не повезло, надо же... Мандель повернул к Новаго лицо, закрытое до глаз кислородной маской. – Да, не повезло, – сказал он. Ветра совсем не было. Клубы пара из каверны поднимались вертикально в черно-фиолетовое небо, усыпанное крупными звездами. Низко на западе висело солнце – маленький яркий диск над дюнами.
339 От дюн по красноватой долине тянулись черные тени. Было совершенно тихо, слышалось только шуршание песка, стекающего в воронку. – Ну ладно, – сказал Мандель и поднялся. – Что будем делать? Вытащить его, конечно, нельзя. – Он кивнул в сторону каверны. – Или можно? Новаго покачал головой. – Нет, Лазарь Григорьевич, – сказал он. – Нам его не вытащить. Раздался длинный, сосущий звук, корма краулера скрылась, и на черной поверхности воды один за другим вспучились и лопнули несколько пузырей.
340 – Да, пожалуй, не вытащить, – сказал Мандель. – Тогда надо идти, Петр Алексеевич. Пустяки – тридцать километров. Часов за пять дойдем. Новаго смотрел на черную воду, на которой уже появился тонкий ледяной узор. Мандель поглядел на часы. – Восемнадцать двадцать. В полночь мы будем там. – В полночь, – сказал Новаго с сомнением. – Вот именно в полночь. «Осталось километров тридцать, – подумал он. – Из них километров двадцать придется идти в темноте. Правда, у нас есть инфракрасные очки, но все равно дело дрянь. Надо же такому случиться... На краулере мы были бы там засветло. Может быть, вернуться на Базу и взять другой краулер?
341 До Базы сорок километров, и там все краулеры в разгоне, и мы прибудем на плантации только завтра к утру, когда будет уже поздно. Ах как нехорошо получилось!» – Ничего, Петр Алексеевич, – сказал Мандель и похлопал себя по бедру, где под дохой болталась кобура с пистолетом. – Пройдем. – А где инструменты? – спросил Новаго. Мандель огляделся. – Я их сбросил, – сказал он. – Ага, вот они. Он сделал несколько шагов и поднял небольшой саквояж.
342 – Вот они, – повторил он, стирая с саквояжа песок рукавом дохи. – Пошли? – Пошли, – сказал Новаго. И они пошли. Они пересекли долину, вскарабкались на дюну и снова стали спускаться. Идти было легко. Даже пятипудовый Новаго, вместе с кислородными баллонами, системой отопления, в меховой одежде и со свинцовыми подметками на унтах весил здесь всего сорок килограммов. Маленький сухопарый Мандель шагал, как на прогулке, небрежно помахивая саквояжем.
343 Песок был плотный, слежавшийся, и следов на нем почти не оставалось. – За краулер мне страшно влетит от Иваненки, – сказал Новаго после долгого молчания. – При чем здесь вы? – возразил Мандель. – Откуда вы могли знать, что здесь каверна? И воду мы, как-никак, нашли. – Это вода нас нашла, – сказал Новаго. – Но за краулер все равно влетит. Знаете, как Иваненко: «За воду спасибо, а машину вам больше не доверю».
344 Мандель засмеялся: – Ничего, обойдется. Да и вытащить этот краулер будет не так уж трудно... Глядите, какой красавец! На гребне недалекого бархана, повернув к ним страшную треугольную голову, сидел мимикродон – двухметровый ящер, крапчато-рыжий, под цвет песка. Мандель кинул в него камешком и не попал. Ящер сидел, раскорячившись, неподвижный, как кусок камня. – Прекрасен, горд и невозмутим, – заметил Мандель.
345 – Ирина говорит, что их очень много на плантациях, – сказал Новаго. – Она их подкармливает... Они, не сговариваясь, прибавили шаг. Дюны кончились. Они шли теперь через плоскую солончаковую равнину. Свинцовые подошвы звонко постукивали на мерзлом песке. В лучах белого закатного солнца горели большие пятна соли; вокруг пятен, ощетинясь длинными иглами, желтели шары кактусов. Их было очень много на равнине, этих странных растений без корней, без листьев, без стволов.
346 Учитель: Дети, запишите предложение: «Рыба сидела на дереве». Ученик: А разве рыбы сидят на деревьях? Учитель: Ну... Это была сумасшедшая рыба. Школьный анекдот Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня, прижимаясь к самой дороге, зеленел лес, изредка уступая место полянам, поросшим жёлтой осокою. Солнце садилось уже который час, всё никак не могло сесть и висело низко над горизонтом. Машина катилась по узкой дороге, засыпанной хрустящим гравием. Крупные камни я пускал под колесо, и каждый раз в багажнике лязгали и громыхали пустые канистры.
347 Справа из леса вышли двое, ступили на обочину и остановились, глядя в мою сторону. Один из них поднял руку. Я сбросил газ, их рассматривая. Это были, как мне показалось, охотники, молодые люди, может быть, немного старше меня. Их лица понравились мне, и я остановился. Тот, что поднимал руку, просунул в машину смуглое горбоносое лицо и спросил, улыбаясь: — Вы нас не подбросите до Соловца? Второй, с рыжей бородой и без усов, тоже улыбался, выглядывая из-за его плеча.
348 Положительно, это были приятные люди. — Давайте садитесь, — сказал я. — Один вперёд, другой назад, а то у меня там барахло, на заднем сиденье. — Благодетель! — обрадованно произнёс горбоносый, снял с плеча ружьё и сел рядом со мной. Бородатый, нерешительно заглядывая в заднюю дверцу, сказал: — А можно я здесь немножко того?.. Я перегнулся через спинку и помог ему расчистить место, занятое спальным мешком и свёрнутой палаткой.
349 Он деликатно уселся, поставив ружьё между колен. — Дверцу прикройте получше, — сказал я. Всё шло, как обычно. Машина тронулась. Горбоносый повернулся назад и оживлённо заговорил о том, что много приятнее ехать в легковой машине, чем идти пешком. Бородатый невнятно соглашался и всё хлопал и хлопал дверцей. «Плащ подберите, — посоветовал я, глядя на него в зеркало заднего вида. — У вас плащ защемляется».
350 Минут через пять всё наконец устроилось. Я спросил: «До Соловца километров десять?» — «Да, — ответил горбоносый. — Или немножко больше. Дорога, правда, неважная — для грузовиков». — «Дорога вполне приличная, — возразил я. — Мне обещали, что я вообще не проеду». — «По этой дороге даже осенью можно проехать». — «Здесь — пожалуй, но вот от Коробца — грунтовая». — «В этом году лето сухое, всё подсохло».
351 — «Под Затонью, говорят, дожди», — заметил бородатый на заднем сиденье. «Кто это говорит?» — спросил горбоносый. «Мерлин говорит». Они почему-то засмеялись. Я вытащил сигареты, закурил и предложил им угощаться. «Фабрика Клары Цеткин, — сказал горбоносый, разглядывая пачку. — Вы из Ленинграда?» — «Да». — «Путешествуете?» — «Путешествую, — сказал я. — А вы здешние?» — «Коренные», — сказал горбоносый.
352 «Я из Мурманска», — сообщил бородатый. «Для Ленинграда, наверное, что Соловец, что Мурманск — одно и то же: Север», — сказал горбоносый. «Нет, почему же», — сказал я вежливо. «В Соловце будете останавливаться?» — спросил горбоносый. «Конечно, — сказал я. — Я в Соловец и еду». — «У вас там родные или знакомые?» — «Нет, — сказал я. — Просто подожду ребят. Они идут берегом, а Соловец у нас — точка рандеву».
353 Впереди я увидел большую россыпь камней, притормозил и сказал: «Держитесь крепче». Машина затряслась и запрыгала. Горбоносый ушиб нос о ствол ружья. Мотор взрёвывал, камни били в днище. «Бедная машина», — сказал горбоносый. «Что делать...» — сказал я. «Не всякий поехал бы по такой дороге на своей машине». — «Я бы поехал», — сказал я. Россыпь кончилась. «А, так это не ваша машина», — догадался горбоносый.
354 «Ну, откуда у меня машина! Это прокат». — «Понятно», — сказал горбоносый, как мне показалось, разочарованно. Я почувствовал себя задетым. «А какой смысл покупать машину, чтобы разъезжать по асфальту? Там, где асфальт, ничего интересного, а где интересно, там нет асфальта». — «Да, конечно», — вежливо согласился горбоносый. «Глупо, по-моему, делать из машины идола», — заявил я. «Глупо, — сказал бородатый. — Но не все так думают».
355 "...белый июльский зной, небывалый за последние два столетия, затопил город. Ходили марева над раскаленными крышами, все окна в городе были распахнуты настежь, в жидкой тени изнемогающих деревьев потели и плавились старухи на скамеечках у подъездов. Солнце перевалило через меридиан и впилось в многострадальные книжные корешки, ударило в стекла полок, в полированные дверцы шкафа, и горячие злобные зайчики задрожали на обоях.
356 Надвигалась послеполуденная маята недалекий теперь уже час, когда остервенелое солнце, мертво зависнув над точечным двенадцатиэтажником напротив, просверливает всю квартиру навылет. Малянов закрыл окно - обе рамы - и наглухо задернул тяжелую желтую штору. Потом, подсмыкнув трусы, прошлепал босыми ногами на кухню и отворил балконную дверь. Было начало третьего.
357 На кухонном столике среди хлебных крошек красовался натюрморт из сковородки с засохшими остатками яичницы, недопитого стакана чая и обкусанной горбушки со следами оплавившегося масла. Мойка была переполнена немытой посудой. Не мыто было давно. Скрипнув половицей, появился откуда-то одуревший от жары Калям, глянул на Малянова зелеными глазами, беззвучно разинул и снова закрыл рот.
358 Затем, подергивая хвостом, проследовал под плиту, к своей тарелке. Ничего на этой тарелке не было, кроме сохлых рыбьих костей. - Жрать хочешь... - сказал Малянов с неудовольствием. Калям сейчас же откликнулся в том смысле, что да, неплохо бы наконец. - Утром же тебе давали, - сказал Малянов, опускаясь на корточки перед холодильником. - Или нет, не давали... Это я тебе вчера утром давал... Он вытащил Калямову кастрюлю и заглянул в нее - были там какие-то волокна, немного желе и прилипший к стенке рыбий плавник.
359 А в холодильнике, можно сказать, и того не было. Стояла пустая коробочка из-под плавленого сыра "Янтарь", страшненькая бутылка с остатками кефира и винная бутылка с холодным чаем для питья. В отделении для овощей среди луковой шелухи доживал свой век сморщенный полукочанчик капусты с кулак величиной да угасала в пренебрежении одинокая проросшая картофелина. Малянов заглянул в морозильник - там в сугробах инея устроился на зимовку крошечный кусочек сала на блюдце. И все.
360 Калям мурлыкал и терся усами о голое колено. Малянов захлопнул холодильник и поднялся. - Ничего, ничего, - сказал он Каляму. - Все равно сейчас везде обеденный перерыв. Можно было бы, конечно, пойти на Московский, но там всегда очереди, и тащиться туда далеко по жаре... Это надо же - какой паршивый интеграл оказался! Ну, ладно... Пусть это будет константа... от омеги не зависит. Ясно ведь, что не зависит.
361 Из самых общих соображений следует, что не должен зависеть. Малянов представил себе этот шар и как интегрирование идет по всей поверхности. Откуда-то вдруг выплыла формула Жуковского. Ни с того ни с сего. Малянов ее выгнал, но она снова появилась. Конформное изображение попробовать, подумал он. Опять задребезжал телефон, и тут выяснилось, что Малянов, оказывается, уже снова был в комнате. Он чертыхнулся, упал боком на тахту и дотянулся до трубки.
362 - Да! - Витя? - спросил энергичный женский голос. - Какой вам телефон нужен? - Это "Интурист"? - Нет, это квартира... Малянов бросил трубку и некоторое время полежал неподвижно, ощущая, как голый бок, прижатый к ворсу, неприятно подмокает потом. Желтая штора светилась, и комната была наполнена тяжелым желтым светом. Воздух был как кисель. В Бобкину комнату надо перебираться, вот что. Баня ведь. Он поглядел на свой стол, заваленный бумагами и книгами.
363 Одного Смирнова Владимира Ивановича шесть томов... И вон еще сколько бумаги на полу разбросано. Страшно подумать - перебираться. Постой, у меня же какое-то просветление было... Ч-черт... С этим твоим "Интуристом", дура безрукая... Значит, я был на кухне, затем меня принесло сюда... А! Конформные отображения! Дурацкая идея. Вообще-то надо посмотреть... Он кряхтя поднялся с тахты, и телефон сейчас же зазвонил снова.
364 - Идиот, - сказал он аппарату и взял трубку. - Да! - Это база? Кто говорит? Это база? Малянов положил трубку и набрал номер ремонтной. - Ремонтная? Я говорю с телефона девяносто три девять восемь ноль семь... Слушайте, я вам вчера уже звонил один раз. Невозможно же работать, все время попадают сюда... - Какой у вас номер? - прервал его злобный женский голос. - Девяносто три девять восемь ноль семь.
365 Меня зовут Максим Каммерер. Мне восемьдесят девять лет. Когда-то давным-давно я прочитал старинную повесть, которая начиналась таким вот манером. Помнится, я подумал тогда, что если придется мне в будущем писать мемуар, то начну я его именно так. Впрочем, предлагаемый текст нельзя, строго говоря, считать мемуаром, а начать его следовало бы с одного письма, которое я получил примерно год назад.
366 Каммерер, Вы, разумеется, прочли пресловутые «Пять биографий века». Прошу Вас, помогите мне установить, кто именно скрывается под псевдонимами П. Сорока и Э. Браун. Полагаю, Вам это будет легче, чем мне. М. Глумова. 13 июня 225 года. Новгород. Я не ответил на это письмо, потому что мне не удалось выяснить настоящие имена авторов «Пяти биографий века». Я установил только, что, как и следовало ожидать, П. Сорока и Э. Браун являются видными сотрудниками группы «Людены» Института исследования космической истории (ИИКИ).
367 Я без труда представлял себе чувства, которые испытывала Майя Тойвовна Глумова, читая биографию своего сына в изложении П. Сороки и Э. Брауна. И я понял, что обязан высказаться. Я написал этот мемуар. С точки зрения непредубежденного, а в особенности – молодого читателя, речь в нем пойдет о событиях, которые положили конец целой эпохе в космическом самосознании человечества и, как сначала казалось, открыли совершенно новые перспективы, рассматривавшиеся ранее только теоретически.
368 Я был свидетелем, участником, а в каком-то смысле даже и инициатором этих событий, и поэтому неудивительно, что группа «Людены» на протяжении последних лет бомбардирует меня соответствующими запросами, официальными и неофициальными просьбами споспешествовать и напоминаниями о гражданском долге. Я изначально относился к целям и задачам группы «Людены» с пониманием и сочувствием, но никогда не скрывал от них своего скептицизма относительно их шансов на успех.
369 Кроме того, мне было совершенно ясно, что материалы и сведения, которыми располагаю лично я, никакой пользы группе «Людены» принести не могут, а потому до сих пор всячески уклонялся от участия в их работе. Но вот сейчас, по причинам, носящим характер скорее личный, я испытал настоятельную потребность все-таки собрать воедино и предложить вниманию каждого, кто пожелает этим заинтересоваться, все, что мне известно о первых днях Большого Откровения, о событиях, в сущности, явившихся причиной той бури дискуссий, опасений, волнений, несогласий, возмущений, а главное – огромного удивления – всего того, что принято называть Большим Откровением.
370 Я перечитал последний абзац и вынужден тут же поправить самого себя. Во-первых, я предлагаю, разумеется, далеко не все, что мне известно. Некоторые материалы носят слишком специальный характер, чтобы их здесь излагать. Некоторые имена я не назову по причинам чисто этического порядка. Воздержусь я и от упоминания некоторых специфических методов тогдашней своей деятельности в качестве руководителя отдела Чрезвычайных Происшествий (ЧП) Комиссии по Контролю (КОМКОНа-2).
371 Во-вторых, события 99 года были, строго говоря, не первыми днями Большого Откровения, а, напротив, последними его днями. Именно поэтому оно (Большое Откровение) осталось ныне лишь предметом чисто исторических исследований. Но именно этого, как мне кажется, не понимают, а вернее – не желают принять сотрудники группы «Людены», несмотря на все мои старания быть убедительным. Впрочем, возможно, я не был достаточно настойчив. Годы уже не те.
372 Личность Тойво Глумова вызывает, естественно, особый, я бы сказал, специальный интерес сотрудников группы «Людены». Я их понимаю и поэтому сделал эту фигуру центральной в своем мемуаре. Конечно, не только поэтому и не столько поэтому. По какому бы поводу я ни вспоминал о тех днях и что бы я о тех днях ни вспомнил, в памяти моей тотчас встает Тойво Глумов – я вижу его худощавое, всегда серьезное молодое лицо, вечно приспущенные над серыми прозрачными глазами белые его, длинные ресницы, слышу его как бы нарочито медлительную речь, вновь ощущаю исходящий от него безмолвный, беспомощный, но неумолимый напор, словно беззвучный крик: «Ну что же ты? Почему бездействуешь? Приказывай!»
373 И наоборот, стоит мне вспомнить его по какому-либо поводу, и тотчас же, словно их разбудили грубым пинком, просыпаются «злобные псы воспоминаний» – весь ужас тех дней, все отчаяние тех дней, все бессилие тех дней – ужас, отчаяние, бессилие, которые испытывал я тогда один, потому что мне не с кем было ими поделиться. Основу предлагаемого мемуара составляют документы.
374 Как правило, это стандартные рапорты-доклады моих инспекторов, а также кое-какая официальная переписка, которую я привожу для того, главным образом, чтобы попытаться воспроизвести атмосферу того времени. Вообще-то придирчивый и компетентный исследователь без труда заметит, что целый ряд документов, имеющих отношение к делу, в мемуар не включен, в то время как без некоторых включенных документов можно было бы, казалось, и обойтись.
375 «То были дни, когда я познал, что значит: страдать; что значит: стыдиться; что значит: отчаяться». Пьер Абеляр «Должен вас предупредить вот о чем. Выполняя задание, вы будете при оружии для поднятия авторитета. Но пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли?» Эрнест Хемингуэй ПРОЛОГ Ложа Анкиного арбалета была выточена из черной пластмассы, а тетива была из хромистой стали и натягивалась одним движением бесшумно скользящего рычага.
376 Антон новшеств не признавал: у него было доброе боевое устройство в стиле маршала Тоца, короля Пица Первого, окованное черной медью, с колесиком, на которое наматывался шнур из воловьих жил. Что касается Пашки, то он взял пневматический карабин. Арбалеты он считал детством человечества, так как был ленив и неспособен к столярному ремеслу. Они причалили к северному берегу, где из желтого песчаного обрыва торчали корявые корни мачтовых сосен.
377 Анка бросила рулевое весло и оглянулась. Солнце уже поднялось над лесом, и все было голубое, зеленое и желтое – голубой туман над озером, темно-зеленые сосны и желтый берег на той стороне. И небо над всем этим было ясное, белесовато-синее. – Ничего там нет, - сказал Пашка. Ребята сидели, перегнувшись через борт, и глядели в воду. – Громадная щука, - уверенно сказал Антон. – С вот такими плавниками? – спросил Пашка. Антон промолчал. Анка тоже посмотрела в воду, но увидела только собственное отражение.
378 – Искупаться бы, - сказал Пашка, запуская руку по локоть в воду. - Холодная, - сообщил он. Антон перебрался на нос и спрыгнул на берег. Лодка закачалась. Антон взялся за борт и выжидательно посмотрел на Пашку. Тогда Пашка поднялся, заложил весло за шею, как коромысло, и, извиваясь нижней частью туловища, пропел: Старый шкипер Вицлипуцли! Ты, приятель, не заснул? Берегись, к тебе несутся Стаи жареных акул!
379 Антон молча рванул лодку. – Эй-эй! – закричал Пашка, хватаясь за борта. – Почему жареных? – спросила Анка. – Не знаю, - ответил Пашка. Они выбрались из лодки. - А верно, здорово? Стаи жареных акул! Они потащили лодку на берег. Ноги проваливались во влажный песок, где было полным-полно высохших иголок и сосновых шишек. Лодка была тяжелая и скользкая, но они выволокли ее до самой кормы и остановились, тяжело дыша.
380 – Ногу отдавил, - сказал Пашка и принялся поправлять красную повязку на голове. Он внимательно следил за тем, чтобы узел повязки был точно над правым ухом, как у носатых ируканских пиратов. - Жизнь не дорога, о-хэй! – заявил он. Анка сосредоточенно сосала палец. – Занозила? – спросил Антон. – Нет. Содрала. У кого-то из вас такие когти... – Ну-ка, покажи. Она показала. – Да, - сказал Антон. - Травма. Ну, что будем делать?
381 – На пле-чо – и вдоль берега, - предложил Пашка. – Стоило тогда вылезать из лодки, - сказал Антон. – На лодке и курица может, - объяснил Пашка. - А по берегу: тростники – раз, обрывы – два, омуты – три. С налимами. И сомы есть. – Стаи жареных сомов, - сказал Антон. – А ты в омут нырял? – Ну, нырял. – Я не видел. Не довелось как-то увидеть. – Мало ли чего ты не видел. Анка повернулась к ним спиной, подняла арбалет и выстрелила в сосну шагах в двадцати. Посыпалась кора.
382 – Здорово, - сказал Пашка и сейчас же выстрелил из карабина. Он целился в Анкину стрелу, но промазал. - Дыхание не задержал, - объяснил он. – А если бы задержал? – спросил Антон. Он смотрел на Анку. Анка сильным движением оттянула рычаг тетивы. Мускулы у нее были отличные – Антон с удовольствием смотрел, как прокатился под смуглой кожей твердый шарик бицепса. Анка очень тщательно прицелилась и выстрелила еще раз. Вторая стрела с треском воткнулась в ствол немного ниже первой.
383 – Зря мы это делаем, - сказала Анка, опуская арбалет. – Что? – спросил Антон. – Дерево портим, вот что. Один малек вчера стрелял в дерево из лука, так я его заставила зубами стрелы выдергивать. – Пашка, - сказал Антон. - Сбегал бы, у тебя зубы хорошие. – У меня зуб со свистом, - ответил Пашка. – Ладно, - сказала Анка. - Давайте что-нибудь делать.
384 – Неохота мне лазить по обрывам, - сказал Антон. – Мне тоже неохота. Пошли прямо. – Куда? – спросил Пашка. – Куда глаза глядят. – Ну? – сказал Антон. – Значит, в сайву, - сказал Пашка. - Тошка, пошли на Забытое Шоссе. Помнишь? – Еще бы! – Знаешь, Анечка...– начал Пашка. – Я тебе не Анечка, - резко сказала Анка. Она терпеть не могла, когда ее называли не Анка, а как-нибудь еще. Антон это хорошо запомнил.
385 В Лондоне в 1920 году, зимой, на углу Пикадилли и одного переулка, остановились двое хорошо одетых людей среднего возраста. Они только что покинули дорогой ресторан. Там они ужинали, пили вино и шутили с артистками из Дрюриленского театра. Теперь внимание их было привлечено лежащим без движения, плохо одетым человеком лет двадцати пяти, около которого начала собираться толпа.
386 - Стильтон! - брезгливо сказал толстый джентльмен высокому своему приятелю, видя, что тот нагнулся и всматривается в лежащего. - Честное слово, не стоит так много заниматься этой падалью. Он пьян или умер. - Я голоден... и я жив, - пробормотал несчастный, приподнимаясь, чтобы взглянуть на Стильтона, который о чем-то задумался. - Это был обморок.
387 - Реймер! - сказал Стильтон. - Вот случай проделать шутку. У меня явился интересный замысел. Мне надоели обычные развлечения, а хорошо шутить можно только одним способом: делать из людей игрушки. Эти слова были сказаны тихо, так что лежавший, а теперь прислонившийся к ограде человек их не слышал. Реймер, которому было все равно, презрительно пожал плечами, простился со Стильтоном и уехал коротать ночь в свой клуб, а Стильтон, при одобрении толпы и при помощи полисмена, усадил беспризорного человека в кэб.
388 Экипаж направился к одному из трактиров Гайстрита. Беднягу звали Джон Ив. Он приехал в Лондон из Ирландии искать службу или работу. Ив был сирота, воспитанный в семье лесничего. Кроме начальной школы, он не получил никакого образования. Когда Иву было 15 лет, его воспитатель умер, взрослые дети лесничего уехали - кто в Америку, кто в Южный Уэльс, кто в Европу, и Ив некоторое время работал у одного фермера.
389 Затем ему пришлось испытать труд углекопа, матроса, слуги в трактире, а 22 лет он заболел воспалением легких и, выйдя из больницы, решил попытать счастья в Лондоне. Но конкуренция и безработица скоро показали ему, что найти работу не так легко. Он ночевал в парках, на пристанях, изголодался, отощал и был, как мы видели, поднят Стильтоном, владельцем торговых складов в Сити. Стильтон в 40 лет изведал все, что может за деньги изведать холостой человек, не знающий забот о ночлеге и пище.
390 Он владел состоянием в 20 миллионов фунтов. То, что он придумал проделать с Ивом, было совершенной чепухой, но Стильтон очень гордился своей выдумкой, так как имел слабость считать себя человеком большого воображения и хитрой фантазии. Когда Ив выпил вина, хорошо поел и рассказал Стильтону свою историю, Стильтон заявил: - Я хочу сделать вам предложение, от которого у вас сразу блеснут глаза. Слушайте: я выдаю вам десять фунтов с условием, что вы завтра же наймете комнату на одной из центральных улиц, во втором этаже, с окном на улицу.
391 Каждый вечер, точно от пяти до двенадцати ночи, на подоконнике одного окна, всегда одного и того же, должна стоять зажженная лампа, прикрытая зеленым абажуром. Пока лампа горит назначенный ей срок, вы от пяти до двенадцати не будете выходить из дому, не будете никого принимать и ни с кем не будете говорить. Одним словом, работа нетрудная, и, если вы согласны так поступить, - я буду ежемесячно присылать вам десять фунтов. Моего имени я вам не скажу.
392 - Если вы не шутите, - отвечал Ив, страшно изумленный предложением, - то я согласен забыть даже собственное имя. Но скажите, пожалуйста, - как долго будет длиться такое мое благоденствие? - Это неизвестно. Может быть, год, может быть, - всю жизнь. - Еще лучше. Но - смею спросить - для чего понадобилась вам эта зеленая иллюминация? - Тайна! - ответил Стильтон. - Великая тайна! Лампа будет служить сигналом для людей и дел, о которых вы никогда не узнаете ничего.
393 - Понимаю. То есть ничего не понимаю. Хорошо; гоните монету и знайте, что завтра же по сообщенному мною адресу Джон Ив будет освещать окно лампой! Так состоялась странная сделка, после которой бродяга и миллионер расстались, вполне довольные друг другом. Прощаясь, Стильтон сказал: - Напишите до востребования так: "3-33-6". Еще имейте в виду, что неизвестно когда, может быть, через месяц, может быть, - через год, - словом, совершенно неожиданно, внезапно вас посетят люди, которые сделают вас состоятельным человеком. Почему это и как - я объяснить не имею права. Но это случится...
394 - Черт возьми! - пробормотал Ив, глядя вслед кэбу, увозившему Стильтона, и задумчиво вертя десятифунтовым билет. - Или этот человек сошел с ума, или я счастливчик особенный. Наобещать такую кучу благодати, только за то, что я сожгу в день пол-литра керосина. Вечером следующего дня одно окно второго этажа мрачного дома № 52 по Ривер-стрит сияло мягким зеленым светом.
395 Существует старинное гаданье на зеркалах: смотреть через зеркало в другое зеркало, поставленное напротив первого так, что они дают взаимное отражение - сияющий бесконечный коридор, уставленный параллельными рядами свечей. Гадающая девушка (так гадают только одни девушки) смотрит в тот коридор; что она там увидит - то, значит, с ней и случится.
396 Однажды, - было это весной, в половине двенадцатого часа вечера, - девушка Джесси Тренган забавлялась вышеописанным способом, сидя одна у себя в спальне. Она поставила против туалетного зеркала второе, зажгла две свечи и воззрилась в сверкающий туннель отражения. Джесси Тренган через месяц должен был исполниться двадцать один год. Это была своенравная, веселая и добрая девушка. Описать ее наружность - дело нелегкое.
397 Бесчисленные литературные попытки такого рода - лучшее тому доказательство. Еще никто не дал увидеть женщину с помощью чернил или типографской краски. Случается изредка различить явственно лоб, губы, глаза или догадаться, как выглядят за ухом волосы, но более того - никогда. Самые удачные иллюстрации только смущают; говоришь: "Да, она могла быть и такой", - но ваше скрученное или разбросанное впечатление всегда иное, хотя бы оно было бессильно дать точный образ.
398 Переход к дальнейшему непоследователен, но необходим: у Джесси были темные волосы, красивое и открытое лицо, стройное и привлекательное телосложение. Ее профиль вызывал в душе образ втянутого дыханием к нижней губке лепестка, а фас был подобен звонкому и веселому "здравствуйте". В понятие красоты, по отношению к Джесси, природа вложила свет и тепло, давая простор лучшим чувствам всякого смотрящего на нее человека, за исключением одного: это была ее родная сестра, Моргиана Тренган, опекунша Джесси.
399 Сидя перед зеркалом с насмешливой, но довольной улыбкой, Джесси вдруг почувствовала стеснение; затем - раздражение и досаду. Так всегда действовала на нее всякая неожиданная помеха со стороны Моргианы. Появясь в комнате, Моргиана сказала: - О, Джесси! Как тебе не стыдно? Разве ты не изучила еще свое лицо?! Джесси оторвалась от забавы, но не ответила по причине, которую мы тотчас поймем. Насколько хороша была младшая сестра, настолько же безобразна и неприятна была старшая.
400 Но ее безобразие не возбуждало сострадания, так как холодная, терпкая острота светилась в ее узких, темно высматривающих глазах. Среди некрасивых женских лиц огромное большинство их смягчено - подчас даже трогает - достоинством, покорностью, благородством или весельем. Ничего такого нельзя было сказать о Моргиане Тренган, с ее лицом врага; то было безобразие воинственное, знающее, изучившее себя так же тщательно, как изучает свои черты знаменитая актриса или кокотка.
401 Моргиана была коротко острижена, ее большая голова казалась покрытой темной шерстью. Лишь среди преступников встречаются лица, подобные ее плоскому, скуластому лицу с тонкими губами и больным выражением рта; ее жалкие брови придавали тяжелому взгляду оттенок злого и беспомощного усилия. С тоской ожидал зритель улыбки на этом неприятном лице, и точно, - улыбка изменяла его: оно делалось ленивым и хитрым.
402 Моргиана была угловата, широкоплеча, высока; все остальное - крупный шаг, большие, усеянные веснушками руки и торчащие уши - делало рассматривание этой фигуры занятием неловким и терпким. Она носила платья особо придуманного покроя: глухие и черствые, темного цвета, окончательно зачеркивающие ее пол и, в общем, напоминающие дурной сон. Отец сестер умер четыре года тому назад; за год раньше умерла мать.
403 Джон Тренган был адвокатом, жил широко и не оставил наследства; Джесси получила большое наследство от дяди, брата отца, а Моргиана, - назначенная опекуншей сестры до ее совершеннолетия, - имела, по завещанию этому, небольшое поместье с каменным домом, названное "Зеленой флейтой"; весь остальной капитал - сорок пять тысяч фунтов и большой городской дом - принадлежал Джесси. Против мрачной фигуры сестры шелковый японский халат Джесси был нестерпимым напоминанием о разнице между ними, а также - об их возрастах: тридцати пяти - Моргианы и двадцати - Джесси.
404 - Тебе нет нужды гадать о женихах, - продолжала Моргиана, наслаждаясь мрачностью девушки, - больше, чем надо, будет их у тебя. Джесси вспыхнула и резко толкнула зеркало, которое чуть не упало. - Зачем ты издеваешься надо мной, Мори? Мне рассказала горничная, что есть такое гаданье. Я забавляюсь. Почему это тебя так злит? - Да, злит, и будет всегда злить, - ответила Моргиана с откровенностью постороннего человека в отношении себя самой.
405 Лонгрен, матрос "Ориона", крепкого трехсоттонного брига, на котором он прослужил десять лет и к которому был привязан сильнее, чем иной сын к родной матери, должен был, наконец, покинуть службу. Это произошло так. В одно из его редких возвращений домой, он не увидел, как всегда еще издали, на пороге дома свою жену Мери, всплескивающую руками, а затем бегущую навстречу до потери дыхания.
406 Вместо нее, у детской кроватки - нового предмета в маленьком доме Лонгрена - стояла взволнованная соседка. - Три месяца я ходила за нею, старик, - сказала она, посмотри на свою дочь. Мертвея, Лонгрен наклонился и увидел восьмимесячное существо, сосредоточенно взиравшее на его длинную бороду, затем сел, потупился и стал крутить ус. Ус был мокрый, как от дождя. - Когда умерла Мери? - спросил он. Женщина рассказала печальную историю, перебивая рассказ умильным гульканием девочке и уверениями, что Мери в раю.
407 Когда Лонгрен узнал подробности, рай показался ему немного светлее дровяного сарая, и он подумал, что огонь простой лампы - будь теперь они все вместе, втроем - был бы для ушедшей в неведомую страну женщины незаменимой отрадой. Месяца три назад хозяйственные дела молодой матери были совсем плохи. Из денег, оставленных Лонгреном, добрая половина ушла на лечение после трудных родов, на заботы о здоровье новорожденной; наконец, потеря небольшой, но необходимой для жизни суммы заставила Мери попросить в долг денег у Меннерса.
408 Меннерс держал трактир, лавку и считался состоятельным человеком. Мери пошла к нему в шесть часов вечера. Около семи рассказчица встретила ее на дороге к Лиссу. Заплаканная и расстроенная Мери сказала, что идет в город заложить обручальное кольцо. Она прибавила, что Меннерс соглашался дать денег, но требовал за это любви. Мери ничего не добилась. - У нас в доме нет даже крошки съестного, - сказала она соседке.
409 - Я схожу в город, и мы с девочкой перебьемся как-нибудь до возвращения мужа. В этот вечер была холодная, ветреная погода; рассказчица напрасно уговаривала молодую женщину не ходить в Лисе к ночи. "Ты промокнешь, Мери, накрапывает дождь, а ветер, того и гляди, принесет ливень". Взад и вперед от приморской деревни в город составляло не менее трех часов скорой ходьбы, но Мери не послушалась советов рассказчицы.
410 "Довольно мне колоть вам глаза, - сказала она, - и так уж нет почти ни одной семьи, где я не взяла бы в долг хлеба, чаю или муки. Заложу колечко, и кончено". Она сходила, вернулась, а на другой день слегла в жару и бреду; непогода и вечерняя изморось сразила ее двухсторонним воспалением легких, как сказал городской врач, вызванный добросердной рассказчицей. Через неделю на двуспальной кровати Лонгрена осталось пустое место, а соседка переселилась в его дом нянчить и кормить девочку.
411 Ей, одинокой вдове, это было не трудно. К тому же, - прибавила она, - без такого несмышленыша скучно. Лонгрен поехал в город, взял расчет, простился с товарищами и стал растить маленькую Ассоль. Пока девочка не научилась твердо ходить, вдова жила у матроса, заменяя сиротке мать, но лишь только Ассоль перестала падать, занося ножку через порог, Лонгрен решительно объявил, что теперь он будет сам все делать для девочки, и, поблагодарив вдову за деятельное сочувствие, зажил одинокой жизнью вдовца, сосредоточив все помыслы, надежды, любовь и воспоминания на маленьком существе.
412 Десять лет скитальческой жизни оставили в его руках очень немного денег. Он стал работать. Скоро в городских магазинах появились его игрушки - искусно сделанные маленькие модели лодок, катеров, однопалубных и двухпалубных парусников, крейсеров, пароходов - словом, того, что он близко знал, что, в силу характера работы, отчасти заменяло ему грохот портовой жизни и живописный труд плаваний. Этим способом Лонгрен добывал столько, чтобы жить в рамках умеренной экономии.
413 Малообщительный по натуре, он, после смерти жены, стал еще замкнутее и нелюдимее. По праздникам его иногда видели в трактире, но он никогда не присаживался, а торопливо выпивал за стойкой стакан водки и уходил, коротко бросая по сторонам "да", "нет", "здравствуйте", "прощай", "помаленьку" - на все обращения и кивки соседей. Гостей он не выносил, тихо спроваживая их не силой, но такими намеками и вымышленными обстоятельствами, что посетителю не оставалось ничего иного, как выдумать причину, не позволяющую сидеть дольше.
414 Сам он тоже не посещал никого; таким образом меж ним и земляками легло холодное отчуждение, и будь работа Лонгрена - игрушки - менее независима от дел деревни, ему пришлось бы ощутительнее испытать на себе последствия таких отношений. Товары и съестные припасы он закупал в городе Меннерс не мог бы похвастаться даже коробкой спичек, купленной у него Лонгреном. Он делал также сам всю домашнюю работу и терпеливо проходил несвойственное мужчине сложное искусство ращения девочки.
415 Мне рассказали, что я очутился в Лиссе благодаря одному из тех резких заболеваний, какие наступают внезапно. Это произошло в пути. Я был снят с поезда при беспамятстве, высокой температуре и помещен в госпиталь. Когда опасность прошла, доктор Филатр, дружески развлекавший меня все последнее время перед тем, как я покинул палату, - позаботился приискать мне квартиру и даже нашел женщину для услуг. Я был очень признателен ему, тем более, что окна этой квартиры выходили на море.
416 Однажды Филатр сказал: - Дорогой Гарвей, мне кажется, что я невольно удерживаю вас в нашем городе. Вы могли бы уехать, когда поправитесь, без всякого стеснения из-за того, что я нанял для вас квартиру. Все же, перед тем как путешествовать дальше, вам необходим некоторый уют, - остановка внутри себя. Он явно намекал, и я вспомнил мои разговоры с ним о власти (Несбывшегося).
417 Эта власть несколько ослабела благодаря острой болезни, но я все еще слышал иногда, в душе, ее стальное движение, не обещающее исчезнуть. Переезжая из города в город, из страны в страну, я повиновался силе более повелительной, чем страсть или мания. Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся?
418 Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькающие черты? Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких, туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня. На эту тему я много раз говорил с Филатром. Но этот симпатичный человек не был еще тронут прощальной рукой Несбывшегося, а потому мои объяснения не волновали его. Он спрашивал меня обо всем этом и слушал довольно спокойно, но с глубоким вниманием, признавая мою тревогу и пытаясь ее усвоить.
419 Я почти оправился, но испытывал реакцию, вызванную перерывом в движении, и нашел совет Филатра полезным; поэтому, по выходе из госпиталя, я поселился в квартире правого углового дома улицы Амилего, одной из красивейших улиц Лисса. Дом стоял в нижнем конце улицы, близ гавани, за доком, - место корабельного хлама и тишины, нарушаемой, не слишком назойливо, смягченным, по расстоянию, зыком портового дня.
420 Я занял две большие комнаты: одна - с огромным окном на море; вторая была раза в два более первой. В третьей, куда вела вниз лестница, помещалась прислуга. Старинная, чопорная и чистая мебель, старый дом и прихотливое устройство квартиры соответствовали относительной тишине этой части города. Из комнат, расположенных под углом к востоку и югу, весь день не уходили солнечные лучи, отчего этот ветхозаветный покой был полон светлого примирения давно прошедших лет с неиссякаемым, вечно новым солнечным пульсом.
421 Я видел хозяина всего один раз, когда платил деньги. То был грузный человек с лицом кавалериста и тихими, вытолкнутыми на собеседника голубыми глазами. Зайдя получить плату, он не проявил ни любопытства, ни оживления, как если бы видел меня каждый день. Прислуга, женщина лет тридцати пяти, медлительная и настороженная, носила мне из ресторана обеды и ужины, прибирала комнаты и уходила к себе, зная уже, что я не потребую ничего особенного и не пущусь в разговоры, затеваемые большей частью лишь для того, чтобы, болтая и ковыряя в зубах, отдаваться рассеянному течению мыслей. Итак, я начал там жить; и прожил я всего - двадцать шесть дней; несколько раз приходил доктор Филатр.
422 Чем больше я говорил с ним о жизни, сплине, путешествиях и впечатлениях, тем более уяснял сущность и тип своего Несбывшегося. Не скрою, что оно было громадно и - может быть - потому так неотвязно. Его стройность, его почти архитектурная острота выросли из оттенков параллелизма. Я называю так двойную игру, которую мы ведем с явлениями обихода и чувств.
423 С одной стороны, они естественно терпимы в силу необходимости: терпимы условно, как ассигнация, за которую следует получить золотом, но с ними нет соглашения, так как мы видим и чувствуем их возможное преображение. Картины, музыка, книги давно утвердили эту особость, и хотя пример стар, я беру его за неимением лучшего. В его морщинах скрыта вся тоска мира. Такова нервность идеалиста, которого отчаяние часто заставляет опускаться ниже, чем он стоял, - единственно из страсти к эмоциям.
424 Среди уродливых отражений жизненного закона и его тяжбы с духом моим я искал, сам долго не подозревая того, - внезапное отчетливое создание: рисунок или венок событий, естественно свитых и столь же неуязвимых подозрительному взгляду духовной ревности, как четыре наиболее глубоко поразившие нас строчки любимого стихотворения. Таких строчек всегда - только четыре. Разумеется, я узнавал свои желания постепенно и часто не замечал их, тем упустив время вырвать корни этих опасных растений.
425 Михаил Булгаков. Белая гвардия Посвящается Любови Евгеньевне Белозерской Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло. - Ну, барин, - закричал ямщик, - беда: буран! "Капитанская дочка" И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими... ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1 Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй.
426 Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская - вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс. Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты? Через год после того, как дочь Елена повенчалась с капитаном Сергеем Ивановичем Тальбергом, и в ту неделю, когда старший сын, Алексей Васильевич Турбин, после тяжких походов, службы и бед вернулся на Украину в Город, в родное гнездо, белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на Взвозе.
427 Когда отпевали мать, был май, вишневые деревья и акации наглухо залепили стрельчатые окна. Отец Александр, от печали и смущения спотыкающийся, блестел и искрился у золотеньких огней, и дьякон, лиловый лицом и шеей, весь ковано-золотой до самых носков сапог, скрипящих на ранту, мрачно рокотал слова церковного прощания маме, покидающей своих детей. Алексей, Елена, Тальберг и Анюта, выросшая в доме Турбиной, и Николка, оглушенный смертью, с вихром, нависшим на правую бровь, стояли у ног старого коричневого святителя Николы.
428 Николкины голубые глаза, посаженные по бокам длинного птичьего носа, смотрели растерянно, убито. Изредка он возводил их на иконостас, на тонущий в полумраке свод алтаря, где возносился печальный и загадочный старик бог, моргал. За что такая обида? Несправедливость? Зачем понадобилось отнять мать, когда все съехались, когда наступило облегчение? Улетающий в черное, потрескавшееся небо бог ответа не давал, а сам Николка еще не знал, что все, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему.
429 Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь громадный город на кладбище, где под черным мраморным крестом давно уже лежал отец. И маму закопали. Эх... эх... Много лет до смерти, в доме №13 по Алексеевскому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади "Саардамский Плотник", часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях.
430 В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. Покупал их отец давно, когда женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава. Такие рукава исчезли, время мелькнуло, как искра, умер отец-профессор, все выросли, а часы остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что, если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос и ничем пустого места не заткнешь.
431 Но часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий. Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном поле, что мерещились маленькому Николке в бреду скарлатины, бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой, золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, - все семь пыльных и полных комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей, молвила: - Дружно... живите.
432 Но как жить? Как же жить? Алексею Васильевичу Турбину, старшему - молодому врачу - двадцать восемь лет. Елене - двадцать четыре. Мужу ее, капитану Тальбергу - тридцать один, а Николке - семнадцать с половиной. Жизнь-то им как раз перебило на самом рассвете. Давно уже начало мести с севера, и метет, и метет, и не перестает, и чем дальше, тем хуже. Вернулся старший Турбин в родной город после первого удара, потрясшего горы над Днепром.
433 Ну, думается, вот перестанет, начнется та жизнь, о которой пишется в шоколадных книгах, но она не только не начинается, а кругом становится все страшнее и страшнее. На севере воет и воет вьюга, а здесь под ногами глухо погромыхивает, ворчит встревоженная утроба земли. Восемнадцатый год летит к концу и день ото дня глядит все грознее и щетинистей. Упадут стены, улетит встревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи.
434 Мать сказала детям: - Живите. А им придется мучиться и умирать. Как-то, в сумерки, вскоре после похорон матери, Алексей Турбин, придя к отцу Александру, сказал: - Да, печаль у нас, отец Александр. Трудно маму забывать, а тут еще такое тяжелое время... Главное, ведь только что вернулся, думал, наладим жизнь, и вот... Он умолк и, сидя у стола, в сумерках, задумался и посмотрел вдаль. Ветви в церковном дворе закрыли и домишко священника.
435 Точка зрения Повесть-сказка В некотором царстве, в некотором государстве жили-были два молодых человека – Пессимист и Оптимист. Жили они по-соседству и все спорили. Пессимист говорил: «Все в жизни плохо, пошло, неинтересно». Оптимисту, наоборот, все чрезвычайно нравилось. «Жизнь – это сплошное устремление вперед, это как бы стометровка, – любил говорить он. И добавлял: – Я, может быть, говорю общеизвестные истины, но в том-то и дело, что я не думаю о том, как надо думать о жизни, – она переполняет меня всего, и мне остается только петь».
436 И он часто пел. А Пессимист нехорошо как-то смеялся: «Ка-ка-ка!» – «под Мефистофеля». – Вы, такие, не знаете, что такое жизнь! – громко кричал Оптимист. – И мы вас, таких, предупреждаем!.. – Нет, это вы не знаете, что такое жизнь! – тоже кричал Пессимист. – А мы знаем. Наша тоска оправданна! – Ты не прав, Алик! – Ка-ка-ка! – горько смеялся Алик, Пессимист. Вот раз спорили они, спорили, чуть не подрались, но опять ни до чего не договорились.
437 Тогда Оптимист говорит: – Я знаю одного волшебного человека. Пойдем к нему, он нас рассудит. – Я знаю, зачем вы пришли ко мне, – сказал Волшебный человек. – Я помогу вам. Но прежде вы мне – каждый – покажете жизнь такой, какой вы ее видите. Только тогда я смогу разрешить ваш спор. – Я согласен! – звонко воскликнул Оптимист. – С удовольствием, – сказал Пессимист. – Я вам ее покажу. О, я вам ее покажу!
438 – Видите этот дом? – спросил Волшебный человек, поморщившись на такую чрезвычайную уверенность Пессимиста. – Видим! – Там живет девушка. Вечером ее придут сватать. Я хочу, чтобы каждый из вас показал это событие в ее жизни так, как он видит. Заделаем? – и Волшебный человек негромко засмеялся. Сказано – сделано. Вечером все трое пришли к дому девушки и сели напротив, на лавочке. Волшебный человек посмотрел на часы.
439 – Пора. Кто первый? – Я! – сказал Пессимист. Ему очень уж не терпелось. Волшебный человек дал Пессимисту волшебную веточку и велел: – Махни этой веточкой и скажи: «Распояшьтесь, распахнитесь, не стесняйтесь, покажитесь. Веточка, веточка, покажи мне людей, но не такими, какими их все видят, а такими, какими я, имярек, вижу». Пессимист взял веточку взмахнул ею и сказал:
440 – Распояшьтесь, распахнитесь, не стесняйтесь, покажитесь. Веточка, веточка, покажи мне людей, но не такими, какими их все видят, а такими, какими я, Алик, вижу. Только он так сказал, стена дома Невесты с треском раскололась. И видно стало: грязная комната, семейство Невесты – сама Невеста, ее Мать, Отец и Дедушка сидят за столом, ужинают. Мать Невесты наклонилась к уху свекра и сказала: – Ну и жрать ты здоров, папаша! Дед сморщился, переспросил: – А? – Кушаешь, говорю, много, куда к черту! Старик обиделся, отодвинул тарелку.
441 За него вступился сын, Отец Невесты: – Объел он тебя? – крикнул он на жену. – А что я такое сказала? – в свою очередь обиделась Мать Невесты. – Пусть ест. Надо только меру знать. Невеста крикнула на ухо Деду: – Рубай, дедушка! Старик придвинул тарелку и стал торопливо хлебать. В это время по улице, направляясь в дом Невесты, прошла группа людей – семейство Жениха: сам Жених, его Мать, Отец. И с ними еще кто-то – Непонятно кто.
442 – А ту комнату я все равно перегорожу, и мы будем там жить! – кричал Жених. – А шишок под носок хочешь? – спросил Отец. – А я говорю: буду! – А я говорю: нет! – А я говорю: буду! – А я говорю: нет! – А где же он жить-то будет? – спросила мужа Мать Жениха. – Интересный ты тоже какой-то. – Пусть где хочет, там и живет, – заявил Отец. – Когда я женился, мне отец тоже так сказал: «Как хошь, так и живи».
443 – Суд разберется, – значительно сказал Жених. – Суд разберется, – согласился Отец. Группа вошла в подъезд. А в комнате между тем Мать Невесты рассказывала: – Эта зараза сегодня и говорит мне на кухне: «Мне, – говорит, – кто-то керосину в суп подлил». А сама на меня смотрит. Я говорю: «Если ты, – говорю, – думаешь, что это я, так ты глубоко ошибаешься – не из таких. Нас, – говорю, – девять человек в семье росло, и все в люди вышли, а ты, говорю, одного...» – Мамаша, а я видела, – сказала Невеста.
444 Дед тихонько засмеялся. – Чего ты видела? – строго спросила Мать. – Как ты керосин подливала. Дед опять тихонько засмеялся. И все тихонько засмеялись. Мать Невесты тоже хихикнула. – Я ей хотела туда мочалку положить, но пожалела мочалку, – призналась она. В дверь постучали. – Кого там еще черт несет, – проворчал Отец и пошел открывать. В комнату вошел Жених со своим семейством. Поздоровались: – Привет! – Здравствуйте! – Приятного аппетита! – Здравствуйте.
445 Из чащи осторожно высунулась голова зверя с густыми бакенбардами и черными кисточками на ушах. Раскосые желтые глаза глянули в одну, потом в другую сторону просеки, — и зверь замер, насторожив уши. Старик Андреич с одного взгляда признал бы прятавшуюся в чаще рысь. Но он в эту минуту продирался сквозь частый подлесок метров за сто от просеки. Андреичу давно хотелось курить.
446 Он остановился и потянул из-за пазухи кисет. Рядом с ним в ельнике кто-то громко кашлянул. Кисет полетел на землю. Андреич сдернул ружье с плеча и быстро взвел курки. Между деревьями мелькнула рыже-бурая шерсть и голова косули с острыми ветвистыми рожками. Андреич сейчас же опустил ружье и наклонился за кисетом: старик никогда не бил дичи в недозволенное время. Между тем рысь, не заметив поблизости ничего подозрительного, скрылась в чащу.
447 Через минуту она снова вышла на просеку. Теперь она несла в зубах, бережно держа за шиворот, маленького рыжего рысенка. Перейдя просеку, рысь сунула детеныша в мягкий мох под куст и сейчас же пошла назад. Через две минуты второй рысенок барахтался рядом с первым, и старая рысь отправилась за третьим, и последним. В лесу послышался легкий хруст сучьев. В один миг рысь вскарабкалась на ближайшее дерево и скрылась в его ветвях.
448 В это время Андреич разглядывал следы вспугнутой им косули. В тени густого ельника лежал еще снег. На нем виднелись глубокие отпечатки четырех пар узких копыт. «Да тут их две было, — соображал охотник. — Вторая, верно, самка. Дальше просеки не уйдут. Пойти разве поглядеть?» Он выбрался из чащи и, стараясь не шуметь, напрямик зашагал к просеке. Андреич хорошо знал повадку зверей. Как он и думал, пробежав несколько десятков метров, косули почувствовали себя в безопасности и сразу перешли на шаг.
449 Первым вышел на просеку козел. Он поднял украшенную рожками голову и потянул в себя воздух. Ветер дул прямо от него вдоль просеки, — поэтому козел не мог учуять рыси. Он нетерпеливо топнул ногой. Из кустов выскочила безрогая самка и остановилась рядом с ним. Через минуту косули спокойно щипали у себя под ногами молодую зелень, изредка поднимая головы и осматриваясь. Рысь хорошо видела их сквозь ветви.
450 Она выждала, когда обе косули одновременно опустили головы, и бесшумно скользнула на нижний сук дерева. Сук этот торчал над самой просекой, метрах в четырех от земли. Густые ветви теперь не скрывали зверя от глаз косуль. Но рысь так плотно прижалась к дереву, что ее неподвижное тело казалось просто наростом на толстом суку. Косули не обращали на него внимания. Они медленно подвигались вдоль просеки к ожидавшему их в засаде хищнику.
451 Андреич выглянул на просеку шагах в пятидесяти дальше ели, на которой сидела рысь. Он сразу заметил обеих косуль и, спрятавшись в кустах, стал следить за ними. Старик никогда не пропускал случая поближе взглянуть на пугливых лесных зверей. Косуля-самка шла впереди. Козел на несколько шагов отстал от нее. Вдруг что-то темное камнем сорвалось с дерева на спину косули. Косуля упала с переломленным хребтом.
452 Козел сделал отчаянный прыжок с места и мгновенно исчез в чаще. — Рысь! — ахнул Андреич. Раздумывать было некогда. «Бах! Бах!» — один за другим грянули выстрелы двустволки. Зверь высоко подскочил и с воем упал на землю. Андреич выскочил из кустов и изо всей силы побежал по просеке. Страх упустить редкую добычу заставил его забыть осторожность. Не успел старик добежать до рыси, как зверь неожиданно вскочил на ноги.
453 Андреич остановился в трех шагах от него. Внезапно зверь прыгнул. Сильный удар в грудь опрокинул старика навзничь. Ружье далеко отлетело в сторону. Андреич прикрыл горло левой рукой. В то же мгновение зубы зверя вонзились в нее до самой кости. Старик выхватил из-за голенища нож и с размаху всадил в бок рыси. Удар был смертельный. Зубы рыси разжались, и зверь свалился на землю. Еще раз, для верности, ударил Андреич ножом и проворно вскочил на ноги.
454 Но зверь уже не дышал. Андреич снял шапку и вытер со лба пот. — Ух! — произнес он, тяжело переводя дух. Страшная слабость внезапно охватила Андреича. Мышцы, напряженные в смертельной схватке, сразу обмякли. Ноги дрожали. Чтобы не упасть, он должен был присесть на пенек. Прошло несколько минут, пока, наконец, старик пришел в себя. Прежде всего он свернул цигарку измазанными кровью руками и глубоко затянулся.
455 Когда отъезжали от Эдораса, солнце уже клонилось к западу, светило в глаза, и простертую справа ристанийскую равнину застилала золотистая дымка. Наезженная угорная дорога вилась то верхом, то низом, разметав густые сочные травы, истоптанными бродами пересекая быстрые мутные речонки. В дальнем далеке, на северо-западе, возникали Мглистые горы, все темнее и выше, обрисованные зарей. Вечерело.
456 А войско мчалось во весь опор почти что без остановок: боялись промедлить, надеялись не опоздать и торопили коней. Резвей и выносливей их не бывало в Средиземье, однако же и путь перед ними лежал неблизкий: добрых сорок лиг по прямой, а дорогой - лиг сто сорок от Эдораса до Изенгардской переправы, где рати Ристании отражали Сарумановы полчища. Надвинулась ночь, и войско наконец остановилось; пять с лишним часов проскакали они, но не одолели еще и половины пути.
457 Расположились на ночлег широким кругом, при свете звезд и тусклого месяца. На всякий случай костров не жгли; выставили круговое охранение и выслали дозорных, серыми тенями мелькавших по ложбинам. Ночь тянулась медленно и бестревожно. Наутро запели рога, и дружина в одночасье снова тронулась в путь. Мутновато-безоблачное небо стояло над ними, и наваливалась не по-вешнему тяжкая духота. В туманной поволоке вставало солнце, а за ним омрачала тусклые небеса черная, хищная, грозовая темень.
458 И ей навстречу, с северо-запада, расползалась у подножия Мглистых гор подлая темнота из Колдовской логовины. Гэндальф придержал коня и поравнялся с Леголасом, ехавшим в строю возле Эомера. - У тебя зоркие глаза, Леголас, - сказал он. - Вы, эльфы, за две лиги отличаете воробья от зяблика. Скажи ты мне, видишь ли что-нибудь там, на пути к Изенгарду? - Далеко еще до Изенгарда, - отозвался Леголас, козырьком приложив ко лбу длиннопалую руку.
459 - Темнотой окутан наш путь, и какие-то громадные тени колышутся во тьме у речных берегов, но что это за тени, сказать не могу. Сквозь темноту или туман я бы их разглядел, но некою властительной силой опущен непроницаемый занавес, и река теряется за ним. Точно лесной сумрак из-под бесчисленных деревьев ползет и ползет с гор. - И вот-вот обрушится вдогон гроза из Мордора, - проговорил Гэндальф. - Страшная будет ночь.
460 Духота все сгущалась, под вечер их нагнали черные тучи, застлавши небеса, и уже впереди нависали лохматые клочья, облитые слепящим светом. Кроваво-красное солнце утопало в дымной мгле. Приблизилась северная оконечность Белых гор, солнце озарило слоистые кручи троеверхого Трайгирна, и закатным огнем полыхнули копья ристанийского воинства. Передовые увидели черную точку, потом темное пятно: всадник вырвался к ним навстречу из алых отблесков заката.
461 Они остановились в ожидании. Усталый воин в изрубленном шлеме, с иссеченным щитом медленно спешился, постоял, шатаясь, переводя дух, и наконец заговорил. - Эомер с вами? - сипло спросил он. - Прискакали все-таки, хоть и поздно, только мало вас очень. Худо пошло наше дело после гибели Теодреда. Вчера мы отступили за Изен, многие приняли смерть на переправе. А ночью их полку прибыло, и со свежими силами они штурмовали наш берег.
462 Вся изенгардская нечисть, все здесь, и числа им нет, а вдобавок Саруман вооружил диких горцев и заречных кочевников из Дунланда. Десять на одного. Опорную стену взяли приступом. Эркенбранд из Вестфольда собрал кого мог и затворился в крепости, в Хельмовом ущелье. Остальные разбежались кто куда. Эомер-то где? Скажите ему: все пропало. Пусть возвращается в Эдорас и ждет изенгардских волколаков, недолго придется ждать.
463 Теоден молча слушал, скрытый за телохранителями; тут он тронул коня и выехал вперед. - Дай-ка поглядеть на тебя, Сэорл! - сказал он. - Я здесь, не в Эдорасе. Последняя рать эорлингов выступила в поход и без битвы назад не вернется. Радостным изумлением просияло лицо воина. Он выпрямился и горделиво преклонил колено, протягивая конунгу зазубренный меч. - Повелевай, государь! - воскликнул он. - И прости меня! Я-то думал...
464 - Ты думал, я коснею в Медусельде, согбенный, как дерево под снежным бременем? Верно, когда ты поехал на брань, так оно и было. Но теперь не так: западный ветер стряхнул снег с ветвей. Дайте ему свежего коня! Скачем на выручку к Эркенбранду! Тем временем Гэндальф проехал вперед; он глядел из-под руки на север, на Изенгард, и на отуманенный запад. - Веди их, Теоден! - велел он, вернувшись галопом. - Скорей сворачивайте к Хельмову ущелью! На Изенских бродах вам делать уже нечего.
465 Хадор Златовласый был правителем эдайн; и весьма благоволили к нему эльдар. Прожил он отпущенный ему срок под властью Финголфина, каковой наделил его обширными землями в той области Хитлума, что звалась Дор-ломин. Дочь Хадора Глорэдель стала женой Халдира, сына Халмира, владыки людей Бретиля; и на том же празднестве сын Хадора Галдор Высокий взял в жены Харет, дочь Халмира.
466 У Галдора и Харет было двое сыновей, Хурин и Хуор. Хурин был тремя годами старше, однако ж уступал в росте прочим своим сородичам; в том пошел он в народ своей матери, а во всем остальном походил на Хадора, своего деда — силен был и крепок, и наделен к тому же горячим нравом. Но огонь в душе его горел ровно и ясно, и обладал Хурин великой стойкостью воли. Из всех людей Севера он более всех прочих посвящен был в замыслы нолдор.
467 Брат его Хуор ростом превосходил любого из эдайн, кроме лишь собственного своего сына Туора; был он быстр на ногу, но ежели дорога предстояла долгая и тяжкая, Хурин обгонял его, ибо под конец бежал столь же споро, как и в начале, нимало не уставая. Братья любили друг друга великой любовью и в юности почти не разлучались. Хурин взял в жены Морвен, дочь Барагунда, сына Бреголаса из Дома Беора; она же приходилась близкой родней Берену Однорукому.
468 Морвен была высока и темноволоса, и за ясный свет ее глаз и красоту черт люди прозвали ее Эледвен, то есть по-эльфийски — прекрасная; однако ж нрав у нее был суровый и гордый. Горести Дома Беора омрачили ее сердце, ведь изгнанницей пришла она в Дор-ломин из Дортониона после разгрома Браголлах. Турином звался старший из детей Хурина и Морвен; родился он в тот самый год, когда Берен пришел в Дориат и повстречал Лутиэн Тинувиэль, дочь Тингола.
469 Морвен родила Хурину и дочь, именем Урвен; но все, кто знал девочку на протяжении недолгой ее жизни, звали ее Лалайт, то есть Смех. Хуор взял в жены Риан, двоюродную сестру Морвен; она приходилась дочерью Белегунду, сыну Бреголаса. Волею злой судьбы родилась она в ту горькую пору, ибо наделена была сердцем кротким и нежным и не любила ни охоты, ни войны. Любовью дарила она деревья и дикие цветы, а еще — пела и слагала песни.
470 Два месяца лишь прожила она в браке с Хуором, прежде чем отправился он вместе с братом на битву Нирнаэт Арноэдиад, и более она его не видела. Теперь же речь вновь пойдет о Хурине и Хуоре в дни их юности. Говорится, что до поры сыны Галдора жили в Бретиле на воспитании у Халдира, своего дяди, по обычаю северян тех времен. Часто ходили братья вместе с воинами Бретиля на битву с орками, что ныне опустошали северные границы той земли: Хурин, хотя исполнилось ему только семнадцать годов, был силен и крепок, а младший, Хуор, ростом не уступал взрослым мужам того народа.
471 Однажды Хурин и Хуор отправились в леса с отрядом разведчиков, но отряд угодил в орочью засаду и был разбит, и враги преследовали братьев до брода Бритиах. Там захватили бы их в плен либо убили, если бы не могущество Улмо, что по-прежнему заключали в себе воды Сириона; говорится, будто над рекою поднялся туман и укрыл сыновей Галдора от врагов: они перешли Бритиах и оказались в Димбаре. Там блуждали они, терпя великие лишения, среди холмов под сенью отвесных стен Криссаэгрима, пока не заплутали среди мороков той земли, не зная пути ни вперед, ни назад.
472 Но углядел их Торондор и выслал им на помощь двух Орлов; Орлы подхватили братьев и перенесли их через Окружные горы в потаенную долину Тумладен, в сокрытый город Гондолин, где не бывал доселе никто из смертных. Добрый прием оказал гостям король Тургон, узнав, какого они рода; ибо Хадор был Другом эльфов, а кроме того, Улмо загодя присоветовал ему ласково обойтись с сыновьями этого Дома, от коих придет помощь в час нужды.
473 Хурин и Хуор прогостили во дворце Тургона без малого год; и говорится, что за это время Хурин, наделенный живым, пытливым умом, перенял многие знания эльфов и постиг отчасти намерения и замыслы короля. Тургон очень привязался к сыновьям Галдора; подолгу беседовал он с ними и воистину желал оставить их в Гондолине из любви к ним, а не только потому, что закон гласил: никто чужой, будь то эльф или смертный, отыскав путь в потаенное королевство и увидев город, не покинет Гондолина вновь, до тех пор, пока сам король не откроет врата и сокрытый народ не выйдет на свет.
474 Но Хурин и Хуор желали вернуться к своему народу, дабы сражаться в войнах и разделить невзгоды, выпавшие на его долю. И сказал Хурин Тургону: — Государь, мы — всего лишь смертные, не схожи мы с эльдар. Эльфы могут терпеливо выжидать на протяжении долгих лет, пока не пробьет час великих битв; но наш срок краток, быстро иссякают надежда наша и силы. Не сами нашли мы путь в Гондолин и даже не знаем доподлинно, где находится город; страх и изумление владели нами, пока несли нас Орлы дорогами ветров; по счастью, затуманен был наш взор.
475 И тут Бильбо, наконец, понял, что в его плане есть одно слабое место! Скорее всего, вы давно уже это заметили, и посмеиваетесь над хоббитом, - но еще неизвестно, что бы вы сами придумали в такой ситуации. Да, разумеется: Бильбо не успел залезть в бочку, а даже если бы и успел, все равно некому было заткнуть щели и закрыть крышку! Казалось, на этот раз он навсегда потеряет друзей (почти все бочки с гномами уже исчезли в темном туннеле) и останется один-одинешенек во дворце лесных эльфов, чтобы до конца своих дней шнырять по пещерам и воровать.
476 Ведь даже если бы он сумел убежать через главные ворота, он бы вряд ли нашел гномов. Хоббит не знал, как добраться сушей до того места, где бочки выбрасывало на берег. Он боялся даже подумать, что станет с гномами без него: ведь он не успел рассказать им все, что узнал, и объяснить, что он собирается предпринять, когда они выберутся из леса. Пока Бильбо в ужасе думал обо всем этом, эльфы, стоявшие около люка, продолжали веселиться и петь, а другие тем временем поспешили к нижним воротам, чтобы поднять решетку и выпустить скопившиеся в подземном ручье бочки наружу.
477 Уплывайте в час заката В край, где были вы когда-то, Из глухих подземных залов, Мимо гор, где дремлют скалы, Где парят над лесом птицы, Где в оврагах тьма таится, И, покинув тени гор, Выплывайте на простор. Вдаль плывите беззаботно Мимо камышей болотных, Сквозь вечерние туманы, Что ложатся на поляны, Вдаль спешите чередою За летучею звездою. Вплоть до самого восхода По шумливым быстрым водам Поспешайте друг за другом Дальше, к югу, дальше - к югу! Мимо сел и мимо башен, Мимо пастбищ, мимо пашен, К тем садам в краю холмистом, Где на солнце гроздь душиста Зреет в радость всей округе - Там, на юге! Там, на юге! Уплывайте в час заката В край, где были вы когда-то! Наконец к люку подкатили последний бочонок! В полном отчаянии и в совершенной растерянности бедный маленький Бильбо обхватил его руками и полетел в люк.
478 Плюх! - он шлепнулся в холодную темную воду, и бочонок оказался сверху. Бильбо вынырнул, отфыркиваясь и цепляясь за свою бочку, как крыса, но, как ни старался, не мог на нее вскарабкаться, - бочка всякий раз переворачивалась, и хоббит снова оказывался под ней. Бочка была пустая и плыла, как пробка. В уши Бильбо попала вода, но он все еще слышал, как эльфы поют наверху в погребе, и вдруг створки люка со стуком сомкнулись, и наступила тишина.
479 Бильбо остался один в ледяной воде в темном туннеле - ведь нельзя считать, что друзья рядом, когда все они плотно законопачены в бочках. Вскоре впереди в темноте открылся серый просвет. Бильбо услышал скрип: решетка нижних ворот поднималась. Бочки подпрыгивали и теснились, стремясь проскочить в арку и выбраться из туннеля, и хоббит угодил в самую толчею. Он уворачивался, как мог, чтобы его не затерло бочками и не раздавило в лепешку, но постепенно толкучка прекратилась, бочки одна за другой выплывали из-под каменной арки, и ручей уносил их прочь.
480 И тут Бильбо увидел, что даже если бы ему удалось оседлать свой бочонок, все равно бы из этого ничего хорошего не получилось: у выхода потолок туннеля опускался чуть ли не к самой воде, и между бочкой и каменным сводом не оставалось места даже для хоббита. Бильбо и бочки плыли вниз по ручью под нависающими ветвями деревьев, растущих по берегам с обеих сторон. Хоббит с тревогой подумал об остальных беглецах: как они там, не сильно ли протекают их бочки.
481 Он заметил, что некоторые из бочек, покачивающихся на волнах в лесном сумраке рядом с ним, сидят глубоко в воде: видимо, в них-то и находились гномы. «Надеюсь, что я плотно закрыл крышки!» - забеспокоился Бильбо. Но скоро ему стало не до того, чтобы волноваться о гномах, - приходилось думать о том, как бы не пропасть самому. Хоббит приноровился держать голову над водой, но дрожал от холода и гадал, не замерзнет ли насмерть, прежде чем ему выпадет случай выбраться из реки, и сколько он еще продержится, цепляясь за бочку, и не следует ли ему ее отпустить и попробовать вплавь добраться до берега.
482 Но удача не покидала его: вскоре несколько бочек, в том числе и бочонок Бильбо, попали в маленький водоворот, их отнесло течением к самому берегу, и там они ненадолго застряли, зацепившись за какую-то невидимую корягу. Бочонок Бильбо прижало к другой бочке, и он перестал крутиться. Тогда хоббит, воспользовавшись случаем, вскарабкался на бочонок, словно мокрая крыса, и растянулся наверху, раскинув руки и ноги, чтобы удержать равновесие.
483 Ветер был довольно холодным, но не таким ледяным, как вода, и Бильбо надеялся, что не скатится со своего бочонка обратно в реку, когда бочки отправятся дальше. Немного погодя бочки действительно тронулись с места, обогнули корягу, закружились, увлекаемые течением, и вскоре их опять вынесло на середину ручья. Как и предполагал Бильбо, держаться на бочке было невероятно трудно и неудобно, но он кое-как приспособился.
484 К счастью, Бильбо был очень легкий, а бочонок - большой и тяжелый, к тому же в него через щели просочилось немного воды. Но все равно плыть верхом на бочонке оказалось немногим легче, чем скакать без уздечки и стремян на пузатом пони, который все время норовит поваляться по траве. Таким образом мистер Бэггинс наконец добрался до мест, где лес стал не таким густым. Над черными кронами деревьев чуть более светлыми пятнами проглядывало ночное небо.
485 Жили-были четверо детей, которых звали Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси. Вы уже читали книгу «Лев, Колдунья и платяной шкаф», где рассказывается об их замечательных приключениях. Они открыли дверь волшебного шкафа и очутились в мире, совершенно не похожем на наш и стали там королями и королевами страны Нарнии. Пока они были в Нарнии, им казалось, что прошли многие годы, но когда они через дверь шкафа вернулись назад в Англию, то оказалось, что путешествие их не заняло ни одной минуты.
486 Во всяком случае, никто не заметил их отсутствия, и они не рассказали об этом никому, кроме одного очень мудрого взрослого. Все это случилось год назад, а теперь все четверо сидели на скамейке на платформе железнодорожной станции, а вокруг громоздились чемоданы и свертки. Они возвращались в школу. До этой станции они ехали вместе и здесь должны были сделать пересадку. Через несколько минут один поезд должен был увезти девочек, а еще через полчаса мальчикам предстояло уехать на другом поезде в свою школу.
487 Начало путешествия, пока они были все вместе, казалось им еще частью каникул. Но теперь, когда пришла пора сказать друг другу «до свидания» и разъехаться в разные стороны, все чувствовали, что каникулы действительно кончились и они уже почти в школе. Им было грустно, говорить было не о чем. Люси ехала в школу-интернат первый раз. Это была пустая сонная сельская станция, и на платформе кроме них никого не было.
488 Внезапно Люси пронзительно вскрикнула, как будто ее ужалила оса. – Что случилось, Лу? – спросил Эдмунд и тут же вскрикнул сам. – Что такое... – начал Питер, и вдруг тоже закричал: «Сьюзен, отпусти! Что ты делаешь? Куда ты меня тащишь?» – Я до тебя и не дотрагивалась, – ответила Сьюзен. – Меня саму что-то тащит. Ой-ой, перестаньте! Каждый заметил бледность других. – И со мной то же самое, – тяжело дыша произнес Эдмунд.
489 – Как будто меня тащат прочь. Как ужасно тянет... ах! начинается снова. – И меня, – сказала Люси. – Ой, я не могу. – Живей! – закричал Эдмунд. – Возьмемся за руки. Это магия – я чувствую. Быстрей! – Да, возьмемся за руки, – подхватила Сьюзен. – Хорошо бы это скорее кончилось. Ой! Через мгновенье багаж, скамейка, платформа и станция исчезли. Четверо детей, все еще держась за руки и тяжело дыша, очутились в лесу – да таком густом, что ветки деревьев кололись и не давали шагу ступить. Они протерли глаза и глубоко вздохнули.
490 – Ой, Питер! – воскликнула Люси. – Как ты думаешь, может быть мы вернулись назад в Нарнию? – Мы могли оказаться где угодно, – сказал Питер. – Я ничего не вижу из-за этих деревьев. Попытаемся выйти на открытое место, если оно тут есть. С трудом, исколотые иголками и колючками, они продирались сквозь чащу. Но тут их ждал другой сюрприз. Свет стал ярче, и через несколько шагов они уже были на краю леса и смотрели вниз на песчаный берег. Совсем близко от них лежало тихое море, катящее на песок маленькие волны.
491 Не было видно ни земли, ни облаков на небе. Солнце было там, где оно должно быть в десять утра, а море сияло ослепительной голубизной. Они остановились, вдыхая запах моря. – А здесь неплохо, – сказал Питер. Все быстро разулись и побрели по холодной чистой воде. – Это куда лучше, чем в душном вагоне возвращаться к латыни, французскому и алгебре, – сказал Эдмунд, и затем надолго воцарилось молчание. Они только брызгались и искали креветок и крабов.
492 – Все же, – внезапно сказала Сьюзен, – мы должны выработать какой-нибудь план. Скоро нам захочется есть. – У нас есть бутерброды, которые мама дала в дорогу, -напомнил Эдмунд. – По крайней мере, у меня. – А у меня нет, – огорчилась Люси, – остались в сумке. – Мои тоже, – добавила Сьюзен. – А мои в кармане куртки на берегу, – сказал Питер, – так что нам обеспечено два завтрака на четверых. Не так уж весело.
493 – Сейчас пить хочется больше, чем есть, – произнесла Люси и все почувствовали жажду, как это бывает, когда набегаешься по соленой воде под жарким солнцем. – Как будто мы потерпели кораблекрушение, – заметил Эдмунд. – В книгах говорится, что на островах всегда можно найти источники свежей прохладной воды. Давайте поищем. – Ты думаешь, надо возвращаться в этот густой лес? – спросила Сьюзен.
494 – Вовсе нет, – ответил Питер. – Если тут есть ручьи, они обязательно текут в море, и если мы пойдем вдоль берега, то наткнемся на один из них. И они побрели назад, сначала по гладкому мокрому песку, потом по сухому рыхлому, который забивался между пальцами; поэтому пришлось надевать носки и башмаки. Эдмунд и Люси не хотели обуваться и собрались идти обследовать берег босиком, но Сьюзен сказала, что они сошли с ума: «Нам никогда не найти их снова, а они нам еще понадобятся, если мы останемся тут до ночи и похолодает».
495 Жили-были на свете четверо ребят, их звали Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси. В этой книжке рассказывается о том, что приключилось с ними во время войны, когда их вывезли из Лондона, чтобы они не пострадали из-за воздушных налетов. Их отправили к старику профессору, который жил в самом центре Англии, в десяти милях от ближайшей почты.
496 У него никогда не было жены, и он жил в очень большом доме с экономкой и тремя служанками – Айви, Маргарет и Бетти (но они почти совсем не принимали участия в нашей истории). Профессор был старый-престарый, с взлохмаченными седыми волосами и взлохмаченной седой бородой почти до самых глаз. Вскоре ребята его полюбили, но в первый вечер, когда он вышел им навстречу к парадным дверям, он показался им очень чудным.
497 Люси (самая младшая) даже немного его испугалась, а Эдмунд (следующий за Люси по возрасту) с трудом удержался от смеха – ему пришлось сделать вид, что он сморкается. Когда они в тот вечер пожелали профессору спокойной ночи и поднялись наверх, в спальни, мальчики зашли в комнату девочек, чтобы поболтать обо всем, что они увидели за день. – Нам здорово повезло, это факт, – сказал Питер. – Ну и заживем мы здесь! Сможем делать все, что душе угодно. Этот дедуля и слова нам не скажет.
498 – По-моему, он просто прелесть, – сказала Сьюзен. – Замолчи! – сказал Эдмунд. Он устал, хотя делал вид, что нисколечко, а когда он уставал, он всегда был не в духе. – Перестань так говорить. – Как так? – спросила Сьюзен. – И вообще, тебе пора спать. – Воображаешь, что ты мама, – сказал Эдмунд. – Кто ты такая, чтобы указывать мне? Тебе самой пора спать. – Лучше нам всем лечь, – сказала Люси.
499 – Если нас услышат, нам попадет. – Не попадет, – сказал Питер. – Говорю вам, это такой дом, где никто не станет смотреть, чем мы заняты. Да нас и не услышат. Отсюда до столовой не меньше десяти минут ходу по всяким лестницам и коридорам. – Что это за шум? – спросила вдруг Люси. Она еще никогда не бывала в таком громадном доме, и при мысли о длиннющих коридорах с рядами дверей в пустые комнаты ей стало не по себе.
500 – Просто птица, глупая, – сказал Эдмунд. – Это сова, – добавил Питер. – Тут должно водиться видимо-невидимо всяких птиц. Ну, я ложусь. Послушайте, давайте завтра пойдем на разведку. В таких местах, как здесь, можно много чего найти. Вы видели горы, когда мы ехали сюда? А лес? Тут, верно, и орлы водятся. И олени! А уж ястребы точно. – И барсуки, – сказала Люси. – И лисицы, – сказал Эдмунд. – И кролики, – сказала Сьюзен.
501 Но когда наступило утро, оказалось, что идет дождь, да такой частый, что из окна не было видно ни гор, ни леса, даже ручья в саду и того не было видно. – Ясное дело, без дождя нам не обойтись! – сказал Эдмунд. Они только что позавтракали вместе с профессором и поднялись наверх, в комнату, которую он им выделил для игр – длинную низкую комнату с двумя окнами в одной стене и двумя – в другой, напротив.
502 – Перестань ворчать, Эд, – сказала Сьюзен. – Спорю на что хочешь, через час прояснится. А пока тут есть приемник и куча книг. Чем плохо? – Ну нет, – сказал Питер, – это занятие не для меня. Я пойду на разведку по дому. Все согласились, что лучше игры не придумаешь. Так вот и начались их приключения. Дом был огромный – казалось, ему не будет конца – и в нем было полно самых необыкновенных уголков.
503 Вначале двери, которые они приоткрывали, вели, как и следовало ожидать, в пустые спальни для гостей. Но вскоре ребята попали в длинную-предлинную комнату, увешанную картинами, где стояли рыцарские доспехи: за ней шла комната с зелеными портьерами, в углу которой они увидели арфу. Потом, спустившись на три ступеньки и поднявшись на пять, они очутились в небольшом зале с дверью на балкон; за залом шла анфилада комнат, все стены которых были уставлены шкафами с книгами – это были очень старые книги в тяжелых кожаных переплетах.
504 А потом ребята заглянули в комнату, где стоял большой платяной шкаф. Вы, конечно, видели такие платяные шкафы с зеркальными дверцами. Больше в комнате ничего не было, кроме высохшей синей мухи на подоконнике. – Пусто, – сказал Питер, и они друг за другом вышли из комнаты... все, кроме Люси. Она решила попробовать, не откроется ли дверца шкафа, хотя была уверена, что он заперт. К ее удивлению, дверца сразу же распахнулась и оттуда выпали два шарика нафталина.
505 Это случилось в последние дни существования Нарнии. Далеко на Западе, за равниной Фонарного столба, за огромным водопадом, жил Обезьян. Он был так стар, что никто не мог вспомнить, когда он впервые пришел в эти места. Он был самой умной и при этом самой морщинистой и безобразной обезьяной, какую только можно себе представить. Жил он в маленьком домике, который прятался в развилке большого дерева среди листвы.
506 Звали его Хитр. В этой части леса было много других говорящих животных и людей, и гномов, и прочих обитателей, но у Хитра среди них был только один друг и сосед, ослик по имени Недотепа. Оба говорили, что они друзья, но, глядя со стороны, можно было подумать, что Недотепа был скорее слугой Хитра, чем его другом. Он работал за двоих. Когда они ходили к реке, Хитр наполнял водой большие кожаные фляги, но тащил их Недотепа.
507 Когда им было что-нибудь нужно в городе, расположенном ниже по реке. Недотепа шагал туда с пустыми корзинами на спине и нес их обратно полными и тяжелыми. Все вкусное, что ослик приносил из города, съедал Хитр, и при этом говорил: «Ты же понимаешь, я не могу есть траву и чертополох, как ты, и по справедливости я должен это чем-то возмещать». На что Недотепа всегда отвечал: «Конечно, Хитр, конечно. Я вижу, что это именно так».
508 Недотепа никогда не выражал недовольства, он знал, что Хитр гораздо умнее его, и думал, что очень мило со стороны Хитра быть его другом. А если Недотепа и пытался спорить, Хитр всегда говорил: «Не спорь. Недотепа, я понимаю, что нам нужно, гораздо лучше, чем ты. Ты ведь знаешь, что ты не очень умен». И ослик всегда отвечал: «Да, Хитр, ты прав, я не умен», и больше не протестовал, и делал все, что говорил Хитр.
509 Однажды утром эта парочка отправилась гулять по берегу Котелкового озера. Это было большое озеро, лежащее у подножья скал на западном краю Нарнии. Огромный водопад с громовым шумом падал прямо в озеро, а с другой стороны из него вытекала Великая река. Вода в озере все время плясала, булькала и вспенивалась, как будто закипала, и именно поэтому его назвали Котелковым. Озеро оживало ранней весной, когда водопад заглатывал все снега, тающие на вершинах Западных гор.
510 И вот, когда Хитр и Недотепа смотрели на Котелковое озеро, Хитр внезапно ткнул темным морщинистым пальцем и сказал: – Посмотри! Что это? – Что, что? – сказал ослик. – Что это за желтая штука, которую несет вниз по водопаду? Вот она опять, смотри! Она плавает. Мы должны понять, что это. – Должны мы? – сказал Недотепа. – Конечно, должны, – ответил Хитр. – Это может быть что-нибудь полезное. Будь другом, прыгни в озеро и вылови эту штуку. Тогда мы и узнаем, что это.
511 – Прыгнуть в озеро? – сказал ослик, шевеля длинными ушами. – Ну, а как мы иначе достанем это, если ты не прыгнешь? – спросил Обезьян. – Но... но... – сказал Недотепа, – не лучше ли будет, если ты прыгнешь? Ведь это тебе хочется узнать, а не мне. Кроме того, у тебя есть руки, как у человека или гнома, а у меня только копыта. – Да, Недотепа, – сказал Хитр. – Я никогда не думал, что ты можешь такое сказать. Даже представить себе не мог. – Ну что я сказал неправильного? – робко спросил осел, видя, что Хитр глубоко оскорблен. – Я имел в виду только...
512 – Ты хочешь, чтобы я полез в воду? – спросил Обезьян. Как будто ты не знаешь, какая слабая у обезьян грудь и как легко они простужаются! Очень хорошо. Я полезу. Я наверняка простужусь на этом жестоком ветру. Но я полезу. Может быть, я даже умру. Тогда-то ты пожалеешь, – голос Хитра звучал так, будто он собирался удариться в слезы. – Ну, пожалуйста, пожалуйста, не делай этого, – не то сказал, не то проревел ослик. – Я вовсе не имел этого в виду. Ты знаешь, что я глуп, и не могу думать о двух вещах сразу. Я забыл про твою слабую грудь. Конечно, я полезу. Ты и не думай делать это сам. Обещай мне, что ты этого не сделаешь, Хитр.
513 Хитр обещал, и Недотепа, цокая всеми четырьмя копытами, стал искать, где бы войти в озеро. Мало того, что было холодно – не шуткой было и войти в эту бурлящую и пенящуюся воду, и ослик стоял и дрожал целую минуту, пока решился. Но тут Хитр, стоя позади, воскликнул: «Лучше бы я сделал это сам». Услышав такие слова, Недотепа сказал: «Нет, нет, ты же обещал, я уже там», – и вошел в озеро. Огромная масса пены окатила его, пасть наполнилась водой, он почти ослеп. Он пробыл под водой несколько секунд и вынырнул далеко от берега.

Связаться
Выделить
Выделите фрагменты страницы, относящиеся к вашему сообщению
Скрыть сведения
Скрыть всю личную информацию
Отмена