[{{mminutes}}:{{sseconds}}] X
Пользователь приглашает вас присоединиться к открытой игре игре с друзьями .
Лирика
(21)       Используют 92 человека

Комментарии

Jvcki_Wai 26 июля 2021
За 300 доездов модератор "Переборыч" даёт 8000 очков!
Lakira 31 августа 2014
Ната-Хин, увы, но меня набор вместе с самим отрывком имен, названий, дат, явок сбивает с лиричного настроя, так что словарь такой, какой есть.
Если что-то заинтересовало, обычно найти не сложно: одну строчку взять в кавычки – и в google её.
Ковровчаночка 30 августа 2014
Жалко, что автор не указывал ни авторов произведений, ни само произведение или отрывок. Если что-то заинтересовало, то надо идти в поиски.
VisaryMaster 14 сентября 2011
Отличный словарь... как стану маньяком, буду катать от умиротворения...
скрытый текст…
Написать тут
Описание:
Стихотворения (и отрывки из стихотворений) разных поэтов. Тренировка заглавных букв и знаков препинания. Стихи от 6 до 16 строк - возможно, потребуется уменьшение размера шрифта, чтобы всё помещалось на экран.
Автор:
Lakira
Создан:
7 августа 2010 в 00:39 (текущая версия от 28 сентября 2014 в 12:53)
Публичный:
Да
Тип словаря:
Тексты
Цельные тексты, разделяемые пустой строкой (единственный текст на словарь также допускается).
Информация:
Если текст не помещается на экран полностью, можно применить к Клавогонкам пользовательский стиль.
Содержание:
1 Устал я жить в родном краю
В тоске по гречневым просторам.
Покину хижину мою,
Уйду бродягою и вором.
Пойду по белым кудрям дня
Искать убогое жилище.
И друг любимый на меня
Наточит нож за голенище.
Весной и солнцем на лугу
Обвита жёлтая дорога,
И та, чьё имя берегу,
Меня прогонит от порога.
И вновь вернуся в отчий дом,
Чужою радостью утешусь,
В зелёный вечер под окном
На рукаве своём повешусь.
2 Я покинул родимый дом,
Голубую оставил Русь.
В три звезды березняк над прудом
Теплит матери старой грусть.
Золотою лягушкой луна
Распласталась на тихой воде.
Словно яблонный цвет, седина
У отца пролилась в бороде.
Я не скоро, не скоро вернусь.
Долго петь и звенеть пурге.
Стережёт голубую Русь
Старый клён на одной ноге,
И я знаю, есть радость в нём
Тем, кто листьев целует дождь,
Оттого что тот старый клён
Головой на меня похож.
3 Русь моя! Деревянная Русь!
Я один твой певец и глашатай.
Звериных стихов моих грусть
Я кормил резедой и мятой.
Взбрезжи, полночь, луны кувшин
Зачерпнуть молока берёз!
Словно хочет кого придушить
Руками крестов погост!
Бродит чёрная жуть по холмам,
Злобу вора струит в наш сад.
Только сам я разбойник и хам
И по крови степной конокрад.
Кто видал, как в ночи кипит
Кипячёных черёмух рать?
Мне бы в ночь в голубой степи
Где-нибудь с кистенём стоять.
4 Всё живое особой метой
Отмечается с ранних пор.
Если не был бы я поэтом,
То, наверно, был мошенник и вор.
Худощавый и низкорослый,
Средь мальчишек всегда герой,
Часто, часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой.
И навстречу испуганной маме
Я цедил сквозь кровавый рот:
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму всё заживёт».
И теперь вот, когда простыла
Этих дней кипятковая вязь,
Беспокойная, дерзкая сила
На поэмы мои пролилась.
5 Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна берёзового ситца
Не заманит шляться босиком.
Дух бродяжий! ты всё реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя! иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
6 Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
Я московский, озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою лёгкую походку.
Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.
7 Да! Теперь решено. Без возврата
Я покинул родные поля.
Уж не будут листвою крылатой
Надо мною звенеть тополя.
Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пёс мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне Бог.
Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.
А когда ночью светит месяц,
Когда светит чёрт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак.
8 Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои в полукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.
Не гляди на её запястья
И с плечей её льющийся шёлк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашёл.
Я не знал, что любовь – зараза,
Я не знал, что любовь – чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.
Пой, мой друг. Навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рань.
Пусть целует она другова,
Молодая, красивая дрянь.
9 Ты жива ещё, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.
Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.
10 Я усталым таким ещё не был.
В эту серую морозь и слизь
Мне приснилось рязанское небо
И моя непутевая жизнь.
Много женщин меня любило,
Да и сам я любил не одну,
Не от этого ль тёмная сила
Приучила меня к вину.
Бесконечные пьяные ночи
И в разгуле тоска не впервь!
Не с того ли глаза мне точит,
Словно синие листья червь?
Не больна мне ничья измена,
И не радует лёгкость побед, –
Тех волос золотое сено
Превращается в серый цвет.
11 Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот и веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.
Ах! какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в Бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.
Золотые, далёкие дали!
Всё сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.
Дар поэта – ласкать и карябать,
Роковая на нём печать.
Розу белую с чёрною жабой
Я хотел на земле повенчать.
12 Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
Был я весь как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь без оглядки.
Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз златокарий омут,
И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому.
Поступь нежная, лёгкий стан,
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.
13 Пускай ты выпита другим,
Но мне осталось, мне осталось
Твоих волос стеклянный дым
И глаз осенняя усталость.
О, возраст осени! Он мне
Дороже юности и лета.
Ты стала нравиться вдвойне
Воображению поэта.
Я сердцем никогда не лгу
И потому на голос чванства
Бестрепетно сказать могу,
Что я прощаюсь с хулиганством.
Пора расстаться с озорной
И непокорною отвагой.
Уж сердце напилось иной,
Кровь отрезвляющею брагой.
14 Ты прохладой меня не мучай
И не спрашивай, сколько мне лет.
Одержимый тяжелой падучей,
Я душой стал, как жёлтый скелет.
Было время, когда из предместья
Я мечтал по-мальчишески – в дым,
Что я буду богат и известен
И что всеми я буду любим.
Да! Богат я, богат с излишком.
Был цилиндр, а теперь его нет.
Лишь осталась одна манишка
С модной парой избитых штиблет.
И известность моя не хуже,
От Москвы по парижскую рвань
Моё имя наводит ужас,
Как заборная, громкая брань.
15 Отговорила роща золотая
Берёзовым, весёлым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.
Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник –
Пройдёт, зайдёт и вновь оставит дом.
О всех ушедших грезит коноплянник
С широким месяцем над голубым прудом.
Стою один среди равнины голой,
А журавлей относит ветер в даль,
Я полон дум о юности веселой,
Но ничего в прошедшем мне не жаль.
Не жаль мне лет, растраченных напрасно,
Не жаль души сиреневую цветь.
В саду горит костёр рябины красной,
Но никого не может он согреть.
16 Над окошком месяц. Под окошком ветер.
Облетевший тополь серебрист и светел.
Дальний плач тальянки, голос одинокий –
И такой родимый, и такой далёкий.
Плачёт и смеётся песня лиховая.
Где ты, моя липа? Липа вековая?
Я и сам когда-то в праздник спозаранку
Выходил к любимой, развернув тальянку.
А теперь я милой ничего не значу.
Под чужую песню и смеюсь и плачу.
17 Ах, как много на свете кошек,
Нам с тобой их не счесть никогда.
Сердцу снится душистый горошек,
И звенит голубая звезда.
Наяву ли, в бреду иль спросонок,
Только помню с далёкого дня –
На лежанке мурлыкал котёнок,
Безразлично смотря на меня.
Я ещё тогда был ребёнок,
Но под бабкину песню вскок
Он бросался, как юный тигрёнок,
На оброненный ею клубок.
Всё прошло. Потерял я бабку,
А ещё через несколько лет
Из кота того сделали шапку,
А её износил наш дед.
18 В этом мире я только прохожий,
Ты махни мне веселой рукой.
У осеннего месяца тоже
Свет ласкающий, тихий такой.
В первый раз я от месяца греюсь,
В первый раз от прохлады согрет,
И опять и живу и надеюсь
На любовь, которой уж нет.
Это сделала наша равнинность,
Посолённая белью песка,
И измятая чья-то невинность,
И кому-то родная тоска.
Потому и навеки не скрою,
Что любить не отдельно, не врозь,
Нам одною любовью с тобою
Эту родину привелось.
19 Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Потому что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Потому что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.
Потому что я с севера, что ли?
Я готов рассказать тебе поле,
Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи –
Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.
20 Судьба взяла моё сердце
И тебя вложила мне в грудь.
Ты меня не можешь отторгнуть,
Я тебя не могу отторгнуть, –
Друг без друга нам не вздохнуть!
Ты и я, я и ты – это мы с тобою, –
Эти звенья не разомкнуть!
Море и небо, связанные судьбою,
Небо и море суть.
21 Слушай меня: мир переполнен нечистью,
Что означает бессмысленность благодеяния.
Нас не расслабишь, не запугаешь вечностью.
Мы выросли в саду отрицанья и знания.
После смерти мы станем холмами и ямами.
Век машин отведёт нам резервации,
Где мы будем трезвонить ямбами,
Думая, что тем самым спасаем нации.
Боги, в которых мы верили и не верили,
Примут нас равнодушно и выделят пенсии.
То-то мы позабавимся со свирелями –
В тех краях, где общаются только песнями!
22 Я знаю правду!
Все прежние правды – прочь!
Не надо людям с людьми на земле бороться.
Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь.
О чём – поэты, любовники, полководцы?
Уж ветер стелется, уже земля в росе,
Уж скоро звёздная в небе застынет вьюга,
И под землёю скоро уснём мы все,
Кто на земле не давали уснуть друг другу.
23 Я не вернусь. И на землю успокоенье ночное
Спустится в тёплую темень под одинокой луною.
Ветер в покинутом доме, где не оставлю и тени,
Станет искать мою душу и окликать в запустенье.
Будет ли кто меня помнить, я никогда не узнаю,
Да и найдётся ли кто-то, кто загрустит, вспоминая.
Но будут цветы и звёзды, и радости, и страданья,
И где-то в тени деревьев нечаянные свиданья.
И старое пианино в ночи зазвучит порою,
Но я уже тёмных окон задумчиво не открою.
24 Отзвучала сирена, и луна всё печальней.
Потянуло с востока дорассветным туманом.
Лай собак замирает – на окраине дальней,
И весь мир исчезает, потонув в безымянном.
Свет луны разольётся по кладбищенским ивам...
Вспыхнет мох под луною на старинном соборе...
Заблестят её слезы в роднике торопливом...
И земля опустеет. И останется море...
25 Ты меня не догонишь, друг.
Как безумец, в слезах примчишься,
А меня – ни здесь, ни вокруг.
Ужасающие хребты
Позади себя я воздвигну,
Чтоб меня не настигнул ты!
Постараюсь я все пути
Позади себя уничтожить,
Ты меня, дружище, прости!..
Ты не сможешь остаться, друг...
Я, возможно, вернусь обратно,
А тебя – ни здесь, ни вокруг.
26 Иду неустанно. По дальним и ближним полянам
Огромная ночь разлилась океаном.
Иду неустанно. На сердце и сладко и странно;
Со всем, что встречаю, сливаюсь нежданно –
Иду неустанно! – и ноги купаются в травах туманных,
И весь я наполнен теплынью медвяной.
Иду неустанно, чтоб слышать все слёзы и раны
Дорог, о которых пою постоянно.
27 И я уйду. А птица будет петь как пела,
И будет сад, и дерево в саду,
И мой колодец белый.
На склоне дня, прозрачен и спокоен,
Замрёт закат, и вспомнят про меня
Колокола окрестных колоколен.
С годами будет улица иной;
Кого любил я, тех уже не станет,
И в сад мой за белёною стеной,
Тоскуя, только тень моя заглянет...
И я уйду; один – без никого,
Без вечеров, без утренней капели
И белого колодца моего...
А птицы будут петь и петь, как пели.
28 Одна звезда меж всеми дышит
И так дрожит,
Она лучом алмазным пышет
И говорит:
Не суждено с тобой нам дружно
Носить оков,
Не ищем мы и нам не нужно
Ни клятв, ни слов.
Не нам восторги и печали,
Любовь моя!
Но мы во взорах разгадали,
Кто ты, кто я.
Чем мы горим, светить готово
Во тьме ночей;
И счастья ищем мы земного
Не у людей.
29 Мне остаётся только дождь
И привкус этих крыш железный.
Мне остаётся только дождь,
Бессмысленный и бесполезный.
Мне остаётся только дождь
В расколотом хрустальном мире,
Где изречённое есть ложь,
Где проживая, ты живёшь,
Но и при свете не найдёшь
Себя в прокуренной квартире.
И остаётся только дождь.
30 Смотри, как облаком живым
Фонтан сияющий клубится;
Как пламенеет, как дробится
Его на солнце влажный дым.
Лучом поднявшись к небу, он
Коснулся высоты заветной –
И снова пылью огнецветной
Ниспасть на землю осуждён.
О смертной мысли водомёт,
О водомёт неистощимый!
Какой закон непостижимый
Тебя стремит, тебя мятёт?
Как жадно к небу рвёшься ты!..
Но длань незримо роковая,
Твой луч упорный преломляя,
Сверкает в брызгах с высоты.
31 На заре ты её не буди,
На заре она сладко так спит;
Утро дышит у ней на груди,
Ярко пышет на ямках ланит.
И подушка её горяча,
И горяч утомительный сон,
И, чернеясь, бегут на плеча
Косы лентой с обеих сторон.
А вчера у окна ввечеру
Долго-долго сидела она
И следила по тучам игру,
Что, скользя, затевала луна.
И чем ярче играла луна,
И чем громче свистал соловей,
Всё бледней становилась она,
Сердце билось больней и больней.
32 О чём ты воешь, ветр ночной?
О чём так сетуешь безумно?..
Что значит странный голос твой,
То глухо жалобный, то шумно?
Понятным сердцу языком
Твердишь о непонятной муке –
И роешь и взрываешь в нём
Порой неистовые звуки!..
О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Из смертной рвётся он груди,
Он с беспредельным жаждет слиться!..
О, бурь заснувших не буди –
Под ними хаос шевелится!..
33 Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело...
О, сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой!
О, сколько горестных минут,
Любви и радости убитой!..
Стоял я молча в стороне
И пасть готов был на колени, –
И страшно грустно стало мне,
Как от присущей милой тени.
34 Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора –
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...
Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто всё – простор везде, –
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко ещё до первых зимних бурь –
И льётся чистая и тёплая лазурь
На отдыхающее поле...
35 И гроб опущен уж в могилу,
И всё столпилося вокруг...
Толкутся, дышат через силу,
Спирает грудь тлетворный дух...
И над могилою раскрытой,
В возглавии, где гроб стоит,
Учёный пастор, сановитый,
Речь погребальную гласит...
Вещает бренность человечью,
Грехопаденье, кровь Христа...
И умною, пристойной речью
Толпа различно занята...
А небо так нетленно чисто,
Так беспредельно над землей...
И птицы реют голосисто
В воздушной бездне голубой...
36 Среди дубравы блестит крестами
Храм пятиглавый с колоколами.
Их звон призывный через могилы
Гудит так дивно и так уныло!
К себе он тянет неодолимо,
Зовёт и манит он в край родимый,
В край благодатный, забытый мною, –
И, непонятной томим тоскою,
Молюсь и каюсь я, и плачу снова,
И отрекаюсь я от дела злого;
Далеко странствуя мечтой чудесною,
Через пространства я лечу небесные,
И сердце радостно дрожит и тает,
Пока звон благостный не замирает...
37 На мир таинственный духов,
Над этой бездной безымянной,
Покров наброшен златотканый
Высокой волею богов.
День – сей блистательный покров –
День, земнородных оживленье,
Души болящей исцеленье,
Друг человеков и богов!
Но меркнет день – настала ночь;
Пришла – и с мира рокового
Ткань благодатную покрова,
Сорвав, отбрасывает прочь...
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами –
Вот отчего нам ночь страшна!
38 Послушайте!
Ведь, если звёзды зажигают –
значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – кто-то хочет, чтобы они были?
Значит – кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит –
чтоб обязательно была звезда! –
клянётся –
не перенесёт эту беззвёздную муку!
39 Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои –
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, –
Любуйся ими – и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?
Мысль изречённая есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, –
Питайся ими – и молчи.
40 Время тайну нам выдало,
Размотался клубок.
Откопали мы идола.
То ли чёрт, то ли бог?
Он глазами зловещими
В наши души смотрел.
Камень в сколах и трещинах
За века просырел.
В колдунов мы не веруем,
Но средь света и тьмы
Часто в непогодь серую
Ищем идолов мы.
Пусть не каменных, новое
Рядом всякие дни.
Нас тупые, суровые
Пожирают они.
41 Живи. Не жалуйся, не числи
Ни лет минувших, ни планет,
И стройные сольются мысли
В ответ единый: смерти нет.
Будь милосерден. Царств не требуй.
Всем благодарно дорожи.
Молись – безоблачному небу
И василькам в волнистой ржи.
Не презирая грез бывалых,
Старайся лучшие создать.
У птиц, у трепетных и малых,
Учись, учись благословлять!
42 Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
И прозрачные киоски,
В звонко-звучной тишине,
Вырастают, словно блестки,
При лазоревой луне.
Всходит месяц обнажённый
При лазоревой луне...
Звуки реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.
43 Мучительно за годом год идёт,
А дней уже осталось так немного.
Но чем их меньше, тем длинней дорога,
Тем больше в сердце горестных забот.
Мой дар слабеет, и который год
Не знает радость моего порога.
И только опыт, всё измерив строго,
Порой обман грозящий узнаёт.
Гонюсь за счастьем – вот оно! попалось!
Увы! Рванулось и опять умчалось.
Я падаю, встаю, пропал и след...
Бегу опять, зову – оно далеко.
Вперяю в даль отчаянное око...
Оно исчезло, и надежды нет.
44 В соседнем доме окна жолты.
По вечерам – по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам.
И глухо заперты ворота,
А на стене – а на стене
Недвижный кто-то, чёрный кто-то
Людей считает в тишине.
Я слышу всё с моей вершины:
Он медным голосом зовёт
Согнуть измученные спины
Внизу собравшийся народ.
Они войдут и разбредутся,
Навалят на спины кули.
И в жолтых окнах засмеются,
Что этих нищих провели.
45 Не хотелось бы, да придётся
Потерять неотпетым тело,
Потому так душа и рвётся
В небеса лебедицей белой.
А на Руси нынче оттепель,
Набухают, как вены, реки.
Все пороги – ничто теперь
На пути из Варягов в Греки.
Не хотелось бы, да придётся
Уходить, уже не прощаясь.
Нам из прошлого не зачтётся
Ни тоска, ни любовь, ни жалость.
А на Руси нынче оттепель,
Зарастают травой огрехи.
Крестит талой водой апрель
На пути из Варягов в Греки.
46 Зимний ветер играет терновником,
Задувает в окне свечу.
Ты ушла на свиданье с любовником.
Я один. Я прощу. Я молчу.
Ты не знаешь, кому ты молишься, –
Он играет и шутит с тобой.
О терновник холодный уколешься,
Возвращаясь ночью домой.
Но, давно прислушавшись к счастию,
У окна я тебя подожду.
Ты ему отдаёшься со страстию.
Всё равно. Я тайну блюду.
Всё, что в сердце твоём туманится,
Станет ясно в моей тишине.
И когда он с тобой расстанется,
Ты признаешься только мне.
47 Я умер. Я пал от раны.
И друзья накрыли щитом
Может быть, пройдут караваны
И вожатый растопчет конём.
Так лежу три дня без движенья.
И взываю к песку: «Задуши!..»
Но тело хранит от истленья
Красноватый уголь души.
На четвёртый день я восстану,
Подыму раскалённый щит,
Растравлю песком свою рану
И приду к Отшельнице в скит.
Из груди, сожжённой песками,
Из плаща, в пыли и крови,
Негодуя, вырвется пламя
Безначальной, живой любви.
48 Предчувствую Тебя. Года проходят мимо –
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,
И молча жду, – тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду – и горестно, и низко,
Не одолев смертельные мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
49 Пусть светит месяц – ночь темна.
Пусть жизнь приносит людям счастье, –
В моей душе любви весна
Не сменит бурного ненастья.
Ночь распростёрлась надо мной
И отвечает мёртвым взглядом
На тусклый взор души больной,
Облитой острым, сладким ядом.
И тщетно, страсти затая,
В холодной мгле передрассветной
Среди толпы блуждаю я
С одной лишь думою заветной:
Пусть светит месяц – ночь темна.
Пусть жизнь приносит людям счастье, –
В моей душе любви весна
Не сменит бурного ненастья.
50 Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.
Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины жёлто-красной,
Слагаю я весёлые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.
Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озёрной лесопильни.
51 Погружался я в море клевера,
Окружённый сказками пчёл.
Но ветер, зовущий с севера,
Моё детское сердце нашёл.
Призывал на битву равнинную –
Побороться с дыханьем небес.
Показал мне дорогу пустынную,
Уходящую в тёмный лес.
Я иду по ней косогорами
И смотрю неустанно вперёд,
Впереди с невинными взорами
Моё детское сердце идёт.
Пусть глаза утомятся бессонные,
Запоёт, заалеет пыль...
Мне цветы и пчёлы влюблённые
Рассказали не сказку – быль.
52 Покорно мне воображенье
В изображенье серых глаз
В моём тверском уединенье
Я горько вспоминаю вас.
Прекрасных рук счастливый пленник
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
Случилось, как хотели вы,
Вы, приказавший мне: довольно,
Поди, убей свою любовь!
И вот я таю, я безвольна,
Но всё сильней скучает кровь.
И если я умру, то кто же
Мои стихи напишет вам
Кто стать звенящими поможет
Ещё не сказанным словам?
53 Вхожу я в тёмные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озарённый,
Только образ, лишь сон о Ней.
О, я привык к этим ризам
Величавой Вечной Жены!
Высоко бегут по карнизам
Улыбки, сказки и сны.
О, Святая, как ласковы свечи,
Как отрадны Твои черты!
Мне не слышны ни вздохи, ни речи,
Но я верю: Милая – Ты.
54 Я люблю тебя так оттого,
Что из пошлых и гордых собою
Не напомнишь ты мне никого
Откровенной и ясной душою,
Что с участьем могла ты понять
Роковую борьбу человека,
Что в тебе уловил я печать
Отдалённого, лучшего века!
Я люблю тебя так потому,
Что не любишь ты мёртвого слова,
Что не веришь ты слепо уму,
Что чужда ты расчёта мирского;
Что горячее сердце твоё
Часто бьётся тревожно и шибко...
Что смиряется горе моё
Пред твоей миротворной улыбкой!
55 Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.
Вечер осенний был душен и ал,
Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:
«Знаешь, с охоты его принесли,
Тело у старого дуба нашли.
Жаль королеву. Такой молодой!..
За ночь одну она стала седой».
Трубку свою на камине нашёл
И на работу ночную ушёл.
Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки её погляжу.
А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля...»
56 Не будем пить из одного стакана
Ни воду мы, ни сладкое вино,
Не поцелуемся мы утром рано,
А ввечеру не поглядим в окно.
Ты дышишь солнцем, я дышу луною,
Но живы мы любовию одною.
Со мной всегда мой верный, нежный друг,
С тобой твоя весёлая подруга.
Но мне понятен серых глаз испуг,
И ты виновник моего недуга.
Коротких мы не учащаем встреч.
Так наш покой нам суждено беречь.
57 Санкт-Петербург – гранитный город,
Взнесённый Словом над Невой,
Где небосвод давно распорот
Адмиралтейскою иглой!
Как явь, вплелись в твои туманы
Виденья двухсотлетних снов,
О, самый призрачный и странный
Из всех российских городов!
Недаром Пушкин и Растрелли,
Сверкнувши молнией в веках,
Так титанически воспели
Тебя – в граните и в стихах!
И майской ночью в белом дыме,
И в завываньи зимних пург
Ты всех прекрасней – несравнимый
Блистательный Санкт-Петербург!
58 Я с вечностью приятельство забросил,
я нынче не поглядываю в небо:
как там Господь и живы ль звёзды,
и как луна, скрипит ещё старуха
разбитой колесницей тьмы?
Что смерть: здорова ли? гуляет?
блестит по вечерам косою? –
улыбкой чёрной опьяняя полночь,
и также ль навещает безнадёжных,
заказы принимая на гробы:
– Пришлём, пришлём, уж вы не беспокойтесь,
не заржавеет, так сказать, за нами...
59 Он читает чужие слова весь день,
курит папиросы, видит треснувший потолок,
проплывает коммунальной рыбой вдоль стен,
телефон наелся звонков и умолк.
Серый свет, серый зернистый свет.
Вещи как лежали, так и лежат.
Одиночество – повод заснуть и умереть.
Город сжат зимой, как пружина – сжат.
Человек вмерзающий в пространственную спираль,
в ледяное железо населённых витков,
отдаёт по капле в бетонный Грааль
переулков и улиц стучащую кровь.
60 Я войду в метро, троллейбус, автобус, трамвай,
я увижу начальника серый, чёрный, коричневый, синий костюм.
Я ходячая свая между ходячих свай
таких же, как я, как они, я – угрюм.
Мне хочется лечь, удрать, удавиться, вылететь в окно.
Я не хочу считать деньги, терять ключи, кошелёк.
Мне не помогает женщина и вино
забыть, что она одинока, что я одинок.
61 Я в этот мир пришёл, чтоб видеть Солнце,
И синий кругозор.
Я в этот мир пришёл, чтоб видеть Солнце,
И выси гор.
Я в этот мир пришёл, чтоб видеть Море,
И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре,
Я властелин.
Я победил холодное забвенье,
Создав мечту мою.
Я каждый миг исполнен откровенья,
Всегда пою.
Кто равен мне в моей певучей силе?
Никто, никто.
Мою мечту страданья пробудили,
Но я любим за то.
62 Я спросил у свободного Ветра,
Что мне сделать, чтоб быть молодым.
Мне ответил играющий Ветер
«Будь воздушным, как ветер, как дым!»
Я спросил у могучего Моря,
В чём великий завет бытия.
Мне ответило звучное Море
«Будь всегда полнозвучным, как я!»
Я спросил у высокого Солнца,
Как мне вспыхнуть светлее зари.
Ничего не ответило Солнце,
Но душа услыхала: «Гори!»
63 Как пленительна весна
Там где снег – не сновиденье,
Где полгода – тишина,
Перед счастьем возрожденья.
Там душа, волнуясь, ждёт:
Что ж, сегодня торжествуем?
Что ж, река разрушит лёд
Бурным влажным поцелуем?
Там весна – как смерть врага,
Все вдвойне от Солнца пьяны.
Вас приветствую, снега,
Вас, бессмертные туманы!
64 Мы можем идти по широким равнинам,
Идти, не встречаясь в пути никогда.
И каждый пребудет, один, властелином, –
Пока не взойдёт роковая звезда.
Мы можем бросать беспокойные тени,
Их месяц вытягивать будет в длину.
В одном восхожденьи мы будем ступени,
И равны, – пока не полюбим одну.
Тогда мы солжём, но себе не поможем,
Тогда мы забудем о Боге своём.
Мы можем, мы можем, мы многое можем,
Но только – мой равный! – пока мы вдвоём.
65 Нет дня, чтоб я не думал о тебе,
Нет часа, чтоб тебя я не желал.
Проклятие невидящей Судьбе,
Мудрец сказал, что мир постыдно мал.
Постыдно мал и тесен для мечты,
И всё же ты далеко от меня.
О, боль моя! Желанна мне лишь ты,
Я жажду новой боли и огня!
Люблю тебя капризною мечтой,
Люблю тебя всей силою души,
Люблю тебя всей кровью молодой,
Люблю тебя, люблю тебя, спеши!
66 Тончайшие краски
Не в ярких созвучьях,
А в еле заметных
Дрожаниях струн, –
В них зримы сиянья
Планет запредельных,
Непознанных светов,
Невидимых лун.
И если в минуты
Глубокого чувства,
Мы смотрим безгласно
И любим без слов,
Мы видим, мы слышим,
Как светят нам солнца,
Как дышат нам блески
Нездешних миров.
67 Было поздно в наших думах.
Пела полночь с дальних башен.
Тёмный сон домов угрюмых
Был таинственен и страшен.
Было тягостно-обидно.
Даль небес была беззвездна.
Было слишком очевидно,
Что любить, любить нам – поздно.
Мы не поняли начала
Наших снов и песнопений.
И созвучье отзвучало
Без блаженных исступлений.
И на улицах угрюмых
Было скучно и морозно.
Било полночь в наших думах.
Было поздно, поздно, поздно.
68 Я нашёл в лесу цветок,
Он такой был лёгкий, нежный,
И рукой моей небрежной
Сломан тонкий стебелёк.
Много я сорвал цветов,
И ликующих и бледных,
В этих чащах заповедных,
Далеко от городов.
Но упрямая душа
Говорит, что лишь вначале,
В утро, чуждое печали,
Радость счастья хороша.
И воздушный тот цветок
Я во всех своих скитаньях,
В наслажденьях, и в страданьях,
Позабыть никак не мог.
69 Мне ведомо пламя отчаянья,
Я знаю, что знают в аду
Но, мраку отдавшись, бегу от раскаянья,
И новых грехов задыхаяся жду.
Красивую маску бесстрастия
Лишь равный способен понять
Глаза мои могут ослепнуть от счастия,
Ослепнуть от муки, – но слёз им не знать.
О, да, я колдунья влюблённая,
Смеюсь, по обрыву скользя.
Я ночью безумна, а днём полусонная,
Другой я не буду – не буду – нельзя.
70 Есть поцелуи – как сны свободные,
Блаженно-яркие, до исступленья.
Есть поцелуи – как снег холодные,
Есть поцелуи – как оскорбление.
О, поцелуи – насильно данные,
О, поцелуи – во имя мщения!
Какие жгучие, какие странные,
С их вспышкой счастья и отвращения!
Беги же с трепетом от исступленности,
Нет меры снам моим, и нет названия,
Я силен – волею моей влюбленности,
Я силен дерзостью – негодования!
71 Я не могу понять, как можно ненавидеть
Остывшего к тебе, обидчика, врага.
Я радости не знал – сознательно обидеть,
Свобода ясности мне вечно дорога.
Я всех люблю равно, любовью равнодушной,
Я весь душой с другим, когда он тут, со мной,
Но чуть он отойдёт, как светлый и воздушный
Забвеньем я дышу, своею тишиной.
Когда тебя твой рок случайно сделал гневным,
О, смейся надо мной, приди, ударь меня:
Ты для моей души не станешь ежедневным,
Не сможешь затемнить – мне вспыхнувшего – дня.
72 Поёт зима – аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далёкую
Седые облака.
А по двору метелица
Ковром шелковым стелется,
Но больно холодна.
Воробышки игривые,
Как детки сиротливые,
Прижались у окна.
Озябли пташки малые,
Голодные, усталые,
И жмутся поплотней.
73 Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
Ты сама под ласками сбросишь шёлк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
И пускай со звонами плачут глухари.
Есть тоска весёлая в алостях зари.
74 Вот оно, глупое счастье
С белыми окнами в сад!
По пруду лебедем красным
Плавает тихий закат.
Здравствуй, златое затишье
С тенью берёзы в воде!
Галочья стая на крыше
Служит вечерню звезде.
Где-то за садом, несмело,
Там, где калина цветёт,
Нежная девушка в белом
Нежную песню поёт.
Стелется синею рясой
С поля ночной холодок...
Глупое, милое счастье,
Свежая розовость щек!
75 Я последний поэт деревни,
Скромен в песнях дощатый мост.
За прощальной стою обедней
Кадящих листвой берёз.
Догорит золотистым пламенем
Из телесного воска свеча,
И луны часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час.
На тропу голубого поля
Скоро выйдет железный гость,
Злак овсяный, зарёю пролитый,
Соберёт его чёрная горсть.
Не живые, чужие ладони,
Этим песням при вас не жить!
Только будут колосья-кони
О хозяине старом тужить.
76 Ну, привет. Опять я тебя тревожу.
И опять – как видишь – неважный почерк.
Мы с тобою стали ещё моложе
на длину несказанных многоточий,
зарастая прошлого сорняками,
словно огород у меня на даче.
Я сегодня поднял свой первый камень
и не знаю: строить ли стену плача
или заморачиваться с забором? –
никакие нынче мои проблемы.
Все бегут за счастьем легко и споро,
как Наполеон убегал за Неман.
А меня волнует сие не очень –
у меня ж, ты помнишь, всегда заначка.
77 Разжав непослушные пальцы,
Я руку твою отпускаю.
Иди же, не смей оставаться!
Считай, что теперь я чужая.
Ты волен, ступай себе с Богом.
Мой выбор никто не осудит:
Узка над обрывом дорога,
Там третьему места не будет.
И я остаюсь не с тобою,
Прощаясь небрежным движеньем.
Судьба да хранит вас обоих:
Тебя и твоё отраженье.
Иди же! Не смей оставаться!
Да, думай, что я не любила.
Я вслед тебе буду смеяться,
Чтоб сил не заплакать хватило.
78 Докучное поветрие, незримый полусвет
В дыму над веками жестокими...
А мне-то что до этого, ведь я же – не поэт,
А просто я думаю строками.
Дорогам предначертанным меня не повязать –
Свою проломлю по беспутице.
Огонь – моя стихия – в антрацитовых глазах
Бессильной слезой не остудится!
Моим стихам не мятыми бумажками гореть –
Ожогами пляшущей ламии!
А если мне положено пылать на алтаре –
Я стану не жертвой, а пламенем!
79 ...А я холодным пью горячий кофе,
Мне по душе заснеженный июнь
И отнесусь спокойно к катастрофе
Несущей смерть желаний тем, кто юн.
Кто потерял так мало в промедлении
Тому потерь желаю роковых,
А я уже давно не в измерении
Любимых, любящих и сказочно живых...
80 Поговорим о всяческой ерунде –
О новых кедах, о старых бедах, о чём – не важно...
Пока мы вдруг не окажемся в той воде,
В которую, как известно, не входят дважды.
В воде, в которой мелей и бродов нет,
В таких волнах, что в минуту ослабнут руки,
И не помогут шлюпка и спасжилет...
Но помни: шторм – это просто слова и звуки.
Вот слово каплей стекает с моих волос,
Щекочет кожу маленькой нервной рыбкой.
Прости, наверное, снова не довелось
Мне в такт подобрать слова и признать ошибки.
81 Совсем никуда не бегу –
и не убегаю.
Я больше не верю в игру –
и не играю.
Смотрю, как то снег, то дожди
Слетают, стекают.
Я больше не верю в Дождись,
И не прощаюсь.
Я просто смотрю на тебя
Сквозь дни и темноты.
Без грусти, без гнева, любя.
Не ведая, кто ты...
82 И видеть сны. Бродить в иных мирах.
Кормить в горах с руки единорога.
Сложить своё волнение и страх
С надеждой на неведомого бога.
Прильнув, однажды, к зеркалу воды,
Увидеть отражение чужое.
И слушать, как поют на все лады
Русалки прелесть донного покоя.
Носить в колчане стрелы. Но в руках
Сжимать не меч, а посох. Не до драки
Железом будет, если облака,
Уступят место призраку собаки.
Когда своё тепло растратит день,
Лишь на закат останется монета,
У ног твоих послушно ляжет тень,
Ничем не повторяя силуэта.
83 Вот так просто выйти, внезапно, вдруг.
И хлопнут двери одной ладонью.
И выронить мир просто так, из рук,
Увидеть, как звёзды во мраке тонут
Кричать на луну, как дремучий зверь,
Зачем воскрешаешь, чтоб снова – в пропасть?
За дверью, за дверью, как прежде – дверь
Чтоб хлопать, и хлопать, и хлопать, хлопа...
84 Просто не рвался никто из кожи
Думать как озеро, всею гладью.
Просто никто не примерил платья
Непостижимой коровки божьей.
Просто никто не хотел признаться
В том, что не знает, как плачут кони.
Просто никто ничего не понял,
Да и по совести – не пытался.
Так вот бредём по зеркальным лужам,
Не понимая, что топчем лица,
Сколько же сон этот будет длиться?
Просто никто никому не нужен.
Просто никто не хотел и не был
Так же огромен, как это небо,
Искренен так, как во сне летаем.
Каждый по-своему непонимаем.
85 Как часто нас обманывают сны
Доступностью и лёгкостью полёта,
И книги – красотою переплёта,
И осень – обещанием весны.
Кто нас учил раскрашивать мечты
И тратить жизнь на поиск идеала,
Чтобы его низвергнуть с пьедестала,
Чтобы упасть с смертельной высоты?
Так мы, порой, в надежде на веселье,
Когда всё безысходно и равно,
Льём трепетной рукой в бокал вино,
Чтобы наутро ощутить похмелье...
86 И он решил – до неба пешком, раз в крыльях ему – отказ.
Он помнил, как пахнет чай с молоком и вкус незнакомых фраз.
Он помнил, как вышел из дома в ночь, узнав, что жизнь – это плен.
Долг – ложь, а судьба – канцелярский скотч не даст ему встать с колен.
И он пошёл в небеса пешком: что крылья? – лишь перьев горсть.
«Ты знаешь, небо недалеко», – поведал недавний гость.
87 Её постель как лёд холодна, а дом безупречно чист.
Лишь одиночество, тишина, да чайника тихий свист.
Она любит кошек, не любит мужчин, а так же – вязать крючком.
И у неё есть десять причин не плакать вообще ни о ком.
И поутру она пьёт свой чай, остывший ещё вчера.
Как хочется крикнуть – «Господь, встречай, для жизни я слишком стара!»
Она не ходит гулять во двор, не нянчит чужих детей.
Окно закрыто с тех самых пор, как с почты не стало вестей.
88 В простуженных трубах клокочет вода,
Закрытая в ящике для овощей,
Шуршит и скребётся хвостатая свёкла,
Глядят огурцы, как уродцы сквозь стёкла,
Сидит самовар – меднозубый кощей,
А чайник сопит и бормочет во сне,
Прижались к столу малыши табуретки,
В кастрюле от пара сомлели креветки,
Черна сковородка, как ведьма в огне,
Мигает бельмом телевизор слепой,
И мыши идут, не таясь, караваном
Из кухни в подполье, в нору под диваном,
Гружёные сыром, печеньем, крупой.
89 Слушаешь, как внутри прорастает рожь,
Смотришь туда невидящими глазами...
Что-то бормочешь... Детка, кого зовёшь?
Бог не придёт сегодня, он очень занят.
В общем, давай-ка, знаешь... сама-сама
Всё у тебя получится, ты же можешь.
В мир, где такая злая стоит зима,
Бог не придёт сегодня, и завтра тоже.
Слушаешь, как внутри поспевает рожь,
Смотришь оттуда долгим спокойным взглядом.
Детка, ещё немного, и ты поймёшь:
Бог не придёт, потому что всё время рядом.
90 Здравствуй... Вот и встретились нечаянно...
Как дела? Да ничего... пишу...
А глаза предательски встревают:
Выдуманным воздухом дышу!
Да. Спасибо. Тоже очень рада...
Сколько зим минуло? Года два...
А глаза – кровавыми слезами:
И ещё четыре страшных дня!
Чем живу? Я стискиваю зубы,
Чтоб не закричать тебе в ответ!
А глаза – сквозной, открытой раной:
Ты не видишь? Меня больше нет...
91 И не слово обожгло, не дыхание,
(Стало слышно как вокруг листья падали)
А бездонное, как вечность, молчание
На вопрос и приговор твой: а надо ли?
Сколько было в тишине этой страшного,
Сколько жизней за мгновение прожили
От ненужного до самого важного –
Расстаются и любя... только сможем ли?
Снова осень за окном беспросветная,
Или март никак теплом не поделится?
...Есть любовь больнее, чем безответная –
Та, в которую обоим не верится.
92 Тем первым холодным летом
Падали звёзды где-то за облаками,
Лес говорил о том и молчал об этом,
Ливни стучались в дом и делились снами.
Вечный мотив дороги терял значенье
Перед верандой, креслом-качалкой, чаем.
Ветер шептал о встречах и возвращеньях,
Радости, счастье – долгом и неслучайном.
Были седые утра, ночные грозы,
Флюгер вертелся, бился огонь в камине,
Сосны шумели. Книга житейской прозы
Полнилась днями. Пасмурными. Цветными.
93 Огоньки новых звёзд разбиваются о стекло,
Но всё также всерьёз я надеюсь увидеть Вас.
Пара дней пролетела, как будто сто лет прошло,
Только почта по-прежнему смотрится каждый час.
Этот мир окольцован заклятием «всё пройдёт»,
Но молчание льда заменяет живой огонь,
И я снова поверю, что всё-таки попадёт
Лучик Вашей звезды сквозь стекло на мою ладонь.
94 Ни правды не хочу, ни лжи,
ни алчной страсти –
Оставьте право просто жить
и быть в пространстве.
Я сам найду любовь и боль,
и даже веру.
Оставьте право выбрать роль
и день премьеры.
Мне предназначенный сюжет
сыграть позвольте.
Не обещайте долгих лет –
моих не троньте.
Согласен наперёд узнать
свой час финальный –
не надо только посвящать
в чужие тайны.
95 Не величай пришелицей из снов,
не прожигай меня горячим взглядом,
не трать напрасно россыпь нежных слов...
Не приручай! Прошу тебя – не надо.
Озябших пальцев мертвенный озноб
не отогреет жар твоих ладоней.
Горючих слез давно иссяк поток,
в глазах лишь льдинки – ты в них не утонешь.
И губ моих горчайшую полынь
сладчайшим поцелуем не иссушишь.
Не разморозишь лаской сердца стынь
и не растопишь ледяную душу.
96 Месить на тротуарах талый снег,
Курить табак – плохой, но недешёвый,
Для этого ли создан человек?
Блюсти в трамвайной давке этикет,
Скользить по строчкам книг незрячим взглядом,
Любить того, кто оказался рядом,
Поскольку лучших вариантов нет?
А если взять и всё перекрутить:
Сменить друзей, жильё, работу, имя,
Разделаться с проблемами своими
И тут же новых дел наворотить?
Но разве можно от себя сбежать?
В такую даль не продадут билета.
О Господи! пускай настанет лето!
Пускай табак не станет дорожать!
97 Я люблю играть чужие роли,
Надевать невидимые маски,
Называть фальшивые пароли,
Чтоб раскрасить мир в другие краски,
Я иду по разным параллелям,
Попадаю в разные ловушки.
Но в чужих путях к ненужным целям
Есть очарование игрушки.
Я кажусь не той, кто есть на деле,
И не той, кем, может быть, хотела.
Параллели сами ставят цели,
Параллели сами знают дело.
Где и кем я только ни бываю –
Я и зритель, и статист, и прима, –
И сама всё чаще забываю,
Каково моё лицо без грима.
98 Я сделаю маленький домик из белой бумаги,
В котором поселится ангел, живущий при мне.
На праздник он, может быть, станет вывешивать флаги,
А пламя свечи будет тенью плясать на стене.
Я буду к нему заходить, как случайный прохожий,
От маленькой свечки прикуривать мятый «Союз».
И, может, из чёрной бумаги когда-нибудь позже
Я сделаю домик, в котором сама поселюсь.
99 Мои стихи приходят – как придётся,
Из тишины, из сумерек, из снов;
Когда в мозгу взлетит и оборвётся
Мотив, упрямо требующий слов,
Идут стихи, готовые родиться,
Вбуравливаясь в мозг стальным винтом.
И я им помогаю воплотиться,
Не как строитель, возводящий дом,
Не как художник, пишущий картину,
Пустоты чёткой линией рубя,
Но как паук, плетущий паутину,
Вытягивая нити из себя.
100 Где-то там, за правым плечом,
То ли ангел, а то ли ветер.
Научили б владеть мечом,
А не словом... На белом свете
Слишком много великой тьмы,
Над которой не властно слово.
И нет сказочной той страны,
Где всё просто и честно. Снова
Не спасёт от обид строка.
И беду не отгонит песня.
Мир кончается... Но пока
Жизнь не кончилась в поднебесье.
Бьют слова горячим ключом,
Превращают печали в пепел.
Где-то там, за правым плечом,
То ли ангел, а то ли ветер.
101 Не смейся, я просто циничный романтик,
Как все, кто родился в престранное время:
В эпоху измен, перемен и проклятий,
Прощаний с друзьями, братаний не с теми.
Не смейся. Я вряд ли решусь на поступок.
Какой? Да любой. Слишком много болтая,
Я делаю мало. Мой мир очень хрупок:
Одно злое слово – и что-то сгорает.
Я циник. Но циник, влюблённый в свободу
Из книжек о счастье, любви и удаче
Я просто ребёнок. Жду нового года
И верю, что завтра всё будет иначе.
102 Все результаты – ничто с точки зрения вечности,
Всё, что создашь, поглотят энтропия и трение.
Жизнь изначально бессмысленна в силу конечности,
Сгинет не только творец, но, увы, и творение.
Что же нам делать и где же искать утешения?
В общем-то негде. Лишь только одно и поведаю:
В поезде даже за восемь секунд до крушения
Можно ещё наслаждаться приятной беседою.
103 А у нас сегодня срывается дождь. На крик.
А иначе никто не станет его жалеть.
У трамваев люди высечены внутри,
как рисунки в первобытной седой скале.
Вдоль дорог гуляет ветер – пора теплеть,
только он упрямый, северный, по глазам,
и слезинки проявляются на стекле,
словно кто-то их нарочно подрисовал.
Так идут вагоны, медленно, как в кино,
вот такой дождливый, странный палеолит.
А у нас сегодня срывается всё. С весной.
Мы, пожалуй, даже сделали, что смогли.
104 Поговори со мной, трава!
Скажи мне, где берёшь ты силы?
Меня ведь тоже так косили,
Что отлетала голова...
Скажи, подружка, как дела?
Какие ветру снятся дали?
Меня ведь тоже поджигали –
И я, как ты, сгорал дотла...
Откуда силы-то взялись?
Казалось, нет нас – только пепел –
Но мы из огненного пекла,
Как птица Феникс, поднялись!
Скажи мне нежные слова.
Нас ждут и праздники, и будни.
Я снова молод, весел, буен.
Поговори со мной, трава!
105 Привет! Как дела? Как семья? Ну, а я...
Что ж, первый блин комом.
Но мы не знакомы с тобою, мой Бог.
Так будем знакомы.
Семья? Два кота, тараканы и я.
Да-да, я тот самый.
Ах, если не сложно, прошу, черкани
Автограф для мамы.
Но ты-то что делаешь тут, на земле?
Я умер? Печально...
Я даже не знаю, что делать теперь...
Быть может по чаю?
И поздно сказать, чтобы кто-то ценил
Вкус жизненной драмы...
И, всё же, пожалуйста, ты черкани
Автограф для мамы.
106 Покрываются пылью картины,
Голоса умолкают навек,
И как пули, вонзаются в спины
Дни, вершащие вечный свой бег.
Всё проходит то шатко, то гладко,
И теряется в пропасти лет.
Только скрипка в тиши плачет сладко,
Вспоминая о тех, кого нет.
И от этого плача на сердце
Распустились цветы в декабре,
А в душе отыскался ключ к дверце,
Что ведёт нас в мир снов о добре.
107 Пойдём гулять в городе мёртвых идей и стен.
И не грусти, коль мы с тобою не свидимся совсем.
Я потеряюсь в переулках бездумной лжи,
Ты засмеёшься, словно шутке, моей любви.
И с каждым шагом всё печальней мостов дуга,
Их унесёт река сомнений – она права.
Ей хочется побыть границей – не перейти.
Ты заперт в городе безликом своей судьбы.
108 Хрустальный бокал
Серебристых веток,
И вечер разлился
Вином пьянящим,
Кусочками льда
Оседает ветер,
И снег-пузырьки
Закружился в вальсе.
И я так боюсь
Расплескать мгновенье,
Забыть этот вкус
Леденяще-свежий,
Но дрогнет рука –
Не удержишь время,
Осколки у ног...
Что же, пусть – на счастье.
109 Счастливых выдают глаза:
Как выдаёт Христа распятье,
Как шлюху – призрачное платье,
Как боль душевную – слеза.
Счастливых выдают глаза,
Что светят яростно и ярко,
Их взгляд один ценней подарка,
Который не вернуть назад.
Счастливых выдают глаза –
Сильней, чем клятвы и молитвы.
Сильней, чем вера в чудеса,
Пейзаж прекрасный после битвы.
Счастливых выдают глаза...
110 В шёлке узкие бедра,
плечи обнажены...
Бешеным взрывом аккорда
встречи обречены
если б на вальс! – на танго –
гибель, пожар, огонь!
Чувствуешь: жадно, жарко
лижет твою ладонь
шёлка язык? И нервный
танец ломает, скользя,
наши тела. Кто первый
взмолится: так нельзя?
Ты ли шепнешь: хватит...
я ли выдохну: стой!
Тёмно-синее платье
плавится под рукой...
111 Я столько лет тебя искала
Среди безмолвия ночей.
Я так мучительно устала
От встреч ненужных и речей.
Я так мучительно устала
От всех советов и идей,
Я столько книг перечитала,
Я столько видела людей.
Я так мучительно устала
И слушать их, и отвечать...
Я столько лет тебя искала,
Чтобы немного помолчать.
112 О, как Ты загадал партнёр,
Ты не прощал мне очевидность
Бесстыжую моих потерь,
Моей улыбки безобидность.
И жадно шли Твои стада
Напиться из моей печали.
Одна, одна! Среди стыда
Стою с упавшими плечами.
Но опрометчивой толпе
Герой действительный не виден.
Герой! Как боязно Тебе!
Не бойся, я Тебя не выдам.
Вся наша роль – моя лишь роль.
Я проиграла в ней жестоко.
Вся наша боль – моя лишь боль.
А сколько боли, сколько, сколько!
113 А напоследок я скажу:
прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
к высокой степени безумства.
Как ты любил? – ты пригубил
погибели. Не в этом дело.
Как ты любил? – ты погубил,
но погубил так неумело.
Жестокость промаха... О, нет
тебе прощенья. Живо тело
и бродит, видит белый свет,
но тело моё опустело.
Работу малую висок
ещё вершит. Но пали руки,
и стайкою, наискосок,
уходят запахи и звуки.
114 Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил её паж.
Было всё очень просто, было всё очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
115 Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной –
Распущенной – и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
116 Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришёл из иной страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.
Не по залам и по салонам
Тёмным платьям и пиджакам –
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.
Я люблю — как араб в пустыне
Припадает к воде и пьёт,
А не рыцарем на картине,
Что на звёзды смотрит и ждёт,
И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще.
117 Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
Показалось, что много ступеней,
А я знала – их только три!
Между клёнов шёпот осенний
Попросил: «Со мною умри!
Я обманут моей унылой,
Переменчивой, злой судьбой».
Я ответила: «Милый, милый!
И я тоже. Умру с тобой...»
Это песня последней встречи.
Я взглянула на тёмный дом.
Только в спальне горели свечи
Равнодушно-жёлтым огнём.
118 Людей неинтересных в мире нет.
Их судьбы – как истории планет.
У каждой всё особое, своё,
и нет планет, похожих на неё.
А если кто-то незаметно жил
и с этой незаметностью дружил,
он интересен был среди людей
самой неинтересностью своей.
У каждого – свой тайный личный мир.
Есть в мире этом самый лучший миг.
Есть в мире этом самый страшный час,
но это всё неведомо для нас.
И если умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой...
Всё это забирает он с собой.
119 Пальцы бездумно терзали спички.
Спички ломались. Срывался голос.
Не уходить, не закрыв кавычки, –
Это такая мужская гордость?
Мне монотонно стучались в уши
Доводы, сложные как оригами.
Я ничего не хотела слушать,
Я закрывала лицо руками.
Я вспоминала промокший Питер,
Где захотела в тебя влюбиться.
Я бы не стала, но подлый свитер
Так замечательно пах корицей.
Да, целовал, целовал с избытком,
Было заметно: вот-вот устанешь.
Каждый не наш поцелуй как пытка –
Что ты об этом, мой милый, знаешь?
120 Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
Гони её от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому,
Через сугроб, через ухаб!
Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в чёрном теле
И не снимай с неё узды!
Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвёт.
121 Дарить себя – не значит продавать,
И рядом спать – не значит переспать,
Не повторять – не значит не понять,
Не говорить – не значит не узнать.
Не значит не увидеть – не смотреть,
И не кричать – не значит не гореть,
И промолчать, и не найти ответ –
Две вещи разные, в них родственного нет!
Стоять – совсем не значит не лететь,
И замолчать – не значит умереть,
И замереть, когда увидишь смерть –
Не значит унижение стерпеть.
122 Та ведь боль ещё и болью не была,
Так... сквозь сердце пролетевшая стрела.
Та стрела ещё стрелою не была,
Так... тупая, бесталанная игла.
Та игла ещё иглою не была,
Так... мифический дежурный клюв орла.
Жаль, что я от этой боли умерла.
Ведь потом, когда воскресла, путь нашла, –
Белый ветер мне шепнул из-за угла,
Снег, морозом раскалённый добела,
Волны сизого оконного стекла,
Корни тёмного дубового стола, –
Стали бить они во все колокола:
«Та ведь боль ещё и болью не была,
Так... любовь ножом по горлу провела».
123 Серые глаза – рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За винтом бегущей пены.
Чёрные глаза – жара,
В море сонных звёзд скольженье,
И у борта до утра
Поцелуев отраженье.
Синие глаза – луна,
Вальса белое молчанье,
Ежедневная стена
Неизбежного прощанья.
Карие глаза – песок,
Осень, волчья степь, охота,
Скачка, вся на волосок
От паденья и полёта.
124 Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь, наверно!
Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что всё не зря,
Что тебе это вправду надо!
Я могу за тобой идти
По чащобам и перелазам,
По пескам, без дорог почти,
По горам, по любому пути,
Где и чёрт не бывал ни разу!
125 Я относительно спокойно
Брёл через сумрачные дни
Сквозь незначительные войны,
Спеша на ложные огни.
А по другим, другим дорогам
Шла ты среди своих друзей
И шансов было так немного
В судьбе моей, судьбе твоей
На нашу встречу. Но однажды
Случилась пауза и ты
Пришла ко мне одна и даже
Ждала меня среди толпы.
Я, пробираясь через лица,
Кивки, дежурные слова,
Вдруг захотел остановиться,
Когда ты села у стола.
126 Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придёт,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждёт.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
127 Мне твердят, что скоро ты любовь найдёшь
И узнаешь с первого же взгляда.
Мне бы только знать, что где-то ты живёшь,
И, клянусь, мне большего не надо.
Снова в синем небе журавли трубят.
Я хожу по краскам листопада.
Мне хотя бы мельком повидать тебя,
И, клянусь, мне большего не надо.
Дай мне руку, слово для меня скажи,
Ты моя тревога и награда.
Мне хотя бы раз прожить с тобой всю жизнь,
И, клянусь, мне большего не надо.
128 Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моём веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль,
Но сейчас идёт другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий
И неотвратим конец пути.
Я один. Всё тонет в фарисействе,
Жизнь прожить – не поле перейти.
129 Мы жили в 20-м, живём в 21-м,
А век 21-й весьма напряжён.
Мы тратим здоровье, расходуем нервы,
Но только вот близких не бережём.
Если не верите – вспомните сами,
(А вспомнить, как руку держать на костре).
Сказали ль вы нежное слово маме,
Бабушке, брату или сестре?!
К маме поехать – такая дальность,
Проведать бабушку – времени нет.
Тёплое слово – сентиментальность!
И вместо улыбки – сухое «Привет!»
130 Во всём мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.
Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.
131 О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.
О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.
Я вывел бы её закон,
Ее начало,
И повторял её имен
Инициалы.
Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.
132 В недобрый час я взял жену,
В начале мая месяца,
И, много лет живя в плену,
Не раз мечтал повеситься.
Я был во всём покорен ей
И нёс безмолвно бремя,
Но наконец жене моей
Пришло скончаться время.
Не двадцать дней, а двадцать лет
Прожив со мной совместно,
Она ушла, покинув свет,
Куда – мне неизвестно...
Я так хотел бы разгадать
Загробной жизни тайну,
Чтоб после смерти нам опять
Не встретиться случайно!
133 Между нами невеликая разница –
Ты на этом, я на том краю пропасти...
К нам обоим рифмы строк ластятся
В шаловливой и шалеющей робости.
Мы слова не произносим – бессмысленно,
А молчание опаснее золота.
Тает осень календарными числами...
Бьют часы по сновидениям молотом...
Рассыпаются забытые образы...
Образа со стен манят в непорочное...
Отхлебнём ромашковый сок росы,
Чтоб все встречи завершать многоточием.
134 Ночь тихо выпила меня,
Разбавив сонностью заката.
Что ж, я не против... Я так я...
Ты, ночь, ни в чём не виновата.
А знаешь, я укрыться рад
В тенях дрожащих, танце лунном,
Где не достанут взглядов яд
И осужденья в глупом, умном...
Я покорён, я растворён,
Я в тёмном бархате развеян...
Прохладой свежих звёздных волн,
Упругой нежностью овеян.
Смущённо, трепетно-вольна,
Рукою лунной прикоснётся
Неверная невеста сна...
Лаская, робко улыбнётся.
135 Если б мы с тобою жили
На различных полюсах
Да к тому же говорили
На различных языках,
Жили в разные столетья,
В разных верили богов,
И вдобавок были дети
Ярых классовых врагов,
Да ещё б нас разделяли
Сто других причин, поверь,
Мы б друг друга понимали
Много больше, чем теперь.
136 Не призывайте равнодушных
Не отзовутся всё равно.
Глаза и уши им послушны,
Но чувствовать им не дано.
Ищите тех, кто Вас услышит,
В толпе узнает, позовет,
С кем тонкой ниточкою свыше
Судьба Вас накрепко совьет.
Держитесь тех, кто с Вами споря,
Остался в главном заодно.
Кто разделил и слезы горя,
И бурной радости вино.
Доверьтесь тем, кто звону верит
Колоколов, а не монет,
Кто совесть Вашей мерой мерит,
Чье «да» – так да! А «нет» – так нет!
137 Человек не становится лучше,
Человечней, добрее и чище.
Человек отучается слушать
И в себе Человека не ищет.
Он становится чисто одетым,
О добре говорящим за ланчем
И пока поедает котлеты,
Представляет себя настоящим.
Человек не становится мудрым,
Только лёгкую ищет дорогу,
И однажды октябрьским утром
Безразличным становится Богу.
Он живёт по привычке, в комфорте.
Мир ему не широк и не тесен.
А упав, вспоминает о чёрте,
Но и чёрту он не интересен.
138 Быть одному – это всё-таки проще.
Жизнь пропускается, словно сквозь сито.
Вид из окна на центральную площадь
Города, уставшего от моих визитов.
Роешься в рифмах, плюёшь на погоду,
Часто не знаешь, какой день недели,
С открытым забралом идёшь на невзгоды,
Ради души забываешь о теле,
Не совершаешь ненужных движений.
В мыслях развалины древнего Рима.
Не жаждешь побед, не боишься крушений,
Которые стали неопределимы.
139 Я могу за другого – замуж,
Я могу от другого – сына.
Я могу... Я умею... Да уж...
Я могу быть с другим мужчиной...
И любить его очень-очень.
Целовать, называть котёнком.
Окунаться в чужие ночи.
Жить легко и смеяться звонко.
Иногда только – сигареты...
В пьяном дыме – глаза и губы...
Иногда только – боль от света...
Пальцы в пальцы вплетаются грубо...
Но однажды в телефоне
Целый мир вдруг перевернётся...
И на этом туманном фоне
Твоим голосом отзовётся...
140 Не верю в то, что звёзды угасают.
Что всё мелеет. Даже души рек.
...Есть женщины, которых не бросают.
Ни нынче. Ни вчера. Ни через век.
За что их любят? Звонко. Без оглядки.
За свет в душе? За ум? За красоту?
Их любят так, что не играют в прятки,
А всё им отдают начистоту.
До лучика. До вздоха. До кровинки.
До той, последней грани. До глотка.
И две души, две разных половинки
Уже едины как бы на века.
141 Прости, что счёл тебя своей на миг,
Прости за то, что стать твоим пытался,
Прости за то, что к жизни возвращался,
С которой расставаться не привык.
Прости за то, что вышла не игра,
Что лёгкого романа не случилось,
Прости за то, что я сдаюсь на милость
Того неповторимого вчера.
Прости, что нет покоя кораблю,
Что гавани другие зазывают.
Прости, что я тебя совсем не знаю,
Прости за то, что я тебя люблю.
142 Не читай моих писем,
Не трави себе душу.
Ты сожги эти письма.
И останься одна.
Одиночества я твоего не нарушу.
Не бросайся к звонкам.
И не стой у окна.
Не впадай в искушенье,
Призови свою робость.
«Что случилось?» –
Ты спросишь себя вдалеке.
Я придумал тебя.
И поверил в твой образ.
А теперь расстаюсь с ним
В слезах и тоске.
143 Ты рисовала на обоях
каббалистические знаки,
включая мёртвые объёмы
в осуществление весны.
И прекращался холод боли,
и шли бродячие собаки
на городские водоёмы
пить человеческие сны.
Приподнимали птицы крылья,
вдыхало небо запах тленья,
по улицам шатались звуки
в обнимку с пьяными людьми.
Вело последнее усилье
к остановимости мгновенья:
рождалась музыка разлуки,
не принимавшая любви.
144 Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку –
Каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает по себе
Слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
Каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает по себе.
Щит и латы, посох и заплаты,
Меру окончательной расплаты
Каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает для себя.
Выбираем тоже – как умеем.
Ни к кому претензий не имеем.
Каждый выбирает для себя!
145 Не боятся тишины песни...
Но боится тишина песен...
Мне так страшно с тобой вместе,
Но мне мир без тебя тесен...
Мне неверностью платит память,
А реальность когда-то снилась...
Не дождётся меня старость –
Моё время давно сбилось...
Это просто ночные мысли,
Концентрат ощущений мозга...
Я сама в них не вижу смысла.
Без тебя... Не с тобой... Плохо...
146 На все подарки от него
Никак я не могу ответить –
Отдать готова всё на свете,
Да не имею ничего.
И не смогу подправить путь,
Чтоб стал короче иль длиннее,
И ни на волос не сумею
Неверный выстрел обмануть...
Секретов колдовских не знаю,
Но я желанье загадаю,
Когда мелькнёт в ночи звезда.
И подарю в ответ, как прежде,
Любовь, и веру, и надежду,
Раз больше нечего отдать...
147 Вы не моя, увы, Вы не моя...
Давно очерчен круг родных и близких.
Вас нет в моём – меня нет в Вашем списке,
Мы написали их в чужих краях.
Вы не моя жена, Вы не моя...
Я Ваш уклад привычный не нарушу,
Но Вы случайно постучались в душу,
И Вам за это благодарен я.
Вы не моя жена, Вы не моя...
Так что же мне, Вас не любить за это...
Вы подарили тёплый лучик света
Средь суеты и грязи бытия.
Вы не моя, но разве должен я
Скорбеть, что счастье пьёте не со мною...
Оно так скоротечно под луною,
Так пейте, чаша у меня своя.
148 Спасибо за то, что ты есть.
За то, что твой голос весенний
Приходит, как добрая весть
В минуты обид и сомнений.
Спасибо за искренний взгляд:
О чём бы тебя ни спросил я –
Во мне твои боли болят,
Во мне твои копятся силы.
Спасибо за то, что ты есть.
Сквозь все расстоянья и сроки
Какие-то скрытые токи
Вдруг снова напомнят — ты здесь.
Ты здесь, на земле. И повсюду
Я слышу твой голос и смех.
Вхожу в нашу дружбу, как в чудо.
И радуюсь чуду при всех.
149 Крылья любят грубую лесть рук, рассеянно треплющих перья.
Я кладу голову на эшафот колен и отвергаю прочь суеверья.
Тринадцатое... Боже, какой пустяк. Ангелы не умирают по пятницам.
Просто чувствуют «Кто есть кто».
Тот – предатель, а этот – предан.
Жизнь закончена. Се ля ви?
Или будем «Шерше ля фаммить?»
Я стираю себя из тебя и вычёркиваю слово «память».
150 Спасибо всем, кто нам мешает,
Кто нам намерено вредит,
Кто наши планы разрушает,
И нас обидеть норовит!
О, если б только эти люди
Могли понять, какую роль
Они играют в наших судьбах,
Нам, причиняя эту боль!
Душа, не знавшая потери,
Душа, не знавшая обид,
Чем счастье в жизни будет мерить?
Прощенья радость с чем сравнит?
Ну, как мудреть и развиваться
Без этих добрых злых людей?
Из ими созданных препятствий
Возникнут тысячи идей.
151 Если скажут тебе, что я умер, ты в это не верь,
Это кто-то решил над тобой очень зло посмеяться,
Вдруг не сможешь меня на земле отыскать ты теперь,
Это ложь, просто нам ненадолго придётся расстаться.
Ненадолго, дружок, это значит, что не навсегда,
Не грусти, нам и раньше случалось с тобой расставаться,
Всё бывает, так что ж, только время пройдёт и тогда,
Ты поймёшь, что душой я не смог от тебя оторваться.
152 Я свяжу тебе жизнь
Из пушистых мохеровых ниток.
Я свяжу тебе жизнь,
Не солгу ни единой петли.
Я свяжу тебе жизнь,
Где узором по полю молитвы,
Пожелания счастья
В лучах настоящей любви.
Я свяжу тебе жизнь
Из веселой меланжевой пряжи.
Я свяжу тебе жизнь
И потом от души подарю.
Где я нитки беру?
Никому никогда не признаюсь:
Чтоб связать тебе жизнь,
Я тайком распускаю свою...
153 Я пришёл к мудрецу и спросил у него:
«Что такое любовь?» Он сказал «Ничего».
Но, я знаю, написано множество книг:
Вечность пишут одни, а другие – что миг,
То опалит огнём, то расплавит как снег,
Что такое любовь? «Это всё человек!»
И тогда я взглянул ему прямо в лицо,
Как тебя мне понять? «Ничего или всё?»
Он сказал улыбнувшись: «Ты сам дал ответ!:
«Ничего или всё!», – середины здесь нет!»
154 Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною чёрною горит.
Достать пролётку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колёс,
Перенестись туда, где ливень
Ещё шумней чернил и слёз.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
155 В магазине меня обсчитали:
Мой целковый кассирше нужней.
Но каких несравненных печалей
Не дарили мне в жизни моей:
В снежном, полном весёлости мире,
Где алмазная светится высь,
Прямо в грудь мне стреляли, как в тире,
За душой, как за призом, гнались;
Хорошо мне изранили тело
И не взяли за то ни копья,
Безвозмездно мне сердце изъела
Драгоценная ревность моя;
Клевета расстилала мне сети,
Голубевшие как бирюза,
Наилучшие люди на свете
С царской щедростью лгали в глаза.
156 Мне сегодня немного надо – просто сердце с твоей ладони.
Я повешу его на гвоздик отбивать по ночам минуты.
Каждый раз, уходя из дома, ты становишься посторонним –
Невесомой безликой тенью, саркастичной улыбкой Будды.
Коньяком согреваю вечер, посыпая лимоны грустью,
Послевкусие горькой плёнкой покрывает язык и нёбо.
Телефонных звонков отмычки тишину мне ломают – пусть их!
Я придумала злую сказку, где мы счастливы были оба.
157 Мы с тобою такие разные,
В тоже время чуть-чуть похожие.
Не красивые, не безобразные,
Нам не смотрят во след прохожие.
Мы обычные, мы как многие,
Потихоньку живём, как сложится.
В чём-то мягкие, где-то строгие,
Горе-радости наши множатся.
Рука в руку, не скоря шага,
Мы по жизни идём без ропота.
Как и всё ждём земного блага,
Набираясь хмельного опыта.
Ни уйти-разойтись-расстаться
Мы с тобой никогда не хотели.
Только б сонными улыбаться,
Просыпаясь в одной постели...
158 И на разбитом пепелище
Однажды прорастёт трава...
Не причисляй себя к погибшим,
Пока душа твоя жива.
В руках – клубок воспоминаний,
А в сердце – просьба о любви.
Твоих дорог, твоих скитаний,
Ещё так много впереди.
Ещё не раз настанет миг,
Всех истин прах, что ты постиг,
Рассыпется в твоих руках,
И спрячется в туманных снах.
Сумей зажечь свечу надежды,
В любой, кромешной самой мгле.
Не причисляй себя к погибшим,
Пока живёшь ты на земле.
159 В огромном городе моём – ночь.
Из дома сонного иду – прочь
И люди думают: жена, дочь, –
А я запомнила одно: ночь.
Июльский ветер мне метёт – путь,
И где-то музыка в окне – чуть.
Ах, нынче ветру до зари – дуть
Сквозь стенки тонкие груди – в грудь.
Есть чёрный тополь, и в окне – свет,
И звон на башне, и в руке – цвет,
И шаг вот этот – никому – вслед,
И тень вот эта, а меня – нет.
Огни – как нити золотых бус,
Ночного листика во рту – вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь.
160 Люблю одиночество. Летнее. Тихое.
Вечерне-сверчковое. С небом в глазах.
Уютное. Доброе. Не бледноликое.
И безкомариное. С чашкой в руках.
Прохладу несущее, успокоение,
Слепую уверенность в завтрашнем дне.
Люблю. Одиночество без сожаления.
Со внутренне-искренним наедине.
И чтоб без случайного грустного, едкого.
Чтоб с плюшевым пледом. С открытым окном.
Покой. Тишина. Без звонка. Даже редкого.
И запах акации в том неземном,
Чарующем воздухе. Чтоб вопросительно
Упала в агатовом небе звезда.
Люблю. Одиночество так удивительно.
Но только не вечное. Не навсегда.
161 Доброту не купишь на базаре.
Искренность у песни не займёшь.
Не из книг приходит к людям зависть.
И без книг мы постигаем ложь.
Видимо, порой образованью
Тронуть душу не хватает сил.
Дед мой без диплома и без званья
Просто добрым человеком был.
Значит, доброта была вначале?..
Пусть она приходит в каждый дом,
Что бы мы потом ни изучали,
Кем бы в жизни ни были потом.
162 Мы не хотим друг друга понимать.
Не можем, так оно, наверно, легче –
В броню скорее душу заковать,
Закрыть засовы и замки покрепче.
Пусть маска на лицо и жизнь – игра,
Свод правил наизусть давно заучен.
Играй, актёр, тебе уже пора,
Но, боже мой, как этот зритель скучен!
И жизнь тебе сама уже скучна
И ты один и никому не веришь...
Ничем не защищённая душа
К тебе стучится... ты
откроешь
двери?.
163 За всех друзей, разбросанных по свету,
Кого любила и кого люблю,
Теплом которых так была согрета,
За них, родимых, Бога я молю.
Пошли им сил, удачи и здоровья
И не покинь их в самый трудный час.
Благослови и одари любовью,
Чтобы улыбка не сходила с глаз.
Чтоб дом был чашей полной и красивой,
Чтоб тучи обходили стороной,
Чтоб Родина всегда была любимой,
А дружба оставалась дорогой.
И пусть друзья разбросаны по свету,
Моя молитва каждого найдёт,
И в дом войдя, как первый луч рассвета
С собой благословенье принесёт!
164 Всё бытие и сущее согласно
В великой, непрестанной тишине.
Смотри туда участно, безучастно, –
Мне всё равно – вселенная во мне.
Я чувствую, и верую, и знаю,
Сочувствием провидца не прельстишь.
Я сам в себе с избытком заключаю
Все те огни, какими ты горишь.
Но больше нет ни слабости, ни силы,
Прошедшее, грядущее – во мне.
Всё бытие и сущее застыло
В великой, неизменной тишине.
Я здесь в конце, исполненный прозренья,
Я перешёл граничную черту.
Я только жду условного виденья,
Чтоб отлететь в иную пустоту.
165 Тряхнул я ствол мироздания,
И звёзды посыпались к моим ногам – Розовые,
Жёлтые, Голубые, Спелые, Сочные, Вкусные,
Но все с острыми колючими лучами.
Пока рассовывал их по карманам,
Все руки исколол.
Завтра ночью
Небо будет беззвёздным –
Можете убедиться.
А послезавтра
Созреют новые звёзды –
Можете проверить.
Потрясите ствол мироздания,
И все звёзды ваши.
Только запаситесь рукавицами,
Мой вам совет.
166 Были земля и небо, были человек и птица.
Земля простиралась под небом и была хороша.
Небо размещалось над землею и было бездонным.
Человек стоял на земле и был с ружьем.
А птица летала в небе и была счастлива.
Человек, прицелясь, выстрелил в птицу.
Птица камнем упала на землю.
Земля покрылась птичьими перьями.
А небо от выстрела раскололось пополам.
Поди теперь докажи, что земля и так была
Замусорена, что небо издревле было
С трещиной, что человек не был слишком
жесток, а птица была неосмотрительна!
167 Хорошо быть обезьяной,
и попугаем хорошо быть,
и крысой,
и комаром,
и амёбой.
Плохо быть человеком:
всё понимаешь.
Понимаешь,
что обезьяна – кривляка,
попугай – дурак,
крыса – злюка,
комар – кровопивец,
а амёба – полное ничтожество.
Это удручает.
168 Она сказала мне: вон там, на пустыре
Рядом со ржавой банкой из-под килек
Растёт голубой цветок.
Сорви его и принеси мне. Я так хочу.
– Пожалей пустырь! – взмолился я, –
ведь цветок у него один!
– Жалость унижает, – сказала она.
Я пошёл на пустырь, сорвал цветок
И принёс его ей. На моих глазах
Она медленно оборвала все его лепестки
И потом отбросила его прочь.
Я ударил её по щеке. Она заплакала.
Но я не стал её жалеть,
Потому что жалость
Унижает.
169 Печально я гляжу на настоящее,
хотя многие, глядя на него,
просто помирают от смеха.
Печально я гляжу в будущее
хотя многие ждут его,
как манны небесной.
И на прошлое я поглядываю с печалью,
хотя многие поминают его только добром.
Ишь какой печальный нашёлся!
говорят обо мне многие
выкинуть его из настоящего!
Не пускать его в будущее!
Отнять у него прошлое!
Я слушаю и не обижаюсь:
многим ведь печаль недоступна,
и они сердятся.
170 Ползают на коленках, что-то собирают,
складывают в кучку.
Что спрашиваю собираете?
Осколки, отвечают, осколки разрушенного мира.
Неужто, изумляюсь, мир уже разрушен?
Увы, говорят, разрушен полностью.
Так я и знал, думаю, что его разрушат
слишком был хрупок!
Так я и знал, что его погубят
слишком был беззащитен!
Так я и знал, что его не станет
слишком уж был хорош!
Ползаю на коленках, помогаю собирать осколки
погибшего мира.
А зачем вам, спрашиваю, эти осколки?
На память, отвечают, на память!
171 Что же касается Вселенной,
то она
вполне пристойна,
только слишком влюблена
в свою проклятую тупую бесконечность
и невнимательна поэтому ко мне.
Бывало, скажешь ей:
«Созвездие Тельца
куда-то ускакало,
третью ночь
его не видно на небе!»
Она же
глядит задумчиво
и отвечает невпопад.
А в остальном
Вселенной я доволен.
172 Если запрокинуть голову
и смотреть снизу вверх
на медленно, медленно падающий
крупный снег,
то может показаться
бог знает что.
Но снег падает на глаза
и тут же тает.
И начинает казаться, что ты плачешь,
тихо плачешь холодными слезами,
безутешно, безутешно плачешь,
стоя под снегом,
трагически запрокинув голову.
И начинает казаться, что ты глубоко,
глубоко несчастен.
Для счастливых это одно удовольствие.
173 Я жду тебя. Во имя. Вопреки.
Сбиваясь в счете падающих листьев,
Держась за сумрак, в тишине повисший,
Сжимающий до крошева виски...
Я жду тебя. Уже который век,
Лаская сердце призрачной надеждой,
Примерив снов истлевшие одежды,
Идя по руслам пересохших рек...
Я жду тебя, средь этой суеты –
Ненужных лиц, бессмысленных метаний,
Придуманных напрасно расстояний,
Как света ждёт душа из темноты...
Я жду тебя. Кто запретит мне ждать?
Но если вкусом горького финала
Ты сквозь года почувствуешь – устала...
То знай, что перестала я... дышать.
174 Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это –
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого,
переходят в положенном месте асфальт.
Свобода –
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.
175 А я вам говорю, что нет
напрасно прожитых мной лет,
ненужно пройденных путей,
впустую слышанных вестей.
Нет невоспринятых миров,
нет мнимо розданных даров,
любви напрасной тоже нет,
любви обманутой, больной,
её нетленно чистый свет
всегда во мне,
всегда со мной.
И никогда не поздно снова
начать всю жизнь,
начать весь путь,
и так, чтоб в прошлом бы – ни слова,
ни стона бы не зачеркнуть.
176 Каплями падает время на дно
Горестной чаши молчания...
Мы распускаем Любви полотно
На два клубочка отчаянья.
Наших свиданий тончайший ажур,
Связанный спицами нежности,
Рвём беспощадно. Горит абажур
Жёлтым огнём безнадежности.
Мир наш уютный, поющий, цветной
Стал нашим раем потерянным,
Всё, что сберечь не сумели с тобой
Поровну делим уверенно.
Кажется, всё разделили, учли,
Всё, до последней безделицы...
Только расстаться опять не смогли
Душу забыли. Не делится...
177 И скучно и грустно и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?
А годы проходят – все лучшие годы!
Любить... но кого же?.. на время – не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно...
Что страсти? – Ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, –
Такая пустая и глупая шутка...
178 Мело, мело по всей земле,
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.
Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На озарённый потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
179 И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И всё терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
180 Домашний Мефистофель
на солнце спозаранку
шлифует элегантность и львиную осанку.
Мой кот весьма воспитан –
проказлив, но приветлив.
К тому же музыкален и крайне привередлив:
Бетховен не по вкусу,
а Дебюсси – шарман.
И по ночам, бывает, мой пылкий меломан
Возьмёт да и пройдётся по всей клавиатуре.
И рад! Парижский гений сродни его натуре.
Наверно, в прежней жизни
конкистадор гармоний
ловил мышей в подвалах одной из филармоний.
181 Коты на сов похожи. Согласно планам Бога
была первоначально порода их крылата
и с полчищем исчадий, которых от порога
гонял святой Антоний, была запанибрата.
Во гневе кот ужасен и сущий Шопенгауэр,
раздувший баки демон с чертами шарлатана.
Обычно жен коты степенны, даже чванны
и все в одном согласны – что человек ничтожен,
что смерти не минуешь, а раньше или позже –
не важно. Так возляжем на солнечное ложе!
182 Что ты с собой приносишь в мир?
Рожденье наше разве случай?
И с появлением твоим
Он станет лучше или хуже.
Чему научен? Чем живёшь?
Что сеешь и что пожинаешь?
И многим ли того даёшь
Что самому себе желаешь?
Себя ты даришь иль гноишь,
Забыв других в потоке буден?
Ведь после смерти ценно лишь
Добро, что нёс собой ты людям.
183 А напоследок я скажу:
Прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
К высокой степени безумства.
Как ты любил? Ты пригубил к погибели.
Не в этом дело.
Как ты любил? Ты погубил.
Но погубил так неумело.
Так напоследок я скажу...
Работу малую висок ещё вершит, но пали руки,
и стайкою, наискосок, уходят запахи и звуки.
А напоследок я скажу:
Прощай. Любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
К высокой степени безумства.
А напоследок я скажу...
184 Идут обыденные дожди,
по собственным лужам скользя.
Как будто они поклялись идти, –
а клятву нарушить нельзя...
Даже смешно – ничего не ждёшь.
Никакого чуда не ждёшь.
Засыпаешь – дождь. Просыпаешься – дождь.
Выходишь на улицу – дождь.
И видишь только пустую мглу,
город видишь пустой.
Газировщица скрючилась на углу –
упорно торгует водой.
А воды вокруг! – Столько воды,
просто некуда разливать.
Это всё равно, что идти торговать
солнцем – там, где сейчас ты!..
185 Не ищите излишнюю сложность
В неспокойный наш атомный век.
Возраст – это, ей-богу, оплошность,
Если молод душой человек!
Пусть вы даже и сгорбились малость,
И сгустились морщинки у век.
Возраст – это, ей-богу, формальность,
Если молод душой человек!
Пусть лицо озаряет улыбка,
Даже если седины, как снег.
Возраст – это, ей-богу, ошибка,
Если молод душой человек!
Пусть любовь нерушима, как крепость,
Пусть не старится сердце вовек.
Возраст – это, ей-богу, нелепость,
Если молод душой человек!
186 Любить – это прежде всего отдавать.
Любить – значит чувства свои, как реку,
С весенней щедростью расплескать
На радость близкому человеку.
Любить – это только глаза открыть
И сразу подумать ещё с зарёю:
Ну чем бы порадовать, одарить
Того, кого любишь ты всей душою?!
Любить – значит страстно вести бои
За верность и словом, и каждым взглядом,
Чтоб были сердца до конца свои
И в горе и в радости вечно рядом.
А ждёт ли любовь? Ну конечно, ждёт!
И нежности ждёт и тепла, но только
Подсчётов бухгалтерских не ведёт:
Отдано столько-то, взято столько.
187 Любовь не копилка в зашкафной мгле.
Песне не свойственно замыкаться.
Любить – это с радостью откликаться
На все хорошее на земле!
Любить – это видеть любой предмет,
Чувствуя рядом родную душу:
Вот книга – читал он её или нет?
Груша... А как ему эта груша?
Пустяк? Отчего? Почему пустяк?!
Порой ведь и каплею жизнь спасают.
Любовь – это счастья вишневый стяг,
А в счастье пустячного не бывает!
Любовь – не сплошной фейерверк страстей.
Любовь – это верные в жизни руки,
Она не страшится ни чёрных дней,
Ни обольщений и ни разлуки.
188 Любить – значит сколько угодно раз
С гордостью выдержать все лишенья,
Но никогда, даже в смертный час,
Не соглашаться на униженья!
Любовь – не веселый бездумный бант
И не упреки, что бьют под ребра.
Любить – это значит иметь талант,
Может быть, самый большой и добрый.
И к чёрту жалкие рассужденья,
Все чувства уйдут, как в песок вода.
Временны только лишь увлеченья.
Любовь же, как солнце, живёт всегда!
И мне наплевать на циничный смех
Того, кому звёздных высот не мерить.
Ведь эти стихи мои лишь для тех,
Кто сердцем способен любить и верить!
189 Я не владею испанским, немецким, французским.
Мой кругозор остаётся достаточно узким –
Только любовь, только воздух и суша, и море,
Только цветы и деревья в моём кругозоре.
Я не владею английским, турецким и шведским.
Мой кругозор остаётся достаточно детским –
Только летучие радости, жгучее горе,
Только надежды и страхи в моём кругозоре.
Греческим я не владею, латынью, санскритом.
Мой кругозор допотопен, как прялка с корытом –
Только рожденье и смерть, только звёзды и зёрна
В мой кругозор проникают и дышат просторно.
190 В эту ночь я буду лампадой
В нежных твоих руках...
Не разбей, не дыши, не падай
На каменных ступенях.
Неси меня осторожней
Сквозь мрак твоего дворца, –
Станут биться тревожней,
Глуше наши сердца...
В пещере твоих ладоней –
Маленький огонёк –
Я буду пылать иконней...
Не ты ли меня зажёг?
191 Сегодня разбилась последняя чашка.
«Плохая примета», – подруга сказала.
А в небе луна, как большая ромашка,
Гадай – не гадай, лепестков не осталось.
Всё, что ни случается, к лучшему, вроде,
И бьётся обычно на счастье посуда,
А в гости никто всё равно не приходит,
Тем более – ты. Никогда, ниоткуда.
А я всё на лунных ромашках гадаю.
Ещё в арсенале – тарелки и блюдца.
Сижу, из стакана чаёк попиваю,
Грущу – почему бы тебе не вернуться?
За стенкой опять разругались соседи,
Наверно, на счастье побили плафоны.
Но мне не до них. Ты ведь скоро приедешь.
С сервизом на двадцать четыре персоны!
192 Я сижу с бокалом в баре
И ужасно скучно мне,
Я мечтаю о пожаре
И о девушке в окне.
Как её, собой рискуя,
Я спасаю из огня,
И как нежно поцелует,
Скажет: «На, возьми меня!»
Я возьму, дрожащий нервно,
Год пройдёт – и вот итог:
Думаю, что эту стерву
Я б собственноручно сжёг.
193 Всё будет также после нас,
А нас не будет.
Когда нам жизнь сполна воздаст,
У мира не убудет.
По небу скатится звезда
Слезой горючей
И не останется следа.
Обычный случай.
Я вроде смерти не боюсь,
Хотя нелепо
Порвать загадочный союз
Земли и неба.
Пусть даже ниточкой одной,
Едва заметной,
Став одинокой тишиной
Над рощей летней.
194 Под тонкою луной, в стране далёкой, древней,
так говорил поэт смеющейся царевне:
Напев сквозных цикад умрёт в листве олив,
погаснут светляки на гиацинтах смятых,
но сладостный разрез твоих продолговатых
атласно-тёмных глаз, их ласка, и отлив
чуть сизый на белке, и блеск на нижнем веке,
и складки нежные над верхнею, – навеки
останутся в моих сияющих стихах,
и людям будет мил твой длинный взор счастливый,
пока есть на земле цикады и оливы
и влажный гиацинт в алмазных светляках.
Так говорил поэт смеющейся царевне
под тонкою луной, в стране далёкой, древней...
195 Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Неё одной ищу ответа,
Не потому, что от Неё светло,
А потому, что с Ней не надо света.
196 Умей творить из самых малых крох.
Иначе для чего же ты кудесник?
Среди людей ты божества наместник,
Так помни, чтоб в словах твоих был бог.
В лугах расцвёл кустом чертополох,
Он жёсток, но в лиловом он – прелестник.
Один толкачик – знойных суток вестник.
Судьба в один вместиться может вздох.
Маэстро итальянских колдований
Приказывал своим ученикам
Провидеть полный пышной славы храм
В обломках
камней и в обрывках тканей.
Умей хотеть – и силою
желаний
Господень дух промчится по струнам.
197 Обманите меня... но совсем, навсегда...
Чтоб не
думать зачем, чтоб не помнить когда...
Чтоб поверить обману
свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум...
И
не знать, кто пришёл, кто глаза завязал,
Кто ведёт
лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке...
А очнувшись,
увидеть лишь ночь и туман...
Обманите и сами поверьте в
обман.
198 Тучи: не виден парад планет.
Вечер морозен. Мороз колюч.
Этого дома на свете нет.
Но подари от него мне ключ.
Дома-то нет, только двери – есть.
Вижу отчётливо я порог.
Ключ мне на шею давай повесь,
чтобы по коже скользил шнурок.
В небе идут караваны туч.
Ты не включаешь ни газ, ни свет.
Ты меня ждёшь. Подарил же ключ
к дому, которого вовсе нет.
Я и приду – без тебя куда ж?
Брошусь не на руки, так в глаза...
Если потом ты меня предашь,
ключик от дома верну назад.
199 О, этот бред сердечный и вечера,
И вечер бесконечный, что был вчера.
И гул езды далёкой, как дальний плеск,
И свечки одинокой печальный блеск.
И собственного тела мне чуждый вид,
И горечь без предела былых обид.
И страсти отблеск знойный из прежних лет,
И маятник спокойный, твердящий: нет.
И шёпот укоризны кому-то вслед,
И сновиденье жизни, и жизни бред.
200 Когда зима, берясь за дело,
Земли увечья, рвань и гной
Вдруг прикрывает очень белой
Непогрешимой пеленой,
Мы радуемся, как обновке,
Нам, простофилям, невдомёк,
Что это старые уловки,
Что снег на боковую лёг,
Что спишут первые метели
Не только упразднённый лист,
Но всё, чем жили мы в апреле,
Чему восторженно клялись.
Хитро придумано, признаться,
Чтоб хорошо сучилась нить,
Поспешной сменой декораций
Глаза от мыслей отучить.
201 Как нам измерить этот мир?
Ни километром и ни тонной...
Быть может лютой злобой чёрной
Или количеством могил?
Или количеством старух,
Что к нам протягивают руки?
Но их морщинистые муки
Едва ль тревожат сытый слух.
А может быть числом крестов,
Поверженных на землю с выси,
И бронзой бюстов для лжецов,
Отлитых им еще при жизни?
Какой корыстью осознать,
Какой жестокостью измерить
Во что мы перестали верить,
И что сумели потерять...?
202 Снег подлетает к ночному окну,
Вьюга дымится.
Как мы с тобой угадали страну,
Где нам родиться!
Вьюжная. Ватная. Снежная вся.
Давит на плечи.
Но и представить другую нельзя
Шубу, полегче.
И англичанин, что к нам заходил,
Строгий, как вымпел,
Не понимал ничего, говорил
Глупости, выпив.
Как на дитя, мы тогда на него
С грустью смотрели.
И доставали плеча твоего
Крылья метели.
203 Все люди разные чуть-чуть,
А, может, даже очень сильно.
Одни творят себе свой путь,
Другие топчут инфантильно.
Все люди разные, увы...
Нам понимать друг друга трудно
В ментальном царстве головы,
Где всё оценочно, подсудно.
Себя без критики принять
И то задача непростая.
Чего же можно ожидать,
В другом инаковость встречая?
Остановитесь, господа!
Довольно сталкиваться лбами.
Все люди разные – вот дар,
Для нас ниспосланный богами.
204 И в чёрных списках было мне светло,
И в одиночестве мне было многодетно,
В квадрате чёрном Ангела крыло
Мне выбелило воздух разноцветно.
Глубокие старухи, старики
Мне виделись не возрастом отвратным,
А той глубокостью, чьи глуби глубоки –
Как знанье тайное, где свет подобен пятнам.
Из пятен света попадая в пятна тьмы,
Я покрывалась воздуха глазами,
Читая незабвенные псалмы
По книге звёздной, чьи глаза над нами.
Волнами сквозь меня, светясь, текло
Пространство ритмов, что гораздо глубже окон.
И в чёрных списках было мне светло,
И многолюдно в одиночестве глубоком.
205 Не всегда я грущу о хорошем.
Я способна грустить о плохом...
Эти волны полощутся клёшем
На ветру, на отшибе глухом.
Я зарыла твой образ во мраке
В позапрошлую тысячу лет –
Как на опий, таящийся в маке, –
Наложила запрет.
Свет погашен и глухо в отсеке
Моей памяти, где не прощу,
Что о миге, забытом навеки,
Вопреки своей воле грущу.
Чёрный грифель возьму-ка я в руки
И замкну тебя в этих стихах,
В этой крепости, в башне разлуки,
Где зелёные стены во мхах.
206 Не мерещится ль вам иногда,
Когда сумерки ходят по дому,
Тут же возле иная среда,
Где живём мы совсем по-другому?
С тенью тень там так мягко слилась,
Там бывает такая минута,
Что лучами незримыми глаз
Мы уходим друг в друга как будто.
И движеньем спугнуть этот миг
Мы боимся, иль словом нарушить,
Точно ухом кто возле приник,
Заставляя далёкое слушать.
Но едва запылает свеча,
Чуткий мир уступает без боя,
Лишь из глаз по наклонам луча
Тени в пламя бегут голубое.
207 Небо нас совсем свело с ума:
То огнём, то снегом нас слепило,
И, ощерясь, зверем отступила
За апрель упрямая зима.
Чуть на миг сомлеет в забытьи –
Уж опять на брови шлем надвинут,
И под наст ушедшие ручьи,
Не допев, умолкнут и застынут.
Но забыто прошлое давно,
Шумен сад, а камень бел и гулок,
И глядит раскрытое окно,
Как трава одела закоулок.
Лишь шарманку старую знобит,
И она в закатном мленьи мая
Всё никак не смелет злых обид,
Цепкий вал кружа и нажимая.
208 Талый снег налетал и слетал,
Разгораясь, румянились щёки.
Я не думал, что месяц так мал
И что тучи так дымно-далёки...
Я уйду, ни о чём не спросив,
Потому что мне вынулся жребий,
Я не думал, что месяц красив,
Так красив и тревожен на небе.
Скоро полночь. Никто и ничей,
Утомлён самым призраком жизни,
Я любуюсь на дымы лучей
Там, в моей обманувшей отчизне.
209 Гляжу на тебя равнодушно,
А в сердце тоски не уйму...
Сегодня томительно душно,
Но солнце таится в дыму.
Я знаю, что сон я лелею, –
Но верен хоть снам я, – а ты?..
Ненужною жертвой в аллею
Падут, умирая, листы...
Судьба нас сводила слепая:
Бог знает, мы свидимся ль там...
Но знаешь?.. Не смейся, ступая
Весною по мёртвым листам!
210 Сердце стучится в экран,
Пальцы шепчут словами,
Боже, как трудно набрать,
То, что обычно глазами.
Вымолвить можешь глазам,
Тем, что напротив... экрана
Где-то с другой стороны
Видят за светом обмана –
Вместо двух точек – глаза,
В нескольких скобках – улыбки.
Чувства дают провода
И расставаний ошибки.
Сердце стучится в экран,
Строчки бегут пред глазами.
Боже, как трудно набрать
Что и не скажешь словами...
211 - Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями –
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.
Не зарастёт на сердце рана,
Прольётся чистыми слезами,
Не зарастёт на сердце рана –
Прольётся пламенной смолой.
- Пока жива, с тобой я буду –
Душа и кровь нераздвоимы, –
Пока жива, с тобой я буду –
Любовь и смерть всегда вдвоём.
Ты понесёшь с собой, любимый,
Ты понесёшь с собой повсюду,
Ты понесёшь с собой повсюду
Родную землю, милый дом.
212 Единый раз вскипает пеной
И рассыпается волна.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь – одна.
Мы негодуем иль играем,
Иль лжём – но в сердце тишина.
Мы никогда не изменяем:
Душа одна – любовь одна.
Лишь в неизменном – бесконечность,
Лишь в постоянном – глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
И всё ясней: любовь одна.
Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа – верна,
И любим мы одной любовью...
Любовь одна, как смерть одна.
213 Быть нелюбимым! Боже мой!
Какое счастье быть несчастным!
Идти под дождиком домой
С лицом потерянным и красным.
Какая мука, благодать
Сидеть с закушенной губою,
Раз десять на день умирать
И говорить с самим собою.
Кто нам сказал, что мир у ног
Лежит в слезах, на всё согласен?
Он равнодушен и жесток.
Зато воистину прекрасен.
Что с горем делать мне моим?
Спи. С головой в ночи укройся.
Когда б я не был счастлив им,
Я б разлюбил тебя. Не бойся!
214 Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
Был я весь – как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь без оглядки.
Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут,
И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому.
Поступь нежная, легкий стан,
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.
215 Слава богу, я пока собственность имею:
Квартиру, ботинки, горсть табака.
Я пока владею рукою твоею,
Любовью твоей владею пока.
И пускай попробует покуситься
На тебя мой недруг, друг иль сосед, –
Легче ему выкрасть волчат у волчицы,
Чем тебя у меня, мой свет, мой свет!
Ты – моё имущество, моё поместье,
Здесь я рассадил свои тополя.
Крепче всех затворов и жёстче жести
Кровью обозначено: «Она – моя».
Жизнь моя виною, сердце виною,
В нём пока ведётся всё, как раньше велось,
И пускай попробуют идти войною
На светлую тень твоих волос!
216 В тёмной башне один, по науке
Жил дракон. Ежедневно от скуки
Он на скрипке играл из кантаты финал,
Извлекая протяжные звуки.
Там принцесса Китая однажды,
Проплывая, сказала: не каждый
Так сыграл бы финал, как он дивно сыграл
Аллегретто, анданте, адажио.
И она поднялась по ступенькам
На дракона взглянуть хорошенько.
И сказала ему – что за вид, не пойму.
Ну-ка, шляпу на уши надень-ка.
Их соседи потом помирили,
И играли на свадьбе кадрили.
Он на скрипке играл из кантаты финал,
Гости кубки хрустальные били.
217 Ты несказанных слов от меня не требуй –
Не войти два раза в живую воду.
Обещай теперь не звонить на небо, –
Не просить у Бога мою свободу.
Боль течёт по венам. А ты думал, будет
Слишком лёгким путь по осколкам счастья?
Оказался груб стык схожденья судеб,
И загладить швы не сумеет Мастер.
Вверх ушедших, – в рай, – не постигнут муки.
Тех, кто крив душой – не страшит расправа.
Мы с тобой прошли от любви к разлуке:
Я тянула влево, а ты – направо.
Нам неважен миг нашей смерти общей –
Будь что будет – конец никогда не ясен.
Постарайся все же не помнить ночью –
Обещай забыть как и прежних пассий...
218 Все метафоры перепробованы –
И со сном, и со смертью сравнивали.
Только те, кому уготовано,
Снова душу с рассудком стравливают.
И котёл мешают таинственный,
И у бога просят затмения...
Вы – такой красивый, изысканный,
Ну зачем вам эти волнения?
Вы не помните? Были прокляты
Как-то мутным осенним вечером
Все слова, что сказать готовы вы,
И теперь говорить вам нечего...
Вы не знаете? Те мелодии,
Что сыграли, в глаза мне глядючи,
Я не слышала, они умерли,
Словно в ранних рассказах Павича...
219 Он вёл её по краю пропасти
Тропой неведомой и зыбкою,
И каждый шаг был чудом доблести,
И шла она за ним с улыбкою.
Он был спокойным и загадочным,
Он был мятежным и таинственным,
Она была его отрадою,
Она была его единственной.
Он шел по краю, как по воздуху,
Пути опасные вычерчивал,
Она же шла за ним без отдыха,
Она была такой доверчивой.
Он оступился – и порвалась связь,
Она исчезла в неизвестности,
А он, единственной мечты лишась,
Навек остался по-над бездною.
220 Конечно, смешно погружаться в траур
от странной несхожести с человеком.
Какое мне дело до цвета аур
всех тех, кто несётся смертельным треком!
Всех тех, кто не ходит ночами в гости,
кто пальцы не режет о струны радуг,
кто в гневе кипит от обид и злости,
прости мне, что мир не такой как надо...
У нынешних юных другие сказки,
им плейер и комп заменили книгу,
они ненавидят людские маски,
они не такие, они индиго.
Противно им прятать в кармане фигу,
их плющит от звуков бравурных маршей.
Я тоже в душе, как они, индиго,
вот жаль только тело намного старше.
221 Кошки не ходят строем, у кошек нет документов.
Им не нужна прописка и даже билеты в кино.
Они сидят без работы или служат в числе агентов
Высших цивилизаций, но чаще им всё равно.
Кошки масс не боятся и мыслят вполне свободно,
С корпоративной культурой кошкам не по пути.
Кошки всегда одеты, как кошки, а не как модно.
Навесьте ярлык на кошку – и кошка вам не простит.
222 Танцуй, танцуй, чудесный человек,
Юродивый, красивый, долговязый!
Шуршит в траве, пока не выпал снег,
На полуслове брошенная фраза –
Полуживая... Бедный вздох листвы,
Тень бабочки... Версаль. Опомнись, лето!
Стряхни цветы с кудлатой головы,
Не вспоминай озябшего поэта.
Он бросил нас – танцует налегке,
Архангелы ему лепечут в уши,
И рифмы на безумном языке
Трепещут, как испуганные души.
Когда цветы усыплют сонный сад,
Его рука с моей соприкоснётся,
И боль, как стая молодых лисят,
В его груди настойчиво проснётся.
223 Мне снился сон. Я был мечом.
В металл холодный заточён,
Я этому не удивлялся.
Как будто был здесь ни при чём.
Мне снился сон. Я был мечом.
Взлетая над чужим плечом,
Я равнодушно опускался.
Я был на это обречён.
Мне снился сон. Я был мечом.
Людей судьёй и палачом.
В короткой жизни человека
Я был последнею свечой.
В сплетеньи помыслов и судеб
Незыблем оставался я.
Как то, что было, есть и будет,
Как столп опорный бытия.
224 Звени бубенчик мой, звени,
на поле солнцем опалённом
бывали дни, случались дни,
когда я не был прокажённым.
В каверзный год родились мы,
от чёрной оспы выжгло разум,
я так спасался от чумы,
что подцепил себе заразу.
Мы собираемся, звоним,
и с песней ходим по столицам,
никто не видит как умны
под мешковиной наши лица.
И то не порча и не сглаз,
как поутихли наши стоны,
порой я думаю, что рай
похож на братство прокажённых.
225 Я живу открыто.
Не хитрю с друзьями.
Для чужой обиды
Не бываю занят.
От чужого горя
В вежливость не прячусь.
С дураком не спорю,
В дураках не значусь...
В скольких бедах выжил.
В скольких дружбах умер.
От льстецов да выжиг
Охраняет юмор.
Против всех напастей
Есть одна защита:
Дом и душу настежь...
Я живу открыто.
226 В часы полуночи унылой
отчетливее сердца стук,
и ближе спутник яснокрылый,
мой огорченный, кроткий друг.
Он приближается, но вскоре
я забываюсь, и во сне
я вижу бурю, вижу море
и дев, смеющихся на дне.
Земного, тёмного неверья
он знает бездны и грустит,
и светлые роняет перья,
и робко в душу мне глядит.
И веет, крылья опуская,
очарованьем тишины,
и тихо дышит, разгоняя
мои кощунственные сны...
227 Нам не надо знакомиться ближе –
Будем жить у туманной реки.
А иначе боюсь, что увижу,
Как безжалостно мы далеки.
Разгляжу, и утешит едва ли
То, что оба живём в слепоте...
Как же много мы дорисовали
И в гармонии, и в красоте!
Вроде – нет никакого обмана,
Вроде – замысел этот – не наш,
Всё же больно, когда из тумана
Вырастает реальный пейзаж.
Ни рассказов не жду, ни известий –
Пусть иллюзии дальше плывут.
Кстати, знаешь – ведь многие вместе
Целый век, не знакомясь, живут.
228 Когда я вернусь – ты не смейся, – когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу к теплу и ночлегу,
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь...
Послушай, послушай – не смейся, – когда я вернусь,
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала в кромешный, ничтожный, раешный
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь...
229 Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит меня и заплещется в сердце моём...
Когда я вернусь... О, когда я вернусь...
Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый,
И я упаду, побеждённый своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои,
Когда я вернусь.. А когда я вернусь?
230 Не думаю, не жалуюсь, не спорю.
Не сплю.
Не рвусь
ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,
Ни к кораблю.
Не чувствую, как в этих стенах жарко,
Как зелено в саду.
Давно желанного и жданного подарка
Не жду.
Не радует ни утро, ни трамвая
Звенящий бег.
Живу, не видя дня, позабывая
Число и век.
На, кажется, надрезанном канате
Я – маленький плясун.
Я – тень от чьей-то тени. Я – лунатик
Двух тёмных лун.
231 Нарисуй одинокое небо...
И раскрась его в пасмурный цвет,
Пусть оно будет мрачным и серым,
Ненавидящим солнечный свет.
Пусть оно будет злым и жестоким,
Не дающим свободно дышать...
Нарисуй это небо далёким...
Чтобы мне до него не достать.
Нарисуй одинокую птицу,
Под холодным осенним дождём...
Пусть не сможет она приземлиться,
Возвратиться в свой брошенный дом,
Пусть промокшие крылья устали,
А озябшее тело дрожит,
Нарисуй её в чёрной печали
Научи её жизнь оценить...
232 Нарисуй одинокие лица,
Не попавшие в царственный ад,
Преврати их мечты в небылицы,
Нарисуй им глаза наугад...
Без счастливого блеска рассвета,
Без надежды, без веры, без слов...
Чтобы им не увидеть ответа –
Куда спрятаться может любовь...
Собери все возможные краски –
Нарисуй на листе пустоту
И надень на неё боли маску,
Чтобы не отыскать красоту...
Нарисуй сонный дух силуэта,
Вместо сердца – ненужный овал...
Я склоняюсь над мрачным портретом –
Боже мой! Ты меня рисовал!
233 Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества – самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчёркивая на полях.
234 И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчёркивая на полях.
И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца
235 Да, я дом теперь, пожилая пятиэтажка.
Пыль, панельные перекрытия, провода.
Ты не хочешь здесь жить, и мне иногда так тяжко,
Что из круглой трубы по стенам течет вода.
Дождь вчера налетел – прорвался и вдруг потёк на
Губы старых балконов; бил в водосточный нос.
Я всё жду тебя, на дорогу таращу окна,
Вот, и кровь в батареях стынет; и снится снос.
236 Обезболивающее превращает в овощ,
Сам живой вроде бы, а мозг из тебя весь вытек.
Час катаешься по кровати от боли, воешь,
Доползаешь до кухни, ищешь свой спазмолитик –
Впополам гнёт, как будто снизили потолок –
Вот нашёл его, быстро в ложечке растолок
И водой запил. А оно всё не утихает,
Всё корежит тебя, пульсирует, муку длит,
Будто это душа, или карма твоя плохая
Или чёрт знает что ещё внутри у тебя болит.
237 Приснились мне превратности такие:
Я сочинил сонет. Но удивленно
Он вытянулся полкою вагона
И почему-то стал поездкой в Киев.
Кружилось поле. Дверь гремела ручкой.
Сбиваясь ямб стучал, скакал по рельсам.
Я полкой был! Колесами! Трясучкой
Томительной! — и вечером апрельским
Я был внутри сонета и снаружи,
И я страдал, что это обнаружат,
И снова на Урал — служить солдатом,
Но мой сонет бренчал стаканом чая,
Смотрел в окно, меня не замечая,
И выглядел Анваром Садатом.
238 Человеку нужен человек,
Чтобы пить с ним горьковатый кофе,
Оставаться рядом на ночлег,
И интересоваться о здоровье.
Чтобы улыбаться просто так,
Чтоб на сердце стало потеплее,
Чтобы волноваться, там сквозняк,
Одевай-ка тапочки скорее.
Человеку нужен человек,
Позвонить, послушать его голос:
«А у нас сегодня выпал снег.
Как ты без меня там? Беспокоюсь!»
Чтобы был приятель, друг, сосед,
И ещё сопящая под боком,
Без которой счастья в жизни нет,
Без которой очень одиноко...
239 Он изнуряет бессонницей одержимых –
мартовский ветер, восточный весенний ветер.
Он нарушает границы, права, режимы,
находит безумных и начинает петь им.
В песнях его протяжные переклички
прошлого с будущим, старца с новорождённым...
О чём мы с тобой задумались? Да, о личном.
Скоро наступят сумерки. Подождём их.
240 Со мной опять здороваются стены.
С них сползает краска и идёт за мной.
Они называют это тенью.
Я называю это тоской.
Не могу приспособиться к этому городу,
Не могу поселиться в чужие горы.
Они называют это глупой гордостью.
Я называю это горем.
За мной опять уходят бродяги.
Я держу кусок неба, вбиваю гвозди.
Я называю это флагом.
Они говорят мне, что это звёзды.
Кто-то рисует пустые дороги,
Кто-то чертит мысли по снегу рукой.
Они называют это богом.
Я называю это собой.
241 Ребёнок спит, подложив под щёку
Руку, другой обняв
куклу, ему не снится совесть,
он глубоко прав.
Так глубоко, как на пустыре
снег – ни фабрик вблизи,
ни чёрных фигур во дворе
по колено в грязи.
Снег на пустыре один,
как ребёнок спит,
он ослепительно состоит
из самого себя.
242 Мы пробродили бабочковый парк,
попав с тобой под солнечный колпак,
и в этом вся печаль и радость вся,
факир был пьян, но фокус удался,
он полночью прикрыл нас, как платком,
и, сняв покров, он изумил зевак:
нас не было с тобой под колпаком.
О, как легко не быть и странно как!
Не отменять же пошлостью родной
неотразимый этот перебив,
под куполом судьбу перехитрив
и у зевак воскреснув за спиной.
243 На графских развалинах жизни моей
Судьба – не строитель, судьба – не садовник,
Скорее смотритель оставшихся дней,
Печали вахтёр и надежды виновник.
Я стану другим, я останусь собой,
Я выращу вереск на дюнах печали,
Я брошусь в тебя, как в последний прибой, –
Прости, я забылся, я болен, едва ли
Доступна мне эта слепая игра,
Где жмурится время на кучу игрушек:
Покуда найдёшь – возвращаться пора,
Покуда вернёшься – сто тысяч кукушек
Уже пролетели над этим гнездом,
Над этим пустым, облетающим садом,
Где стынет тебя забывающий дом,
И жёлтый прибой рассыпается рядом.
244 Я проецируюсь в сознание
девяти соседских мальчишек
семи членов комиссии по проведению водопровода
четырёх трактористов
трёх штукатуров
пяти бакенщиков
начальника плеса
председательницы сельского совета
участкового милиционера
Живу столикий
Удивительны мои судьбы.
245 Сейчас умирают
без завещаний
без наставлений
не объяснив чьи это лица на замусленных фотоснимках
перехваченных резинкой от микстуры
не спросив о чем думает внук
на сером асфальте
не сказав
сакраментального
слова
Падают
точно черви
с генеалогических деревьев.
246 Во мне две сволочи сидят:
Печальный лирик и циничный клоун.
Они друг друга поедом едят.
Один – вульгарен, злобен, избалован.
Второй – поэт, романтик и аскет,
Живёт почти безропотно и слёзно,
И приглашению на праздничный банкет
Предпочитает пялиться на звёзды.
Их выходки калечили мой нерв,
Противоречьем разрывали сердце.
И я влюблялся в ненавистных стерв,
Шампанское закусывая перцем.
Но всё! Освобождаюсь я от пут!
И вот, пускай отныне, в этом мире,
В согласии и радости живут
Печальный клоун и Циничный лирик.
247 Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил её паж.
Было всё очень просто, было всё очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
248 Отшельник бедный – в келье мрачной
Я проведу остаток дней,
В одежде грубой и невзрачной.
И пусть пылает всё сильней
Больное сердце... Это значит,
Что старость юности длинней.
И будет хлеб мой из печали
И из раскаянья кровать.
И Смерть-старуха за плечами
Придёт тихонько постоять.
Пока бессонными ночами
Мне будет прошлое сиять.
249 Мы с тобой слушали музыку,
Преломляли с тобой хлеба.
Без тебя мне тоска и уныние,
Красота без тебя мертва.
Ты касалась этого серебра
И держала это стекло.
Эти вещи тебя не помнят,
Но мне-то не всё равно!
В сердце моём ты двигалась
Между этих вещей,
Благословляя их бытие
Мудрой рукой своей.
250 Душа темна. Но говор струн
Ещё хотел бы я послушать.
Пускай от мягких пальцев звон
Сейчас в мои прольётся уши.
И если есть ещё надежда,
Чтоб я её услышать мог.
И слёзы пусть текут, конечно,
Чтоб остудить горячий мозг.
Играй пронзительно, глубоко,
Не забавляй и не хитри.
Играй, певец! Я должен плакать,
Чтобы не лопнуть изнутри.
Я молча жил, глотая вести,
И жду, что будет впереди.
Давай, певец, поплачем вместе.
А нет – так лучше уходи!
251 Прощай! Я достоверно знаю,
Что на высокой высоте
Не пропадёт в небесной дали
Моя молитва о тебе.
И слёзы, смешанные с кровью,
Не так пронзительно кричат,
Как это брошенное слово,
Из слов последнее – Прощай!
Глаза сухие, губы – немы.
Но грудь и мозг – сплошная боль.
Так запланировано небом,
Что мы расстанемся с тобой.
Но я не жалуюсь нисколько,
Хотя мне хочется кричать.
Я понимаю – это больно
И говорю тебе – прощай.
252 Там нет ничего за чертою –
Ни мягкой зелёной травы,
Ни тех, кто стремился к покою
И раньше отчалил, увы.
Там нет ни воинственных споров,
Ни дружеских тёплых бесед.
Пустого весёлого вздора
Не скажет соседу сосед
Всё здесь – и больничная койка,
И смятая к чёрту постель.
И каждый бессмертен настолько,
Насколько он в жизни успел.
253 Не спеши поведать миру
Самое обидное.
Будь как ветер, тот, что веет
Тихо и невидимо.
Я любимой рассказал
Все свои страдания –
Отвернулось от меня
Милое создание.
А заезжий гастролёр
Этому в развитие
Умыкнул её с собою
Тихо и невидимо.
254 Время утрёт мои сопли, затянет раны.
Некому больше – ни лекаря, ни любимой.
Жизнь обернётся сказкой, простой и странной,
Полупрозрачной, как крылышки херувима.
Высохнут слёзы и зрение возвратится.
Буду глядеть на мир как большая птица.
Та, что прощает прошлое песней нежной,
Не дожидаясь, чтоб крылья подсохли прежде.
255 Ты думаешь, я от жизни своей устал
И вижу её, как долину напрасных слёз?
Мне смертное ложе похоже на пьедестал,
А я – на надгробье над гробом, в который лёг.
Ты думаешь – мне не достать на краю стола
Аптекарских склянок, укутанных в ярлыки?
Но это неважно – мне из моего угла
Прекрасно видны мансарды и чердаки.
И там под одной из самых высоких крыш,
В распахнутой раме, чуть-чуть в глубине окна
Я женщину вижу и взгляд у неё открыт.
И, Господи, смилуйся, как хороша она!
И я забываю аптечные рубежи,
Глаза закрываю и слышу, как пляшет пульс.
И думаю молча, что как это сладко – жить
И чувствовать нёбом любви бесподобный вкус!
256 Я думаю, у каждого земного
(И неземного тоже) существа
Есть во Вселенной собственное место.
Я думаю, что автор красоты
Не человек, не жест его, не голос,
А жизни жизнь созвучно отвечает
И наша жизнь в сей узел вплетена.
Я думаю, что радость на устах
Ребёнка спящего
Пришла к нему от умершей души,
Не так давно отпущенной из гроба.
Я думаю, что страстный полувздох
(Его я обронил неосторожно)
Достиг небес и перья всколыхнул
У Ангела, который держит Солнце.
257 Ты пришёл за любовью. А я не могу
Отвечать тебе солнцем, теплом и цветами,
Потому, что цветы не цветут на снегу,
Может, раньше цвели, а теперь перестали.
Отряхни же подошвы проворней
Чтобы снег не убил твои корни,
Странник.
Пёстрый плющ, оплетающий серые камни
Не приносит плодов – винограда и яблок –
Только листья. Возьми себе пару на память
И спускайся, пока над тобою не каплет,
Странник.
258 Если любишь, люби ни за что. Не за умные речи.
Не за взгляд и улыбку – за это легко разлюбить.
А люби за любовь. За удачу негаданной встречи.
И за то, что на свете ничего нет прекрасней любви.
Не люби меня с целью. Не стоит любить для того,
Чтобы высушить слёзы и сделать румяными щёки.
Но люби для любви. Потому что любовь – это всё.
Жизнь проходит. Любовь – остаётся навеки.
259 Прошу тебя, не обвиняй меня,
Что я лицом мрачна перед тобою.
Мы чересчур по-разному устроены,
Чтобы сиять одним сияньем дня.
Как на пчелу в кристалле хрусталя,
Ты на меня взираешь с интересом.
Мне не взлететь над полем или лесом,
Не воспарить над плоскостью стола.
Сейчас – любовь. А завтра где она?
Конец любви, проклятие влюблённым.
Так взгляд летит с высокого холма
За реки сладкие к морям горько-солёным.
260 Брошу всё для тебя! А ты для меня? Или лучше
Ничего не менять, беседовать вечерами
Вежливо, умно – про жизни несчастный случай.
Знать своё место, как знает картина в раме.
Знаешь ли ты, победитель, завоеватель,
Что ты везёшь домой в сундуках просторных?
Слёзы мои там, слёзы, а не алмазы!
Горькие слёзы и годы тоски и скорби.
Трудно тебе любить меня будет милый.
Млечным Путем, изогнутым, как подкова –
Руки мои – гляди – превратились в крылья –
Значит, в полёт! Практически, я готова!
261 Любовь пригласила меня войти,
Но я, в грехе, как в пыли,
Отшатнулся. Она же, перехватив
Мой взгляд виноватый
Со мной завела разговор учтивый.
«Вам что-нибудь нужно?»
Я гость недостойный. «Но это неправда!»
Вина целиком на мне.
«Входите, я вам ужасно рада,
Отмоем вину в вине!
Входите, отказываться жестоко,
Обед на столе поспел!»
И я, окончательно сбитый с толку,
Вошёл и ел.
262 Большое пламя – малое учи.
Божественное – увлекай земное.
Ещё не ставший пеплом и золою,
Мир временный – попробуй, приручи!
Дождём прольётся божия краса,
Утешит душу сладостным обманом.
И песнею, как утренним туманом,
Поднимется, вернётся в небеса.
Рождённая в невежестве земли,
Земная мудрость обратится пылью.
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
А не лежать бессмысленно в пыли.
Согнув колени, души вознесём
К тому, кто нас напутствует во всем.
263 Царь ассирийский любил развлеченья и женщин,
Выпить и вкусно поесть на хорошей посуде.
Войн не любил (ипохондриков войнами лечат),
Он ипохондриком не был и спал до полудня.
Пили и ели, и спали, были довольны.
Всё изменилось однажды в течение ночи.
Подлые козни, интриги и всякие войны.
Шлемы, мечи и доспехи, и пища не очень.
Царская свита не любит больших потрясений.
Царские кони не любят больших расстояний.
Свежие фрукты из сада гораздо вкуснее.
Женские попки на ощупь гораздо приятней.
Царь поднапряг свое мужество, слабое очень,
Меч поострее достал и с собою покончил.
264 Хотел бы я жизни остаток прожить,
Без подлости и без гордыни,
Без пламенной дружбы и жаркой вражды
В далёкой от света пустыне.
Хотел бы вставать до вторых петухов
Молиться Великому Богу.
Бессмертную душу от смертных грехов
Вот так отмывать понемногу.
Хотел бы окончить свой жизненный путь
На Богом забытом кладбище,
Где вместо надгробья – ореховый куст,
Где дрозд и малиновка свищут.
265 Полюбил ли ты Бога, как он тебя, верно и праведно?
Если да, то прими эту проповедь в знак уважения.
И покуда его в небесах дожидаются ангелы,
Он возводит в груди твоей храм для святого служения.
Бог – Отец породил себе сына во славе, как сказано,
И опять порождает его. И кипит и не выкипит.
Был Господь воплощён и распят к изумлению Дьявола.
Так ограбленный видит «Вот вещь моя, надо бы выкупить.»
Это чудо, что слеплены мы по подобию божию.
Но что Бог стал как мы – это в тысячу раз невозможнее.
266 Крайности сходятся вместе, чтоб мне досадить.
Ах, постоянна моя к переменам привычка.
Клятвы ломаю, хоть знаю – сие неприлично.
Сам же ломаю – себя же готов осудить.
Смех и раскаянье – вместе – веселье и страх –
Страсти земные, забытые ради небесных.
Просто – ничтожество. Мудрость и жизнь бесконечны.
Ярость молитвы ломает печать на устах.
...Вчера я не видел ни Бога, ни неба, ни звёзд.
Сегодня я Господа славлю с утроенной лестью.
А завтра, застигнутый страхом, дрожу его розг.
Мне жизнь – лихорадка. А утро – как приступ болезни.
Но дни, исполненные дрожи
Мне даже ближе и дороже.
267 Этот мир родился из небесной гармонии.
А природа была тогда кучкой мятущихся атомов.
И раздалось с небес:
«Подними же ты, глупая, голову.
Ты живая теперь –
Под рукой всемогущего автора».
И тепло отделилось от холода,
Сырость от сухости,
Подчиняясь космической музыке-мудрости,
Проходя от гармонии к ино-гармонии...
И возник человек. И вместил в себя музыку оную.
268 Моя любовь никогда не знала надежды.
То есть надежда была, но какая-то мёртвая.
Как дельфин, у которого брюхо о камни распорото.
Звали её «отчаянье». Имя нежное.
Были страхи – с большими клешнями раки.
Неясная радость была. У радости были крылья.
Но крылья были так нагружены страхами,
Что не подняться с земли им было.
Любовь была до самого неба.
Но пространство отчаяньем было налито.
Не осталось воздуха – ни кубометра.
Совсем не осталось, ни литра, ни миллилитра.
Как мало надежды, как много отчаянья.
Какая история вышла печальная.
269 Я не поэт ни ремеслом, ни родом.
Мой муж – поэт, а я его жена.
Ему танцуют Музы хороводом
И соловьи рыдают допоздна.
Подсказывают ангелы молитву
И горы низвергают ураган...
А я лишь подбираю ритм и рифму,
Чтобы легко читалось по слогам.
270 Когда деревья зелены –
Младые интересы –
Когда все гуси – лебеди,
А девушки – принцессы.
Бери коня горячего,
Скачи вокруг земли.
Пока тебя незрячего
В канаве не нашли.
Когда деревья рыжие
И радости черствы,
Когда колёса катятся
С горы, с горы, с горы,
Тогда ползи на родину,
Пройди среди могил,
Покуда умерли не все,
Которых ты любил.
271 И будет раскрашен последний холст,
И тюбик последний пуст,
И критик последний последний вздор
Уронит из мёртвых уст,
И мы на вечность или на две
Уйдём от привычных дел,
Пока Господь из пыли кладбищ
Не вытащит наших тел.
И он вернёт нам в глазницы блеск,
А в пальцы – послушный бег,
И скажет: «Ребята, валяй, твори –
Я сегодня плачу за всех».
На холст он выдаст нам небеса,
На кисти – хвосты комет,
И рядом с прочими встанет сам
Раскрашивать белый свет.
272 Он не может на смертное время смотреть хладнокровно.
Знать, он вечностью болен и мучит его лихорадка.
Книгу жизни листает, дела свои видит подробно
И незрелых поступков листы выдирает украдкой.
Так бы роза хотела забыть о зелёном бутоне,
Или персик – лишить нас тоски о весеннем цветеньи.
Только прошлое время ушло, и его не догонишь.
И нельзя так достичь совершенства, а только смятенья.
273 Ты ругаешь меня «распутным»,
Нажимаешь на чувство долга.
Посмотри – за окошком утро.
Разве клятвы живут так долго?
И рука твоя белоснежна,
И черты твои безупречны.
Я любил тебя слишком нежно,
Чтобы так продолжалось вечно.
Ко брюнеткам и ко блондинкам
От твоих каштановых кудрей
Убегаю. А ты, Ундина,
Слёзы вытри и нос припудри.
Ощущаю себя учёным,
Изучающим злато-копи...
Я вернусь к тебе. Размягчённый.
Подуставший от бледных копий.
274 Как любящая мать, когда наступит вечер
Берёт ребёнка за руку, а он
Ещё не осознав, что защищаться нечем,
Колеблется, растерян и смущён,
Его ещё влекут любимые игрушки,
Но мягкая уже разобрана постель,
А он никак нейдёт, противный, непослушный...
Вот так и мы Природою отсель
Ведомые на смерть, роняем неохотно
На скомканный ковёр любимые дела
И пробуем сравнить земную несвободу
И ту, что нам сулит таинственная мгла.
275 Убивали любовь, убивали в четыре руки,
Били с разных сторон, состязаясь в сноровке и силе.
Им шептала любовь: «Ах, какие же вы дураки!»
А они ей в ответ за ударом удар наносили.
Убивали любовь, но любовь оказалась мудрей,
И глядела на них из-под росписи битой посуды,
И когда вновь и вновь ударяли её всё сильней,
Говорила она: «Ведь такой у вас больше не будет!»
Убивали любовь, и однажды любовь умерла,
Ей бы их обмануть, притвориться убитой – и только,
Но любовь, как любовь, притворяться и лгать не могла,
Да и им поначалу не жаль её было нисколько.
Убивали любовь. На поминках его желваки
Заходили на скулах, а взгляд её слёзы затмили,
И тайком друг от друга всё те же четыре руки
Поливают отныне цветы у неё на могиле.
276 Когда мне говорят о красоте
Восторженно, а иногда влюблённо,
Я почему-то, слушая, невольно
Сейчас же вспоминаю о тебе.
Когда порой мне, имя называя,
О женственности чьей-то говорят,
Я снова почему-то вспоминаю
Твой мягкий жест, и голос твой, и взгляд.
Твои везде мне видятся черты,
Твои повсюду слышатся слова,
Где б ни был я – со мною только ты,
И, тем гордясь, ты чуточку права.
И всё же, сердцем похвалы любя,
Старайся жить, заносчивой не став:
Ведь слыша где-то про сварливый нрав,
Я тоже вспоминаю про тебя...
277 Любви моей ты боялся зря —
Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.
И если ты уходил к другой
Иль просто был неизвестно где,
Мне было довольно того, что твой
Плащ висел на гвозде.
Когда же, наш мимолетный гость,
Ты умчался, новой судьбы ища,
Мне было довольно того, что гвоздь
Остался после плаща.
278 Алым парусом вспыхнет закат,
Ночь накроет и страхи, и боль,
В белом платье, как сто лет назад,
Будет ждать у причала Ассоль.
И глаза её будут влажны
От солёных то ль брызг, то ли слёз.
Как слова, что уже не нужны,
Устремится вперёд альбатрос.
По дорожке, навстречу луне,
Одиноко печаль поплывёт.
«Может, думает он обо мне,
И, наверное, скоро придёт».
Пусть пройдёт сто веков, сто времён.
И затихнет уставшая боль,
Позабывши немало имён,
Будет ждать у причала Ассоль.
279 Спешу к тебе, звоню тебе, зову –
ни отзвука, ни шороха, ни всплеска.
Как будто я кричу не наяву,
не с этой стороны как будто, дескать,
я вот уже почти сто лет как сплю.
Все спуталось: события и лица.
Я только помню, что тебя люблю.
Но до тех пор, покамест сон мой длится,
могу сгореть еретиком в огне,
могу сплясать под дудочку паяца,
касательно ж тебя – сплошное «не»:
не дозвониться и не докричаться.
280 Говоришь я придумал тебя.
Может правда, полночью синей
Я, мальчишкой, ещё не любя,
Вдруг придумал тебя красивой.
Коротая ночь у костра,
В завывании вьюги снежной,
Может быть, я придумал тебя.
Самой ласковой, самой нежной.
Говоришь, что таких не бывает,
Говоришь, что придумал тебя.
Но ведь все-таки ты живая,
Но ведь все-таки ты пришла.
281 Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина...
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
282 Я попала под дождь человеческих взглядов и судеб.
Время есть, разобраться и выбрать свой путь
Я не знаю... Быть может кто-то осудит,
Но так хочется жить, а не просто дышать как-нибудь.
Мы бредём среди снов и печальных развалин.
Иногда успеваем кого-то понять и помочь.
Нас влекут за туманами скрытые дали,
И уходим мы вечером и почему-то в дождь.
Возвращаемся, если есть, куда возвращаться:
В сердце – память о чьих-то добрых глазах.
Но в какой-то момент мы разучиваемся прощаться
И со спокойной душой оглядываться назад...
283 Не спрошу тебя – сколько прожито,
Не спрошу тебя – сколько выпито,
Не спрошу – кем была целована,
Не спрошу – кем была покинута.
Не спрошу – что было дадено,
Не спрошу – что было потеряно,
Лишь бы только была ты найдена,
Лишь бы только хватило времени.
284 Молчит и молчит пластмассовый бог,
Закрыв алтари телефонных книг.
Разрывая жилы тугих проводов,
Я прошу тебя, скорей позвони.
Телефонного диска рукой коснись,
Трубку дыханьем своим согрей.
Две копейки, это не плата за жизнь,
Я прошу тебя – позвони скорей.
Скоро два, значит, ты уже не придёшь
Да и мне пора бы одуматься.
А за окошком холодный дождь
Уныло бредёт по пустынным улицам.
285 Он уходил, она молчала,
А ей хотелось закричать:
«Постой! Давай начнём сначала!
Давай попробуем
Начать!..»
И всё-таки не закричала...
Он уходил...
Она молчала...
Он оглянулся у порога,
Свою решительность кляня.
Хотел ей крикнуть:
«Ради Бога,
Прости меня! Верни меня!..»
Не крикнул и не подошёл...
Она молчала...
Он ушёл...
286 Надеялась память свою превозмочь...
Но призрак с глазами подстреленной птицы
Выходит из прошлого каждую ночь
И рядом со мной осторожно садится.
И тьма застывает и давит свинцом...
Которую ночь – как движенье по кругу:
Мой призрак склоняет больное лицо,
Забыто и страшно целует мне руку.
«Любимый!.. Проклятый!.. Жестоко!.. Жесто..!
Жестоко – навеки быть с памятью в сделке!..»
И молча хохочет моё божество,
Легко и бесплотно откинувшись к стенке.
287 Моя судьба с нерадостным лицом
Досталась мне от прошлого в наследство.
Одно и то же снится мне из детства:
Я плачу – мама ссорится с отцом.
Они кричат, как за глухой стеной,
Они уже не в силах помириться.
Гляжу со страхом на родные лица...
Я вас люблю! Зачем вы так со мной?!..
Затмила свет недетская беда,
Так горевать умеют только дети.
Я помню: это именно тогда
Мне стало больно жить на белом свете...
Потом во всём искала горя знак,
Всё начиналось ожиданьем боли.
И до сих пор не научусь никак
Любить без страха и смеяться вволю.
288 Над окошком месяц. Под окошком ветер.
Облетевший тополь серебрист и светел.
Дальний плач тальянки, голос одинокий —
И такой родимый, и такой далёкий.
Плачет и смеется песня лиховая.
Где ты, моя липа? Липа вековая?
Я и сам когда-то в праздник спозаранку
Выходил к любимой, развернув тальянку.
А теперь я милой ничего не значу.
Под чужую песню и смеюсь и плачу.
289 Друг без друга у нас получается всё
В нашем жизненном трудном споре.
Всё своё у тебя, у меня всё свое,
И улыбки свои, и горе.
Мы премудры: мы выход в конфликтах нашли
И, вчерашнего дня не жалея,
Вдруг решили и новой дорогой пошли,
Ты своею пошла, я – своею.
Все привольно теперь: и дела, и житьё,
И хорошие люди встречаются.
Друг без друга у нас получается всё.
Только счастья не получается...
290 Люди привыкают ко всему...
Может быть, не сразу, постепенно.
Только непонятно, почему
Привыкают к боли и изменам...
И к тому, что предают друзья,
И к тому, что близкие уходят...
Говорите, привыкать нельзя?
Мы и сами понимаем вроде...
Но устроен странно этот мир:
То, что раньше было невозможно,
Незаметно принимаем мы
Так логично, мудро, осторожно...
Ничего не поменялось тут.
Просто всем нам далеко не двадцать.
Люди привыкают и живут...
А куда прикажете деваться?
291 так учил он меня летать забрасывал в небо и говорил лети
хапай крыльями пустоту набирай высоту обживай простор
сын мой будет тебе закат позади восход впереди
не смотри на мать что рыдает что тянет руки постой постой
у нее другая сила иное дело на то и мать
дай ей волю век бы жалела держала тебя птенцом
а тебе положено облака кроить синеву просеивать ветер мять
выйдет срок сын мой станешь и ты отцом
292 Если растаю как снег, как свет,
Если растаю как в небе стая,
Если в осенней сырой листве
Я затеряюсь, то что оставить?
Что за мерцающий тайный код,
След исчезающий, отблеск зыбкий?..
Я бы хотел как Чеширский Кот
После себя сохранить улыбку.
293 Сохрани свет своих серебристых сюжетов,
Соловьиное соло средь строк сохрани;
Совершенство сияющих сверху сонетов,
Силу славы стиха сохрани, сохрани.
Струны скрипки смычок соблазнением сводит,
Совращает стогов сеновальная страсть.
Серп Селены со свитою с сумерек сходит,
Солнце сеет слепящую сочную сласть.
Словно столяр состругивай старую стружку,
Словно скульптор ссекай серость сломанных слов.
Со скалы сбрось скорей соглядатая-служку.
Спеши следом сакральных, священных слогов.
Срежь секатором сучья сливовых сомнений.
Сбрызни свежей струёю соцветья свершений.

Связаться
Выделить
Выделите фрагменты страницы, относящиеся к вашему сообщению
Скрыть сведения
Скрыть всю личную информацию
Отмена