[{{mminutes}}:{{sseconds}}] X
Пользователь приглашает вас присоединиться к открытой игре игре с друзьями .
Отрывки 1900+
(1)       Используют 8 человек

Комментарии

Ни одного комментария.
Написать тут
Описание:
Отрывки из произведений художественной литературы. 1900-2400 символов
Автор:
rubetz
Создан:
8 января 2011 в 23:33 (текущая версия от 10 января 2011 в 22:19)
Публичный:
Да
Тип словаря:
Тексты
Цельные тексты, разделяемые пустой строкой (единственный текст на словарь также допускается).
Содержание:
1 Как можно описать место, для которого нет ни одного знакомого нам понятия? Как можно говорить о вещах, для которых не изобретено слов? Обычно говорят о незнакомых вещах в терминах вещей знакомых. Но здесь нет ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Все иное. Единственное, что я могу сделать, так это рассказать, как все это воспринималось моими человеческими чувствами. Хотя я понимаю, что на это накладываются два типа искажений: искажения от несовершенства человеческих чувств и искажения, вызванные неумелостью моего рассказа.Я обсудил этот вопрос с Джедсоном, и он согласился, что трудности здесь необычайные. И если в какой-то мере можно вести речь об истинности – это истины Полу-Мира, увиденные человеком.
Есть одно поразительное различие между реальным миром и Полу-Миром. В реальном мире действуют устойчивые естественные закономерности, которые неподвластны обычаям и культуре, а в Полу-Мире лишь обычаи имеют какую-то устойчивость, и нет никаких естественных законов. Представьте себе, если сможете, ситуацию, когда глава штата может отменить закон всемирного тяготения, и его декрет на самом деле будет действовать, место, где король Канут мог приказать морю отхлынуть, волны послушались его. Место, где «верх» и «низ» – дело вкуса, а расстояния могут с равным успехом изменяться как в днях, так и в милях или цветах.
И тем не менее там не было бессмысленной анархии, поскольку все они были обязаны подчиняться своим обычаям, причем столь же неукоснительно, как мы подчиняемся законам природы.
Мы сделали в бесформенной серости, окружавшей нас, резкий поворот влево, чтобы исследовать место шабаша. Это была идея Аманды – сразу встретиться со Стариком по нашему делу, вместо того, чтобы бесцельно скитаться по вечно меняющемуся лабиринту Полу-Мира в поисках того, что даже трудно определить.
Рейс спикировал на шабаш, хотя так ничего и не смог разглядеть до тех пор, пока мы не опустились на землю и не встали на ноги. Там был свет и была форма. Впереди нас примерно в четверти мили виднелось возвышение с увенчивающим его громадным троном, пылавшим красным в темном мрачном воздухе. Я не мог достаточно ясно рассмотреть, кто был на троне, но понял, что это был он «САМ» – древний враг рода человеческого.
Вы набирали: Роберт А. Хайнлайн. Магия Инкорпорейтед.
2 Взойдя на холм, Пенелопа заглянула в следующую долину и залюбовалась сочетанием лиловой травы, синих кустов и красных цветов. Вдруг она заметила, что какое-то маленькое существо прошмыгнуло из одного куста в другой, но так быстро, что она не успела разобрать, кто это был. Она живо забралась в синий куст и притаилась, выжидая, чтобы животное появилось снова. Оно тут же и выскочило, и Пенелопа тихонько ахнула от удивления и восторга: это был бледно-голубой крошка единорог с огромными синими глазами, грива и хвост у него были словно из золотой пряжи, а витой рог как будто сделан из прозрачного золотистого ячменного сахара. Маленький единорог застыл в напряженной позе, навострив уши, раздув ноздри, повернув голову назад.
И тут вдруг Пенелопа похолодела от страха: на гребень холма важной поступью вышел василиск, похожий на гигантского разноцветного петуха. Он остановился, огляделся вокруг, жестокие зеленовато-золотистые глаза его сверкали, чешуя отливала зеленым, золотым и красным. Когда он повернул голову, Пенелопа услыхала, как зашуршали и заскрипели тершиеся друг об друга чешуйки, увидела, как из ноздрей показались струйки голубоватого дыма, а из клюва вместе с дыханием вырвались крошечные язычки оранжевого пламени. Единорог, вероятно, тоже заметил василиска, он повернулся и бросился бежать по долине, то заскакивая в кусты, то выскакивая наружу, и наконец остановился совсем недалеко от того места, где пряталась Пенелопа. Ей было видно, как раздуваются его ноздри и бока, слышно, как со свистом вырывается дыхание.
Василиск внимательно оглядел долину, дернул, как кошка, направо-налево раздвоенным хвостом, нагнул свою большую петушью башку и принялся обнюхивать землю, тихо, но злобно рыча. Ничего страшнее этих звуков Пенелопа в жизни не слыхала. Единорог тоже заслышал это рычание, но, очевидно, так обессилел, что не побежал, а лег комочком на землю и прижал назад уши; в широко раскрытых глазах его стоял ужас. Внезапно василиск, видимо почуяв его запах, издал ликующее кукареканье, от которого кровь стыла в жилах, и пустился бежать по долине.
Вы набирали: Джеральд Даррелл. Говорящий Свёрток.
3 После обеда он поехал туда, - в старых санях с высокой прямой спинкой. На морозе туго хлопала селезенка вороного мерина, белые веера проплывали над самой шапкой, и спереди серебряной голубизной лоснились колеи. Приехав, он просидел около часу у могильной ограды, положив тяжелую руку в шерстяной перчатке на обжигающий сквозь шерсть чугун, и вернулся домой с чувством легкого разочарования, словно там, на погосте, он был еще дальше от сына, чем здесь, где под снегом хранились летние неисчислимые следы его быстрых сандалий.
Вечером, сурово затосковав, он велел отпереть большой дом. Когда дверь с тяжелым рыданием раскрылась и пахнуло каким-то особенным, незимним холодком из гулких железных сеней, Слепцов взял из рук сторожа лампу с жестяным рефлектором и вошел в дом один. Паркетные, полы тревожно затрещали под его шагами.
Комната за комнатой заполнялись желтым светом; мебель в саванах казалась незнакомой; вместо люстры висел с потолка незвенящий мешок, - и громадная тень Слепцова, медленно вытягивая руку, проплывала по стене, по серым квадратам занавешенных картин.
Войдя в комнату, где летом жил его сын, он поставил лампу на подоконник и наполовину отвернул, ломая себе ногти, белые створчатые ставни, хотя все равно за окном была уже ночь. В
темносинем стекле загорелось желтое пламя - чуть коптящая лампа, - и скользнуло его большое бородатое лицо.
Он сел у голого письменного стола, строго, исподлобья, оглядел бледные в синеватых розах стены, узкий шкап вроде конторского, с выдвижными ящиками снизу доверху, диван и кресла в чехлах, - и вдруг, уронив голову на стол, страстно и шумно затрясся, прижимая то губы, то мокрую щеку к холодному пыльному дереву и цепляясь руками за крайние углы.
В столе он нашел тетради, расправилки, коробку из-под английских бисквитов с крупным индийским коконом, стоившим три рубля. О нем сын вспоминал, когда болел, жалел, что оставил, но утешал себя тем, что куколка в нем, вероятно, мертвая. Нашел он и порванный сачок - кисейный мешок на складном обруче, и от кисеи еще пахло летом, травяным зноем.
Вы набирали: Владимир Набоков. Рождество.
4 Они пожали друг другу руки, он отдал честь и пошел к штабной машине, где старик, дожидаясь его, уснул на сиденье, и в этой машине они поехали по шоссе на Гвадарраму, причем старик так и не проснулся, а потом свернули на Навасеррадскую дорогу и добрались до альпинистской базы, и Роберт Джордан часа три поспал там, перед тем как тронуться в путь.
Он тогда последний раз видел Гольца, его странное белое лицо, которое не брал загар, ястребиные глаза, большой нос, и тонкие губы, и бритую голову, изборожденную морщинами и шрамами. Завтра ночью, в темноте начнется движение на дороге перед Эскуриалом; длинные вереницы грузовиков, и на них в темноте рассаживается пехота; бойцы в тяжелой амуниции взбираются на грузовики; пулеметчики втаскивают пулеметы на грузовики; на длинные автоплатформы вкатывают цистерны с горючим; дивизия выступает в ночной поход, готовясь к наступлению в ущелье. Нечего ему думать об этом. Это не его дело. Это дело Гольца. У него есть своя задача, и о ней он должен думать, и должен продумать все до полной ясности, и быть готовым ко всему, и ни о чем не тревожиться. Тревога не лучше страха. От нее только трудней.
Он сидел у ручья, глядя, как прозрачные струйки бегут между камнями, и вдруг на том берегу увидел густую поросль дикого кресс-салата. Он перешел ручей, вырвал сразу целый пучок, смыл в воде землю с корней, потом снова сел возле своего рюкзака и стал жевать чистую, холодную зелень и хрусткие, горьковатые стебли. Потом он встал на колени, передвинул револьвер, висевший на поясе, за спину, чтобы не замочить его, пригнулся, упираясь руками в камни, и напился из ручья. От холодной воды заломило зубы.
Он оттолкнулся руками, повернул голову и увидел спускавшегося со скалы старика. С ним шел еще один человек, тоже в черной крестьянской блузе и серых штанах, которые в этой местности носили почти как форму; на ногах у него были сандалии на веревочной подошве, а за спиной висел карабин. Он был без шляпы. Оба прыгали по кручам, как горные козлы.
Они подошли к нему, и Роберт Джордан поднялся на ноги.
Вы набирали: Эрнест Хемингуэй. По ком звонит колокол.
5 Однажды молодой джентльмен, племянник гувернантки моей нянюшки, пригласил дам посмотреть смертную казнь. Приговоренный был убийца близкого друга этого джентльмена. Глюмдальклич от природы была очень сострадательна, и ее едва убедили принять участие в компании; что касается меня, то хотя я питал отвращение к такого рода зрелищам, но любопытство соблазнило меня посмотреть вещь, которая, по моим предположениям, должна
была быть необыкновенной. Преступник был привязан к стулу на специально воздвигнутом эшафоте; он был обезглавлен ударом меча длиною в сорок футов. Кровь брызнула из вен и артерий такой обильной и высокой струей, что с ней не мог бы сравняться большой версальский фонтан, и голова, падая на помост эшафота, так стукнула, что я привскочил, несмотря на то что находился на расстоянии, по крайней мере, английской полумили от места казни.
Королева, часто слышавшая мои рассказы о морских путешествиях и пользовавшаяся каждым удобным случаем, чтобы доставить мне развлечение, когда видела меня печальным, спросила однажды, умею ли я обращаться с парусами или с веслами и не будет ли полезно для моего здоровья позаниматься немного греблей. Я отвечал, что то и другое я умею в совершенстве, потому что хотя по профессии своей я хирург, или корабельный врач, но в критические минуты мне приходилось исполнять обязанности простого матроса. Правда, я не видел, каким образом желание королевы могло быть исполнено в этой стране, где самая маленькая лодка по своим размерам равнялась нашему первоклассному военному кораблю; с другой стороны, судно, которым я был бы в силах управлять, не выдержало бы напора воды ни одной здешней реки. Тогда ее величество сказала, что ее столяр сделает лодку, если я буду руководить его работой, и что она прикажет устроить бассейн для катания в этой лодке. Столяр, весьма искусный мастер, в десять дней соорудил по моим указаниям игрушечную лодку со всеми снастями, которая могла свободно выдержать восемь европейцев.
Вы набирали: Джонатан Свифт. Путешествия Гулливера.
6 Накануне прихода в Нью-Йорк состоялся парадный обед и вечер самодеятельности пассажиров. Обед был такой, как обычно, только добавили по ложке русской икры, называвшейся в меню "окра". Кроме того, пассажирам раздавали бумажные корсарские шляпы, хлопушки, значки в виде голубой ленты с надписью "Нормандия" и бумажники из искусственной кожи, тоже с маркой Трансатлантической компании. Раздача подарков производится для того, чтобы уберечь пароходный инвентарь от разграбления. Дело в том, что большинство путешественников одержимо психозом собирания сувениров. В первый рейс "Нормандии" пассажиры утащили на память громадное количество ножей, вилок и ложек. Уносили даже тарелки, пепельницы и графины. Так что выгоднее подарить значок в петлицу, чем потерять ложку, необходимую в хозяйстве. Пассажиры радовались игрушкам. Толстая дама, которая в течение всех пяти дней путешествия просидела в углу столовой одна, сразу же с деловым видом надела на голову пиратскую шляпу, разрядила хлопушку и приколола к груди значок. Как видно, она считала своим долгом добросовестно воспользоваться благами, полагавшимися ей по билету.
Вечером началась мелкобуржуазная самодеятельность. Пассажиры собрались в салоне. Потушили свет и навели прожектор на маленькую эстраду, куда, дрожа всем телом, вышла изможденная девица в серебряном платье. Оркестр, составленный из профессионалов, смотрел на нее с жалостью. Публика поощрительно зааплодировала. Девица конвульсивно открыла рот и сразу же его закрыла. Оркестр терпеливо повторил интродукцию. В предчувствии чего-то ужасного, зрители старались не смотреть друг на друга. Вдруг девица вздрогнула и запела. Она пела известную песенку "Говорите мне о любви", но так тихо и плохо, что нежный призыв никем не был услышан. В середине песни девица неожиданно убежала с эстрады, закрыв лицо руками. На эстраде появилась другая девица, еще более изможденная. Она была в глухом черном платье, но босая. На лице ее был написан ужас. Это была босоножка-любительница. Зрители начали воровато выбираться из зала. Все это было совсем не похоже на нашу жизнерадостную талантливую горластую самодеятельность.
Вы набирали: Илья Ильф, Евгений Петров. Одноэтажная Америка.
7 Побывал я однажды в мастерской знаменитого скульптора. По углам громоздились его незавершенные работы. Я легко узнал Юрия Гагарина, Маяковского, Фиделя Кастро. Пригляделся и замер - все они были голые. То есть абсолютно голые. С добросовестно вылепленными задами, половыми органами и рельефной мускулатурой.
Я похолодел от страха.
- Ничего удивительного, - пояснил скульптор, - мы же реалисты. Сначала лепим анатомию. Потом одежду...
Зато наши скульпторы - люди богатые. Больше всего они получают за изображение Ленина. Даже трудоемкая борода Карла Маркса оплачивается не так щедро.
Памятник Ленину есть в каждом городе. В любом районном центре. Заказы такого рода - неистощимы. Опытный скульптор может вылепить Ленина вслепую. То есть с завязанными глазами. Хотя бывают и курьезы. В Челябинске, например, произошел такой случай.
В центральном сквере, напротив здания горсовета, должны были установить памятник Ленину. Организовали торжественный митинг. Собралось тысячи полторы народу.
Звучала патетическая музыка. Ораторы произносили речи.
Памятник был накрыт серой тканью.
И вот наступила решающая минута. Под грохот барабанов чиновники местного исполкома сдернули ткань.
Ленин был изображен в знакомой позе - туриста, голосующего на шоссе. Правая его рука указывала дорогу в будущее. Левую он держал в кармане распахнутого пальто.
Музыка стихла. В наступившей тишине кто-то засмеялся. Через минуту хохотала вся площадь.
Лишь один человек не смеялся. Это был ленинградский скульптор Виктор Дрыжаков. Выражение ужаса на его лице постепенно сменилось гримасой равнодушия и безысходности.
Что же произошло? Несчастный скульптор изваял две кепки. Одна покрывала голову вождя. Другую Ленин сжимал в кулаке.
Чиновники поспешно укутали бракованный монумент серой тканью.
Наутро памятник был вновь обнародован. За ночь лишнюю кепку убрали...
Вы набирали: Сергей Довлатов. Чемодан.
8 Эгидий де Гаммо проживал в самом сердце острова Британия. Полностью его имя звучало так: Эгидий Агенобарб Юлий Агрикола де Гаммо. Людей щедро одаривали именами в те далекие уже годы, когда остров счастливо цвел, разделенный на множество королевств. Времени тогда было больше, а людей меньше, поэтому каждый чувствовал себя человеком. Однако те годы давно миновали, и потому мы воспользуемся уменьшительным именем: звался он фермер Джайлс из Хэма и носил рыжую бороду. Хэм был всего-навсего селом, но в те времена сёла ещё славились своим достоинством и независимостью.
Была у фермера Джайлса собака. Звали ее Гром. Собакам приходилось довольствоваться короткими именами, взятыми из местных наречий: книжную латынь приберегали для благородных. Гром не владел даже вульгарной латынью, зато, как и большинство собак того времени, он умел пользоваться грубым простонародным языком, чтобы задираться и хвастаться и подольщаться. Задирал он нищих и прохожих, которым случалось забрести на чужую землю; хвастал перед другими собаками, а подольщался и подлизывался к своему хозяину. Гром гордился Джайлсом и в то же время боялся его: ведь фермер умел задираться и хвастать еще почище.
Время тогда текло без всякой спешки или суеты. Ведь суета к делу не имеет никакого отношения. Люди спокойно делали свое дело, они успевали и потрудиться, и потолковать. А потолковать тогда было о чем, потому что памятные события случались часто. Но к моменту начала этой истории в Хэме давно уже не происходило никаких памятных событий. И это вполне устраивало фермера Джайлса: человек он был медлительный, поглощенный своими делами, привычки его давно устоялись. По его словам, у него был хлопот полон рот, он постоянно заботился о хлебе насущном, а вернее, о собственном удобстве и благополучии, как до него его отец. Гром помогал хозяину. Никто из них не думал о том большом мире, который простирался за их землями, за деревней и за ближайшим рынком.
Вы набирали: Джон Рональд Руэл Толкиен. Фермер Джайлс из Хэма.
9 Техасский олень, дремавший в тиши ночной саванны, вздрагивает, услышав топот лошадиных копыт.
Но он не покидает своего зеленого ложа, даже не встает на ноги. Не ему одному принадлежат эти просторы - дикие степные лошади тоже пасутся здесь по ночам. Он только слегка поднимает голову - над высокой травой показываются его рога - и слушает: не повторится ли звук?
Снова доносится топот копыт, но теперь он звучит иначе. Можно различить звон металла, удар стали о камень.
Этот звук, такой тревожный для оленя, вызывает быструю перемену в его поведении. Он стремительно вскакивает и мчится по прерии; но скоро он останавливается и оглядывается назад, недоумевая: кто потревожил его сон?
В ясном лунном свете южной ночи олень узнает злейшего своего врага - человека. Человек приближается верхом на лошади.
Охваченный инстинктивным страхом, олень готов уже снова бежать, но что-то в облике всадника - что-то неестественное - приковывает его к месту.
Дрожа, он почти садится на задние ноги, поворачивает назад голову и продолжает смотреть - в его больших карих глазах отражаются страх и недоумение.
Что же заставило оленя так долго вглядываться в странную фигуру?
Лошадь? Но это обыкновенный конь, оседланный, взнузданный, - в нем нет ничего, что могло бы вызвать удивление или тревогу. Может быть, оленя испугал всадник? Да, это он пугает и заставляет недоумевать - в его облике есть что-то уродливое, жуткое.
Силы небесные! У всадника нет головы!
Это очевидно даже для неразумного животного. Еще с минуту смотрит олень растерянными глазами, как бы силясь понять: что это за невиданное чудовище? Но вот, охваченный ужасом, олень снова бежит. Он не останавливается до тех пор, пока не переплывает Леону и бурный поток не отделяет его от страшного всадника.
Не обращая внимания на убегающего в испуге оленя, как будто даже не заметив его присутствия, всадник без головы продолжает свой путь.
Вы набирали: Майн Рид. Всадник без головы.
10 Удивительное дело - расположение звезд! Родись я несколькими часами раньше, я бы мог стать заядлым игроком в покер, а все те, кто родился на двадцать минут позже, почувствовали бы настоятельную необходимость вступить в Добровольный оркестр хемулей. Я думаю, папы и мамы должны быть очень осторожны, производя на свет детей, и рекомендую каждому и каждой из них делать предварительные и точные расчеты.
Одним словом, когда меня вынули из сумки, я трижды чихнул совершенно определенным образом. Уже это могло кое-что да значить!
Хемулиха, приложив печать к моему хвосту, заклеймила меня магической цифрой тринадцать, поскольку до этого в доме обитали двенадцать подкидышей. Все они были одинаково серьезные, послушные и аккуратные, потому что Хемулиха, к сожалению, чаще мыла их, нежели
прижимала к сердцу. Солидной натуре хемулей вообще недостаёт некоторой тонкости чувств.
Дорогие читатели!
Представьте себе дом, где все комнаты одинаково квадратные, одинаково выкрашенные - в коричневато-пивной цвет и расположены в строгом порядке: одна за другой! Вы говорите: не может быть! Вы утверждаете, что в доме для муми-троллей должно быть множество удивительнейших уголков и потайных комнат, лестниц, балкончиков и башен! Вы правы. Но только не в доме для найденышей! Более того: в этом приюте никому нельзя было вставать ночью, чтобы поесть, поболтать или прогуляться! Даже выйти по маленькой нужде было не так-то просто.
Мне, например, было строжайше запрещено приносить с собой в дом маленьких зверюшек и держать их под кроватью! Я должен был есть и умываться в одно и то же время, а здороваясь, держать хвост под углом в сорок пять градусов - разве можно говорить обо всем этом без слез?!
Часто я останавливался перед маленьким зеркалом в прихожей и, обхватив мордочку лапками, заглядывал в свои печальные голубые глазки, в которых пытался прочитать тайну собственной жизни, и, вздыхая, произносил: "Один как перст. О жестокий мир! О жалкий мой жребий!" И повторял эти горестные слова до тех пор, пока мне не становилось чуточку легче.
Вы набирали: Туве Янссон. Мемуары папы Муми-Тролля.
11 Я поднялся на вершину холма и остановился - внизу, куда ни глянь, расстилалось море лиловых цветов.
Странно видеть эту землю, которая лишилась всех обычных примет: не стало деревьев, дорог, домов. Но очертания местности все те же, знакомые. Если что и изменилось, так разве только мелочь, пустяки. Вон, на востоке, та же сырая, болотистая низина и пригорок, где стояла прежде лачуга Шкалика... где еще и сейчас стоит лачуга Шкалика, только в каком-то ином измерении, в ином времени или пространстве.
Любопытно, какие нужны поразительные обстоятельства, какое редкостное стечение многих и многих обстоятельств, чтобы вдруг перешагнуть из одного мира в другой?
И вот я стою, чужеземец в неведомом краю, и вдыхаю аромат цветов, он льнет ко мне, обволакивает, захлестывает, словно сами цветы катятся на меня тяжелыми лиловыми волнами и сейчас собьют с ног, и я навеки пойду ко дну. И тихо - я и не знал, что может быть так тихо. В целом мире ни звука.
Тут только я понял, что никогда в жизни не слышал настоящей тишины. Всегда что-нибудь да звучало: в безмолвии летнего полдня застрекочет кузнечик или прошелестит листок. И даже глубокой ночью потрескивают, рассыхаясь, деревянные стены дома, тихонько бормочет огонь в очаге, чуть слышно причитает ветер под застрехами.
А здесь все немо. Ни звука. Ни звука потому, что нечему звучать. Нет деревьев и кустов, нет птиц и насекомых. Только цветы, только земля, сплошь покрытая цветами.
Тишина, тишина на раскрытой ладони бескрайней пустыни. Лиловое море цветов простирается до самого горизонта и там сходится с ослепительно яркой голубизной раскаленного летнего неба.
Тут впервые мне стало страшно - то не был внезапный безмерный и неодолимый ужас, что заставляет бежать, не помня себя, с отчаянным воплем, - нет, это был дрянной, мелкотравчатый страшок, он подкрадывался ближе, кружил визгливой нахальной шавкой на тонких ножках, стараясь улучить минуту и запустить в меня острые зубы. Ему невозможно противостоять, с ним невозможно бороться, с этим тошнотворным, дрянным, неотвязным страшком.
Вы набирали: Клиффорд Саймак. Всякая плоть - трава.
12 Дождь шел без перерыва. Мильва стала угрюмой, вялой, а если и заговаривала, то только чтобы сказать, что у лошадей вот-вот полопается размякшая роговина на копытах. Золтан Хивай в ответ облизывался, осматривал копыта и утверждал, что он крупный дока по части приготовления конины, чем доводил Мильву до бешенства.
Они выдерживали постоянный строй, в центре которого двигалась телега. "Тягачи" время от времени менялись. Перед телегой вышагивал Золтан, рядом с ним ехал на Пегасе Лютик, дружески препиравшийся с попугаем. За телегой следовали Геральт с Мильвой, а в хвосте тащились шесть женщин из Кернова.
Вел, как правило, Персиваль Шуттенбах, длинноносый гном. Уступая краснолюдам ростом и силой, он был их ровней по выносливости, а ловкостью даже значительно превосходил. Во время движения постоянно петлял, шебуршил по кустам, выбегал вперед и исчезал, затем неожиданно появлялся и нервными, обезьяньими жестами издалека давал понять, что все в порядке, можно идти дальше. Иногда подходил и быстро докладывал о преградах на пути. Всякий раз, возвращаясь, приносил четверке сидевших на возу детей горсть орехов, ягод либо какие-нибудь странные, но явно вкусные корешки.
Шли они чудовищно медленно, пробирались по просекам и вырубкам три дня. Не встретили армии, не видели ни дымов, ни пожарищ. Однако одиноки не были. "Разведчик" Персиваль то и дело докладывал о скрывающихся в лесах группах беженцев. Несколько таких групп они миновали, причем быстро, потому что вид вооруженных вилами и дубинами людей как-то не вызывал желания вступать с ними в контакт. Правда, кто-то из краснолюдов все-таки предложил попытаться переговорить и оставить одной группе женщин из Кернова, но Золтан воспротивился, а Мильва его поддержала. Женщины тоже явно не горели желанием покинуть компанию. Это было тем удивительнее, что к краснолюдам они относились с очевидным страхом и неприязнью, почти не разговаривали с ними
и на каждой стоянке держались особняком.
Вы набирали: Анджей Сапковский. Ведьмак.
13 Рано поутру друзья двинулись в путь. В горах вообще особенно не разоспишься - больно студено ночью... Нахохлившийся Вилкинс сидел на крепконогом пони и хмуро поглядывал на Джека, идущего впереди. Судя по всему, в результате вчерашней беседы он все-таки схлопотал тумака, но по другому месту. Один раз Сэм даже сделал попытку все решить самостоятельно, изобразив падение с лошади, сопровождаемое травмой головы о камушек. Ну, что сказать... Треснулся он знатно! Аж искры из булыжника посыпались, но вот результат... Явного сдвига мозгов не произошло, а желания повторить отчего-то уже не возникало. "Ладно, - решил про себя песик, - я вам такого психа насимулирую, ни одно светило науки не догадается! Вот только дайте дойти до людей..."
Около полудня компанию окружила хорошо организованная банда горных гномов. Не путайте с равнинными! Бренд Бреддоуз и его друзья были душевными ребятами, ценящими хорошую работу, доброе застолье и лихие шуточки. Эти же - черные гномы с гор - имели и впрямь грязно-серый оттенок кожи, выпученные глаза, более высокий рост и длинные, почти до колен, руки. Поговаривали, что они и не гномы вовсе, а некий подвид измельчавших гоблинов. Война, грабеж,
нападения из-за угла, зависть к людям, патологическая ненависть ко всему красивому - вот отличительные черты этого славного племени. Джек и тут попробовал решить дело миром, попросил, чтобы им всего лишь дали пройти, но в ответ полетели копья. Если бы Сумасшедший король честно сражался против сотни черных гномов, он победил бы! Однако бой в горах выглядел несколько иначе. Прыгая по камням и расщелинам, Джек напрямую столкнулся лишь с пятью врагами. Прочие, прячась за скалами, обстреливали его камнями, короткими копьями и дротиками. А когда неожиданное нападение так же неожиданно оборвалось, встревоженный Лагун доложил, что Сэм пропал...
Вы набирали: Андрей Белянин. Джек Сумасшедший Король.
14 Словом, так я и решил. Вернулся к себе в комнату, включил свет, стал укладываться. У меня уже почти все было уложено. А этот Стрэдлейтер и не проснулся. Я закурил, оделся, потом сложил оба свои чемодана. Минуты за две все сложил. Я очень быстро укладываюсь.
Одно меня немножко расстроило, когда я укладывался. Пришлось уложить новые коньки, которые мама прислала мне чуть ли не накануне. Я расстроился, потому что представил себе, как мама пошла в спортивный магазин, стала задавать продавцу миллион чудацких вопросов - а тут меня опять вытурили из школы! Как-то грустно стало. И коньки она купила не те - мне нужны были беговые, а она купила хоккейные, - но все равно мне стало грустно. И всегда так выходит - мне дарят подарки, а меня от этого только тоска берет.
Я все уложил, пересчитал деньги. Не помню, сколько у меня оказалось, но в общем порядочно. Бабушка как раз прислала мне на прошлой неделе перевод. Есть у меня бабушка, она денег не жалеет. У нее, правда, не все дома - ей лет сто, и она посылает мне деньги на день рождения раза четыре в год. Но хоть денег у меня было порядочно, я все-таки решил, что лишний доллар не помешает. Пошел в конец коридора, разбудил Фредерика Удрофа, того самого, которому я одолжил свою машинку. Я его спросил, сколько он мне даст за нее. Он был из богатых. Он говорит - не знаю. Говорит - я не собирался ее покупать. Но все-таки купил. Стоила она что-то около девяноста долларов, а он ее купил за двадцать. Да еще злился, что я его разбудил.
Когда я совсем собрался, взял чемоданы и все, что надо, я остановился около лестницы и на прощание посмотрел на этот наш коридор. Кажется, я всплакнул. Сам не знаю почему. Но потом надел свою охотничью шапку по-своему, задом наперед, и заорал во всю глотку:
- Спокойной ночи, кретины!
Ручаюсь, что я разбудил всех этих ублюдков! Потом побежал вниз по лестнице. Какой-то болван набросал ореховой скорлупы, и я чуть не свернул себе шею ко всем чертям.
Вы набирали: Джером Д. Сэлинджер. Над пропастью во ржи.
15 Бывает, подолгу - по три дня, года - не видишь ничего, догадываешься, где ты, только по голосу репродуктора над головой, как по колокольному бую в тумане. Когда развиднеется, люди ходят вокруг спокойно, словно даже дымки в воздухе нет. Наверное, туман как-то действует на их память, а на мою не действует.
Даже Макмерфи, по-моему, не понимает, что его туманят. А если и замечает, то не показывает своего беспокойства. Старается никогда не показывать своего беспокойства персоналу; знает, что если кто-то хочет тебя прижать, то сильнее всего ты досадишь ему, если сделаешь вид, будто он тебя совсем не беспокоит.
Что бы ни сказали ему сестры и санитары, какую бы ни сделали гадость, он ведет себя с ними воспитанно. Случается, какое-нибудь дурацкое правило разозлит его, но тогда он разговаривает еще вежливее и почтительнее, покуда злость не сойдет и сам не почувствует, до чего это все смешно - правила, неодобрительные взгляды, с которыми эти правила навязываются, манера разговаривать с тобой, словно ты какой-нибудь трехлетний ребенок, - а когда почувствует, до чего это смешно, начинает смеяться - и бесит их ужасно. Макмерфи думает, что он в безопасности, пока способен смеяться, - и до сих пор у него это получалось. Только один раз он не совладал с собой и показал, что злится - но не из-за санитаров, не из-за старшей сестры, не из-за того, что они сделали, а
из-за больных, из-за того, чего они не сделали.
Это произошло на групповом собрании. Он обозлился на больных за то, что они повели себя чересчур осторожно - перетрухнули, он сказал. Он принимал у них ставки на финальные матчи чемпионата по бейсболу, которые начинались в пятницу. И думал, что будем смотреть их по телевизору, хотя передавали их не в то время, когда разрешено смотреть телевизор. За несколько дней на собрании он спрашивает, можно ли нам заняться уборкой вечером, в телевизионное время, а днем посмотреть игры. Сестра говорит "нет", как он примерно и ожидал. Она говорит ему, что распорядок составили, исходя из тонких соображений, и эта перестановка приведет к хаосу.
Вы набирали: Кен Кизи. Над гнездом кукушки.
16 Настало утро, и золотые блики молодого солнца заплясали на едва заметных волнах спокойного моря.
В миле от берега с рыболовного судна забросили сети с приманкой, весть об этом мгновенно донеслась до Стаи, ожидавшей завтрака, и вот уже тысяча чаек слетелись к судну, чтобы хитростью или силой добыть крохи пищи. Еще один хлопотливый день вступил в свои права.
Но вдали от всех, вдали от рыболовного судна и от берега в полном одиночестве совершала свои тренировочные полеты чайка по имени Джонатан Ливингстон. Взлетев на сто футов в небо, Джонатан опустил перепончатые лапы, приподнял клюв, вытянул вперед изогнутые дугой крылья и, превозмогая боль, старался удержать их в этом положении. Вытянутые вперед крылья снижали скорость, и он летел так медленно, что ветер едва шептал у него над ухом, а океан под ним казался недвижимым. Он прищурил глаза и весь обратился в одно-единственное желание: вот он задержал дыхание и чуть... чуть-чуть... на один дюйм... увеличил изгиб крыльев.
Перья взъерошились, он совсем потерял скорость и упал.
Чайки, как вы знаете, не раздумывают во время полета и никогда не останавливаются. Остановиться в воздухе - для чайки бесчестье, для чайки это - позор. Но Джонатан Ливингстон, который, не стыдясь, вновь выгибал и напрягал дрожащие крылья - все медленнее, медленнее и опять неудача, - был не какой-нибудь заурядной птицей.
Большинство чаек не стремится узнать о полете ничего кроме самого необходимого: как долететь от берега до пищи и вернуться назад. Для большинства чаек главное - еда, а не полет. Больше всего на свете Джонатан Ливингстон любил летать.
Но подобное пристрастие, как он понял, не внушает уважения птицам. Даже его родители были встревожены тем, что Джонатан целые дни проводит в одиночестве и, занимаясь своими опытами, снова и снова планирует над самой водой.
Вы набирали: Ричард Бах. Чайка по имени Джонатан Ливингстон.

Связаться
Выделить
Выделите фрагменты страницы, относящиеся к вашему сообщению
Скрыть сведения
Скрыть всю личную информацию
Отмена