[{{mminutes}}:{{sseconds}}] X
Пользователь приглашает вас присоединиться к открытой игре игре с друзьями .
Цельные. 2000-2400
(0)       Используют 35 человек

Комментарии

MMMAAANNN 17 декабря 2009
В тексте "Наша!" вставил пробел между запятой и тире. Нашел только один случай - все десять ошибок были там? Или еще где-то были проблемы?
MMMAAANNN 17 декабря 2009
Да, новые словари и обновление существующих планирую сделать, когда будет твой скрипт - чтобы не тратить лишнее время на составление вручную. Для этого особо критично иметь механизм автоматизированного склеивания текстов по два в пределах заданной длины.
Andre_Macareno 17 декабря 2009
Михаил Жванецкий "Наша!" - в конце "нестандартизировано" сочетание "запятая-пробел", я на нём ошибок 10 наверное налепил :) хотя это скорее из-за того, что пальцами задевал ноль...но всё равно я прошу и этот словарь стандартизировать так же, как и словарь с текстами от 2400 символов до 2800.
P. S. А новые тексты будут после того, как я закончу базу текстов? А то мне хочется тексты подлиннее набирать :)
BI-FI-Car 25 ноября 2009
Эти словари должны стать популярней марафонов. Почему:
1. Нет марафонских глюков (пропажи первой буквы, повтора фрагментов, выброса из-за нажатия на Бэкспейс.
2. Качество текстов будет получше, чем у основной массы марафонских текстов. И уговорить автора словаря добавить хороший текст или поправить ошибку будет проще))
3. Для медленнопечатающих это хорошая разминка минут на 7-10, а для быстрых - отличное развлечение!
4. Цельный рассказ помещается на экране, содержит законченную мысль, и печататься должен на одном дыхании!
5. Почему комментарии к этому словарю не отображаются в прямом эфире? Может, нас забанили? Безобразие :(
MMMAAANNN 25 ноября 2009
Забыл вставить, Михаил Жванецкий. Слово "рассказы" не помещается - пришлось выбирать, либо называть "Цельные рассказы. До 2400" или "Цельные. 2000-2400". Я выбрал более информативное.
BI-FI-Car 25 ноября 2009
Вот в этом словаре мне будет ездить спокойнее. А то в том, до 2800, на последних строчках страшновато было: успею или нет? Пока успевала. А почему ты решил выкинуть из названия слово "Рассказы", а не слово "Цельные"? И кто автор рассказа из строки №1?
Написать тут
Описание:
ВНИМАНИЕ! Для гарантированного завершения заезда скорость должна быть не меньше 240 символов. Каждый заезд - один или два рассказа целиком. Сделайте наименьший шрифт и сверните чат, чтобы текст поместился на экране.
Автор:
MMMAAANNN
Создан:
25 ноября 2009 в 13:15 (текущая версия от 17 декабря 2009 в 22:57)
Публичный:
Да
Тип словаря:
Тексты
Цельные тексты, разделяемые пустой строкой (единственный текст на словарь также допускается).
Содержание:
1 Михаил Жванецкий. Наша! Все кричат: "Француженка, француженка!" - а я так считаю: нет нашей бабы лучше. Наша баба - самое большое наше достижение. Перед той - и так, и этак, и тюти-мути, и встал, и сел, и поклонился, романы, помолвки... Нашей сто грамм дал, на трамвае прокатил - твоя. Брак по расчету не признает. Что ты ей можешь дать? Ее богатство от твоего ничем не отличается. А непритязательная, крепкая, ясноглазая, выносливая, счастливая от ерунды. Пищу сама себе добывает. И проводку, и известку, и кирпичи, и шпалы, и ядро бросает невидимо куда. А кошелки по пятьсот килограмм и впереди себя - коляску с ребенком! Это же после того как просеку в тайге прорубила. А в очередь поставь - держит! Англичанка не держит, румынка не держит, наша держит. От пятерых мужиков отобьется, до прилавка дойдет, продавца скрутит, а точный вес возьмет. Вагоновожатой ставь - поведет, танк дай - заведет. Мужа по походке узнает. А по тому, как ключ в дверь вставляет, знает, что у него на работе, какой хмырь какую гнусность ему на троих предложил. А с утра - слышите? - ду-ду-ду, топ-топ-топ, страна дрожит: то наши бабы на работу пошли. Идут наши святые, плоть от плоти, ребрышки наши дорогие. Ох, эти приезжающие - финны, бельгийцы, новозеландцы. Лучше, говорят, ваших женщин в целом мире нет. Так и расхватывают, так и вывозят богатство наше национальное. В чем, говорят, ее сила - она сама не соображает. Любишь дурочку - держи, любишь умную - изволь. Хочешь крепкую, хочешь слабую... В любой город к нему едет, потерять работу не боится. В дождь приходит, в пургу уходит. Совсем мужчина растерялся и в сторону отошел. Потерялся от многообразия, силы, глубины. Слабже значительно оказался наш мужчина, значительно менее интересный, примитивный. Очумел, дурным глазом глядит, начальство до смерти боится, ничего решить не может. На работе молчит, дома на гитаре играет. А эта ни черта не боится, ни одного начальника в грош не ставит. До Москвы доходит за себя, за сына, за святую душу свою. За мужчин перед мужчинами стоит. Так и запомнится во весь рост: отец плачет в одно плечо, муж в другое, на груди ребенок лет тридцати, за руку внук десяти лет держится. Так и стоит на той фотографии, что в мире по рукам ходит, - одна на всю землю!
2 Иван Бунин. Качели. В летний вечер сидел в гостиной, бренча на фортепьяно, услыхал на балконе ее шаги, дико ударил по клавишам и не в лад закричал, запел: Не завидую богам, Не завидую царям, Как увижу очи томны, Стройный стан и косы темны! Вошла в синем сарафане, с двумя длинными темными косами на спине, в коралловом ожерелье, усмехаясь синими глазами на загорелом лице: - Это все про меня? И ария собственной композиции? - Да! И опять ударил и закричал: Не завидую богам, - Ну и слух же у вас! - Зато я знаменитый живописец. И красив, как Леонид Андреев. На беду вашу заехал я к вам! - Он пугает, а мне не страшно, сказал Толстой про вашего Андреева. - Посмотрим, посмотрим! - А дедушкин костыль? - Дедушка хоть и севастопольский герой, только с виду грозен. Убежим, повенчаемся, потом кинемся ему в ноги - заплачет и простит... В сумерки, перед ужином, когда в поварской жарили пахучие битки с луком и в росистом парке свежело, носились, стоя друг против друга, на качелях в конце аллеи, визжа кольцами, дуя ветром, развевавшим ее подол. Он, натягивая веревки и поддавая взмах доски, делал страшные глаза, она, раскрасневшись, смотрела пристально, бессмысленно и радостно. - Ау! А вон первая звезда и молодой месяц и небо над озером зеленое-зеленое - живописец, посмотрите, какой тонкий серпик! Месяц, месяц, золотые рога... Ой, мы сорвемся! Слетев с высоты и соскочив на землю, сели на доску, сдерживая взволнованное дыхание и глядя друг на друга. - Ну что? Я говорил! - Что говорил? - Вы, уже влюблены в меня. - Может быть... Постойте, зовут к ужину... Ау идем, идем! - Погодите минутку. Первая звезда, молодой месяц, зеленое небо, запах росы, запах из кухни, - верно, опять мои любимые битки в сметане! - и синие глаза и прекрасное счастливое лицо... - Да, счастливее этого вечера, мне кажется, в моей жизни уже не будет... - Данте говорил о Беатриче: "В ее глазах - начало любви, а конец - в устах". Итак? - сказал он, беря ее руку. Она закрыла глаза, клонясь к нему опущенной головой. Он обнял ее плечи с мягкими косами, поднял ее лицо. - Конец в устах? - Да... Когда шли по аллее, он смотрел себе под ноги: - Что ж нам теперь делать? Идти к дедушке и, упав на колени, просить его благословения? Но какой же я муж? - Нет, нет, только не это. - А что же? - Не знаю. Пусть будет только то, что есть... Лучше уж не будет.
3 Иван Бунин. Красавица. Чиновник казенной палаты, вдовец, пожилой, женился на молоденькой, на красавице, дочери воинского начальника. Он был молчалив и скромен, а она знала себе цену. Он был худой, высокий, чахоточного сложения носил очки цвета йода, говорил несколько сипло и, если хотел сказать что-нибудь погромче, срывался в фистулу. А она была невелика, отлично и крепко сложена, всегда хорошо одета, очень внимательна и хозяйственна по дому, взгляд имела зоркий. Он казался столь же неинтересен во всех отношениях, как множество губернских чиновников, но и первым браком был женат на красавице - все только руками разводили: за что и почему шли за него такие? И вот вторая красавица спокойно возненавидела его семилетнего мальчика от первой, сделала вид, что совершенно не замечает его. Тогда и отец, от страха перед ней, тоже притворился, будто у него нет и никогда не было сына. И мальчик, от природы живой, ласковый, стал в их присутствии бояться слово сказать, а там и совсем затаился, сделался как бы несуществующим в доме. Тотчас после свадьбы его перевели спать из отцовской спальни на диванчик в гостиную, небольшую комнату возле столовой, убранную синей бархатной мебелью. Но сон у него был беспокойный, он каждую ночь сбивал простыню и одеяло на пол. И вскоре красавица сказала горничной: - Это безобразие, он весь бархат на диване изотрет. Стелите ему, Настя, на полу, на том тюфячке, который я велела вам спрятать в большой сундук покойной барыни в коридоре. И мальчик, в своем круглом одиночестве на всем свете, зажил совершенно самостоятельной, совершенно обособленной от всего дома жизнью, - неслышной, незаметной, одинаковой изо дня в день: смиренно сидит себе в уголке гостиной, рисует на грифельной доске домики или шепотом читает по складам все одну и ту же книжечку с картинками, купленную еще при покойной маме, смотрит в окна... Спит он на полу между диваном и кадкой с пальмой. Он сам стелет себе постельку вечером и сам прилежно убирает, свертывает ее утром и уносит в коридор в мамин сундук. Там спрятано и все остальное добришко его.
4 Иван Бунин. Роза Иерихона. В знак веры в жизнь вечную, в воскресение из мертвых, клали на Востоке в древности Розу Иерихона в гроба, в могилы. Странно, что назвали розой да еще Розой Иерихона этот клубок сухих, колючих стеблей, подобный нашему перекати-поле, эту пустынную жесткую поросль, встречающуюся только в каменистых песках ниже Мертвого моря, в безлюдных синайских предгориях. Но есть предание, что назвал ее так сам преподобный Савва, избравший для своей обители страшную долину Огненную, нагую мертвую теснину в пустыне Иудейской. Символ воскресения, данный ему в виде дикого волчца, он украсил наиболее сладчайшим из ведомых ему земных сравнений. Ибо он, этот волчец, воистину чудесен. Сорванный и унесенный странником за тысячи верст от своей родины, он годы может лежать сухим, серым, мертвым. Но, будучи положен в воду, тотчас начинает распускаться, давать мелкие листочки и розовый цвет. И бедное человеческое сердце радуется, утешается: нет в мире смерти, нет гибели тому, что было, чем жил когда-то! Нет разлук и потерь, доколе жива моя душа, моя Любовь, Память! Так утешаюсь и я, воскрешая в себе те светоносные древние страны, где некогда ступала и моя нога, те благословенные дни, когда на полудне стояло солнце моей жизни, когда, в цвете сил и надежд, рука об руку с той, кому бог судил быть моей спутницей до гроба, совершал я свое первое дальнее странствие, брачное путешествие, бывшее вместе с тем и паломничеством во святую землю господа нашего Иисуса Христа. В великом покое вековой тишины и забвения лежали перед нами ее Палестины - долы Галилеи, холмы иудейские, соль и жупел Пятиградия. Но была весна, и на всех путях наших весело и мирно цвели всё те же анемоны и маки, что цвели и при Рахили, красовались те же лилии полевые и пели те же птицы небесные, блаженной беззаботности которых учила евангельская притча... Роза Иерихона. В живую воду сердца, в чистую влагу любви, печали и нежности погружаю я корни и стебли моего прошлого - и вот опять, опять дивно прозябает мой заветный злак. Отдались, неотвратимый час, когда иссякнет эта влага, оскудеет и иссохнет сердце - и уже навеки покроет прах забвения Розу моего Иерихона.
5 Антон Чехов. В гостиной. Становилось темней и темней... Свет, исходивший от камина, слегка освещал пол и одну стену с портретом какого-то генерала с двумя звездами. Тишина нарушалась треском горевших поленьев, да изредка сквозь двойные оконные рамы пробивался в гостиную шум шагов и езды по свежему снегу. Перед камином, на голубой, покрытой кружевной кисеей кушетке, сидела парочка влюбленных. Он, высокий, статный мужчина с роскошными, выхоленными бакенами и правильным греческим носом, сидел развалясь, положа ногу на ногу, и лениво потягивал ароматный дымок из дорогой гаванской сигары. Она, маленькое, хорошенькое созданье с льняными кудрями и быстрыми, лукавыми глазками, сидела рядом с ним и, прижавшись головкой к его плечу, мечтательно глядела на огонь. На лицах обоих была разлита мягкая нега... Движения были полны сладкой истомы... - Я люблю вас, Василий Лукич! - шептала она. - Ужасно люблю! Вы так красивы! Недаром баронесса глядит на вас, когда бывает у Павла Иваныча. Вы очень нравитесь женщинам, Василий Лукич! - Гм... Мало ли чего! А как на вас, Настя, профессор смотрит, когда вы Павлу Петровичу приготовляете чай! Он в вас влюблен - это как дважды два... - Оставьте ваши насмешки! - Ну, как не любить такое милое существо? Вы прекрасны! Нет, вы не прекрасны, а вы грациозны! Ну, как тут не любить? Василий Лукич привлек к себе хорошенькое созданье и начал осыпать его поцелуями. В камине раздался треск: загорелось новое полено. С улицы донеслась песня... - Лучше вас во всем свете нет! Я вас люблю, как тигр или лев... Василий Лукич сжал в своих объятиях молодую красавицу... Но в это время из передней послышался кашель, и через несколько секунд в гостиную вошел маленький старичок в золотых очках. Василий Лукич вскочил и быстро, в замешательстве, сунул в карман сигару. Молодая девушка вскочила, нагнулась к камину и стала копаться в нем щипцами... Увидев смущенную парочку, старик сердито кашлянул и нахмурился. - Не обманутый ли это муж? - спросит, быть может, читатель. Старик прошелся по гостиной и снял перчатки. - Как здесь накурено! - проговорил он. - Опять ты, Василий, курил мои сигары? - Никак нет-с, Павел Иваныч! Это... это не я-с... - Я тебе дам расчет, если еще раз замечу... Ступай, приготовь мне фрачную пару и почисти штиблеты... А ты, Настя, - обратился старик к девушке, - зажги свечи и поставь самовар... - Слушаю-с! - сказала Настя. И вместе с Василием вышла из гостиной.
6 Антон Чехов. Пережитое. Был Новый год. Я вышел в переднюю. Там, кроме швейцара, стояло еще несколько наших: Иван Иванович, Петр Кузьмич, Егор Сидорыч... Все пришли расписаться на листе, который величаво возлегал на столе (Бумага, впрочем, была из дешевых, №8.) Я взглянул на лист. Подписей было слишком много и... о лицемерие! О двуличие! Где вы, росчерки, подчерки, закорючки, хвостики? Все буквы кругленькие, ровненькие, гладенькие, точно розовые щечки. Вижу знакомые имена, но не узнаю их. Не переменили ли эти господа свои почерки? Я осторожно умакнул перо в чернильницу, неизвестно чего ради сконфузился, притаил дыхание и осторожно начертил свою фамилию. Обыкновенно я никогда в своей подписи не употреблял конечного "ера", теперь же употребил: начал его и закончил. - Хочешь, я тебя погублю? - услышал я около своего уха голос и дыхание Петра Кузьмича. - Каким образом? - Возьму и погублю. Да. Хочешь? Хе-хе-хе. - Здесь нельзя смеяться, Петр Кузьмич. Не забывайте, где вы находитесь. Улыбки менее чем уместны. Извините, но я полагаю... Это профанация, неуважение, так сказать... - Хочешь я тебя погублю? - Каким образом? - спросил я. - А таким... Как меня пять лет тому назад фон Кляузен погубил... Хе-хе-хе. Очень просто... Возьму около твоей фамилии и поставлю закорючку. Росчерк сделаю. Хе-хе-хе. Твою подпись неуважительной сделаю. Хочешь? Я побледнел. Действительно, жизнь моя была в руках этого человека с сизым носом. Я поглядел с боязнью и с некоторым уважением на его зловещие глаза... Как мало нужно для того, чтобы сковырнуть человека! - Или капну чернилами около твоей подписи. Кляксу сделаю... Хочешь? Наступило молчание... Он с сознанием своей силы, величавый, гордый, с губительным ядом в руке, я с сознанием своего бессилия, жалкий, готовый погибнуть - оба молчали... Он впился в мое бледное лицо своими буркалами. Я избегал его взгляда. - Я пошутил, - сказал он наконец. - Не бойся. - О, благодарю вас! - сказал я и, полный благодарности, пожал ему руку. - Пошутил... А все-таки могу... Помни... Ступай... Покедова пошутил... А там, что бог даст...
7 Антон Чехов. Темною ночью. Ни луны, ни звезд... Ни контуров, ни силуэтов, ни одной мало-мальски светлой точки... Все утонуло в сплошном, непроницаемом мраке. Глядишь, глядишь и ничего не видишь, точно тебе глаза выкололи... Дождь жарит, как из ведра... Грязь страшная... По проселочной дороге плетется пара почтовых кляч. В таратайке сидит мужчина в шинели инженера-путейца. Рядом с ним его жена. Оба промокли. Ямщик пьян как стелька. Коренной хромает, фыркает, вздрагивает и плетется еле-еле... Пугливая пристяжная то и дело спотыкается, останавливается и бросается в сторону. Дорога ужасная... Что ни шаг, то колдобина, бугор, размытый мостик. Налево воет волк; направо, говорят, овраг. - Не сбились ли мы с дороги? - вздыхает инженерша. - Ужасная дорога! Не вывороти нас! - Зачем выворачивать? Ээ...т! Какая мне надобность вас выворачивать? Эх, по... подлая! Дрожи! Ми... лая! - Мы, кажется, сбились с дороги, - говорит инженер. - Куда ты везешь, дьявол? Не видишь, что ли? Разве это дорога? - Стало быть, дорога!.. - Грунт не тот, пьяная морда! Сворачивай! Поворачивай вправо! Ну, погоняй! Где кнут? - По... потерял, ваше высоко... - Убью, коли что... Помни! Погоняй, подлец! Стой, куда едешь? Разве там дорога? Лошади останавливаются. Инженер вскакивает, нависает на ямщицкие плечи, натягивает вожжи и тянет за правую. Коренной шлепает по грязи, круто поворачивает и вдруг, ни с того ни с сего, начинает как-то странно барахтаться... Ямщик сваливается и исчезает, пристяжная цепляется за какой-то утес, и инженер чувствует, что таратайка вместе с пассажирами летит куда-то к черту... Овраг не глубок. Инженер поднимается, берет в охапку жену и выкарабкивается наверх. Наверху, на краю оврага, сидит ямщик и стонет. Путеец подскакивает к нему и, подняв вверх кулаки, готов растерзать, уничтожить, раздавить... - Убью, ррразбойник! - кричит он. Кулак размахнулся и уже на половине дороги к ямщицкой физии... Еще секунда и... - Миша, вспомни Кукуевку! - говорит жена. Миша вздрагивает и его грозный кулак останавливается на полпути. Ямщик спасен.
8 Людмила Петрушевская. Кот, который умел петь. Жил-был Кот, который умел петь и пел вечерами для своей знакомой кошки. Но его знакомая кошка не обращала на него никакого внимания и не выходила гулять, а целыми вечерами сидела и смотрела телевизор. Тогда кот решил сам спеть по телевизору. Он пришел на телевидение петь, но ему там сказали: - Мы с хвостами не берем. Кот сказал: - Это пара пустяков. Он зашел за угол, подвязал хвост к поясу и снова пришел на телевидение. Но там ему опять сказали: - С какой стати у вас лицо полосатое? На экране это будет выглядеть странно - все подумают, что это у них телевизоры испортились. Кот сказал: - Это пара пустяков. - Снова зашел за угол, потерся о белую стену и стал белый, как стена. Но на телевидении ему опять сказали: - Что это еще за меховые варежки у вас? Тогда кот разозлился и сказал: - Меховые варежки? А вот это вы видели? И высунул свои длинные острые когти. Ему сказали: - Ну, знаете что, с такими когтями мы вообще на телевидение петь не берем. Всего вам хорошего! Кот тогда сказал: - А я вам все ваше телевидение тогда испорчу! Он залез на телевизионную вышку и стал оттуда кричать: - Мяу! Мрряу! Фрряу! Пш-пш! Ку-ку! До-ре-ми-фасоль! И все передачи телевидения стали путаться. Но зрители терпеливо сидели и смотрели. А кот кричал все громче, из-за этого все еще более перепуталось, и диктора показали вверх ногами. Но зрители терпеливо сидели и смотрели, только головы перевернули так, чтобы было видно перевернутое изображение. В том числе это сделала и котова знакомая кошка. А кот прыгал и бегал по телевизионной вышке, и передачи от этого стали не только перевернутые, но и перекошенные. И все зрители в ответ перекосились, чтобы удобней было смотреть перекошенное изображение. И котова знакомая кошка тоже вся, бедная, перекосилась. Но затем кот задел на вышке лапой какое-то хитросплетение, и телевизоры испортились и погасли. И все тогда вышли на улицу гулять. И знакомая котова кошка тоже вышла погулять со своей перекошенной внешностью. Кот увидел это с высоты, спрыгнул, подошел к своей знакомой и сказал: - Гуляете? И они стали гулять вдвоем, и уж тут-то кот спел ей все песни, какие хотел.
9 Михаил Пришвин. Кот. Когда я вижу из окна, как пробирается в саду Васька, я кричу ему самым нежным голосом: - Ва-сень-ка! И он в ответ, я знаю, тоже мне кричит, но я немного на ухо туг и не слышу, а только вижу, как после моего крика на его белой мордочке открывается розовый рот. - Ва-сень-ка! - кричу ему. И догадываюсь - он кричит мне: - Сейчас я иду! И твердым прямым тигровым шагом направляется в дом. Утром, когда свет из столовой через приоткрытую дверь виднеется еще только бледной щелкой, я знаю, что у самой двери в темноте сидит и дожидается меня кот Васька. Он знает, что столовая без меня пуста, и боится: в другом месте он может продремать мой вход в столовую. Он давно сидит тут и, как только я вношу чайник, с добрым криком бросается ко мне. Когда я сажусь за чай, он садится мне на левую коленку и следит за всем: как я колю сахар щипчиками, как режу хлеб, как намазываю масло. Мне известно, что соленое масло он не ест, а принимает только маленький кусочек хлеба, если ночью не поймал мышь. Когда он уверится, что ничего вкусного нет на столе - корочки сыра или кусочка колбасы, то он опускается на моей коленке, потопчется немного и засыпает. После чая, когда встаю, он просыпается и отправляется на окно. Там он повертывается головой во все стороны, вверх и вниз, считая пролетающих в этот ранний утренний час плотными стаями галок и ворон. Из всего сложного мира жизни большого города он выбирает себе только птиц и устремляется весь целиком только к ним. Днем - птицы, а ночью - мыши, и так весь мир у него: днем при свете черные узкие щелки его глаз, пересекающие мутный зеленый круг, видят только птиц, ночью открывается весь черный светящийся глаз и видит только мышей. Сегодня радиаторы теплые, и оттого окно сильно запотело, и коту очень плохо стало галок считать. Так что же выдумал мой кот! Поднялся на задние лапы, передние на стекла и ну протирать, ну протирать! Когда же протер и стало яснее, то опять спокойно уселся, как фарфоровый, и опять, считая галок, принялся головой водить вверх, и вниз, и в стороны. Днем - птицы, ночью - мыши, и это весь Васькин мир.
10 Густав Майринк. Звон в ушах. В предместьи стоит старый дом, где живут только недовольные люди. Каждого, кто туда входит, охватывает мучительное, неприятное чувство... Мрачная лачуга, по самое брюхо провалившаяся в землю. ...В погребе лежит железная доска: кто ее приподнимет, увидит черную узкую шахту со скользкими стенами, холодно указывающими в недра земли. Многие спускали по веревке вниз факелы. - В самую глубь, во мрак, свет становился все слабее, пламя начинало коптить, затем угасало и люди говорили: там нет воздуха. Так никто и не знает, куда ведет шахта. Но у кого ясные очи, тот видит без света, - даже и во тьме, когда спят остальные. Когда люди подпадают ночи и исчезает сознание, алчный дух покидает маятник сердца - он мерцает зеленоватым светом, очертания его расплывчаты и безобразен он, ибо нет любви в сердце у людей... Люди утомились от дневной работы, называемой ими долгом, и ищут свежих сил во сне, чтобы нарушить счастье своих братьев, - чтобы задумать новые убийства на следующий день при солнечном свете. Спят и храпят. Тогда тени алчности шмыгают через трещины в дверях и стенах на волю, в прислушивающуюся ночь, - и спящие звери скулят и вздрагивают, почуяв своих палачей... Они шмыгают и скользят в старый мрачный дом, в заплесневевший погреб, к железной доске... Железо ничего не весит, когда касаются его руки душ... Внизу в глубинах шахта ширится, - там собираются призраки. Они не приветствуют друг друга и ни о чем не спрашивают: - ничего не хотят они знать один о другом. Посреди комнаты с безумной быстротой вращается, жужжа, серое стальное колесо. Его закалил нечистый в огне ненависти много тысяч лет тому назад, когда еще не было Праги... На свистящих краях призраки точат алчные когти, затупившиеся от дневного труда человека... Искры летят от ониксовых когтей сладострастия, от стальных крючков алчности. Все, все снова становятся острыми, как ножи; ведь нечистому нужны новые и новые раны... Когда человек во сне хочет вытянуть пальцы, призрак должен вернуться в тело, - когти должны остаться кривыми, чтобы руки не могли сложиться для молитвы. Точильный камень сатаны все жужжит - неустанно. День и ночь... Пока время не станет и не разобьется пространство. Кто заткнет уши, может услышать, как звенит он внутри.
11 Владимир Васильев. Русский Икар. Первым, у кого возникла мысль совершить полет по воздуху в Сибири, был некий Федор Мелес "...рождением малороссийский... местечка Золотоноши". В 1749 году он был пострижен и стал иноком Софийского монастыря, затем благодаря пытливому уму был определен для обучения "школьной латинской науке" в Московскую академию. Получив чин иеромонаха, был послан в Гольштинию, "во дворец государев и был в оном года с три". Вскоре, однако, Федор Мелес снял с себя монашескую рясу, и это не прошло для него безнаказанно. По указу императрицы святейший Синод приказал: "...послать сковано под караулом в успенский Далматов монастырь, в коем и содержать его, Мелеса, под крепчайшим присмотром и караулом, чтобы он утечки и никаких непристойностей и предерзостей не чинил". Восемь лет Мелес провел в ссылке, пытался бежать, но вновь плети, сырые подвалы. В 1762 году у Мелеса возникает мысль о полете с помощью крыльев. Разбив ножные кандалы, он бежал, захватив с собой нож, шесть хлебных мешков вместо холста, веревку. Двое суток на одном из островов Тобола с помощью таловых прутьев "делал себе для летания из унесенных мешков крылья". Вскоре они были готовы, но Федор обморозил себе руки и пришел рассказать обо всем губернатору. Началось следствие, допросы. Выяснилось, что на сделанных крыльях при помощи попутного ветра он навестил бы не только родные места, но и "царствующий город Москву и прочие великорусские города". Судьи пытались выяснить: где бы он ночевал и питался во время полетов, кто научил его такому способу летания? Мелес отвечал: "Вделанный им к летанию способ кому будет он показывать, и за то видящие имеют его Мелеса охотно принимать и как ночлегом, так и пищею во всем не оставлять. Ко оному летанию такую практику знающих и летающих других никого нигде не видел и не знает и ни от кого не слыхал, а оный к летанию способ употребить вознамерился он Мелес со своего рассуждения по науке философической". Наказание за попытку летать с помощью крыльев было тяжелым: "...в пяток всякия недели по сорок ударов плетьми или лозами отсчитывать ему, вместо поклонений земных, которых он нести не охотник".
12 Владимир Войнович. Съешьте нашего посла. Слышал я когда-то историю, будто в одной африканской стране местные аборигены, не будучи излишне цивилизованы, изловили французского Чрезвычайного и Полномочного посла и натуральным образом съели. Естественно, разразился большой скандал. Дипломатический. Французское министерство иностранных дел вызвало к себе посла африканского и вручило ему ноту протеста. Что, мол, съедение посла является недружественным актом по отношению к Французской республике, противоречит двусторонним отношениям и уставу ООН и представляет собой грубое нарушение Декларации прав человека. Ознакомившись с нотой и испытывая определенное смущение, высшее руководство, направило ответную ноту, в которой свидетельствовало большое уважение к правительству с Франции, выразило соболезнование родным и близким скушанного и понимая что компенсация должна быть адекватной предложила правительству Франции: "А вы съешьте нашего посла". Чем французы не воспользовались, может быть, потому что блюда из послов отсутствуют в рецептах французской кухни. Странный у этих французов вкус: лягушек едят, а послами брезгуют. Эта история, не знаю уж реальная или вымышленная, в наши дни вспоминается мне особенно часто. Когда террористы взрывают дома со спящими в них людьми, берут заложников, держат их в каких то ямах, простреливают руки, отрубают пальцы, а иногда и головы. Все это снимают на видео и посылают родственникам в надежде на щедрый выкуп. И как же с этим бороться? Ну, конечно, военными действиями. Но некоторые считают, что этого мало. Недостаточно, неэффективно. Надо (это даже по телевидению Шеремет с Невзоровым обсуждали) со зверьми поступать по-зверски. То есть если самих террористов поймать не удается, взрывать дома их спящих соплеменников, брать заложников, отрезать им носы и уши, насиловать, кастрировать, убивать и снимать это на видео. Предложения интересные. Но если их принять, мы сами очень быстро озвереем. А там уж и до съедения послов недалеко. Правда, в таком случае я лично предпочел бы дипломатов более низкого ранга. Они бывают моложе послов и мясо у них нежнее.
13 Ярослав Гашек. Цыганская поэзия. Взошла луна. Багровый шар все явственнее выступал из мглы, бледнел, и вот уже белым светом залило степные травы. Цыган Барро следил за восходом луны. Он стоял, то покручивая головой, то кивая, по мере того как луна поднималась все выше и выше, и казалось, цыган вполне ее одобряет. - Долгонько не видел ты этого, - промолвил молодой цыган, сидевший рядом на земле. - В тюрьме ты на месяц не смотрел. - Да, отсидел-таки три месяца, - ответил Барро, не спуская глаз с луны. - Почему ты так смотришь на месяц? - Думаю, - медленно произнес Барро. - Сначала был большой шар, потом красный цвет исчез и месяц стал совсем белый. - Хотел бы я быть месяцем, - проговорил молодой цыган. - Плавал бы там, наверху, и никто бы меня не поймал. - А я ходил бы среди звезд да смотрел вниз, на жандармов, - задумчиво произнес Барро. - И они казались бы маленькими, - решительно сказал его молодой товарищ, - такими маленькими, что и не разглядишь. - И они не могли бы разглядеть нас, - подхватил старший, - и жил бы я спокойно, бегать не надо было бы. - Разве ты бежал из тюрьмы? - Да видишь ли, - доверительно сказал Барро, - нынче утром удрал я из города, и вот я в степи. Три месяца отсидел, а сидеть еще девять месяцев не захотелось. Теперь самое подходящее время: крестьяне убирают кукурузу, в деревнях ни души. - Смотри, как звезды дрожат, - перебил его молодой цыган, подняв лицо к небу. - Дрожат; это у них вроде землетрясения, - серьезно пояснил Барро. - А видишь месяц, он уже белый, смотри, облака проходят по нему, как будто он плывет, а сам стоит на месте. - Хотел бы я очутиться на месяце, - в раздумье проронил молодой цыган. - А за что тебя схватили? - За коня, вернее, это был жеребенок, - ответил спрошенный. - Видишь ту яркую звезду, а там вон - красную? - Вижу, но скажи, тебя не били там, в тюрьме? - Били, но немного; смотри, месяц выплыл из облаков. Из высоких трав вдруг вынырнули два штыка, и в следующий миг Барро лежал на земле с наручниками на запястьях и над ним склонялись свирепые лица жандармов. Молодой цыган исчез. Луна озаряла штыки жандармов, когда Барро в наручниках шагал между ними к городу по широкой безмолвной степи. А в городе, когда судья спросил, как его поймали, Барро сказал: - Месяц задержал, вельможный пан. - Как месяц? - Да вот всходил месяц, я и задержался.
14 Джанни Родари. Вопросы наизнанку. Жил-был один мальчик, который целые дни только и делал, что приставал ко всем с вопросами. В этом, конечно, нет ничего плохого, напротив, любознательность - дело похвальное. Но беда в том, что на вопросы этого мальчика никому не удавалось ответить. Например, приходит он однажды и спрашивает: - Почему у ящиков есть стол? Конечно, люди только удивленно открывали глаза или на всякий случай отвечали: - Ящики служат для того, чтобы в них что-нибудь класть. Ну, скажем, обеденные приборы. - Я знаю, зачем ящики. А вот почему у ящиков есть столы? Люди качали головами и спешили уйти. В другой раз он спрашивал: - Почему у хвоста есть рыба? Или еще: - Почему у усов есть кошка? Люди пожимали плечами и спешили уйти, потому что у всех были свои дела. Мальчик подрастал, но по-прежнему оставался почемучкой, и не простым, а почемучкой наизнанку. Даже став взрослым, он ходил и приставал ко всем с вопросами. Само собой понятно, что никто, ни один человек, не мог на них ответить. Совсем отчаявшись, почемучка наизнанку удалился на вершину горы, построил себе хижину и придумывал там на свободе все новые и новые вопросы. Придумывал, записывал их в тетрадку, а потом ломал голову, стараясь найти ответ. Однако ни разу в жизни он не ответил ни на один из своих вопросов. Да и как было ответить, если в тетрадке у него было написано: "Почему у тени есть сосна?" "Почему облака не пишут писем?" "Почему почтовые марки не пьют пива?" От напряжения у него начались головные боли, но он не обращал на это внимания и все придумывал и придумывал свои бесконечные вопросы. Мало-помалу у него отросла длинная борода, но он даже не думал ее подстригать. Вместо этого он придумал новый вопрос: "Почему у бороды есть лицо?" Одним словом, это был чудак, каких мало. Когда он умер, один ученый стал исследовать его жизнь и сделал удивительное научное открытие. Оказалось, что этот почемучка с детства привык надевать чулки наизнанку и надевал их так всю жизнь. Ни разу ему не удавалось надеть их как полагается. Поэтому-то он до самой смерти не мог научиться задавать правильные вопросы. А посмотри-ка на свои чулки, верно ли ты их надел?
15 Франц Кафка. Экзамен. Я - слуга, но для меня нет работы. Я боязлив и не выделяюсь, я даже не смешиваюсь с толпой других, но это лишь одна из причин моего безделия, а, может быть, это и вовсе не имеет отношения к моему безделию, важно лишь то, что меня не зовут прислуживать, а других зовут, хотя они и не напрашиваются больше, чем я сам, возможно, у них даже нет никакого желания быть позванными, а во мне это желание, по крайней мере, иногда, очень сильно. Так что я лежу на нарах в людской, смотрю на потолочные балки, засыпаю, просыпаюсь и засыпаю снова. Иногда я хожу в таверну напротив, где разливают кислое пиво, иногда я от отвращения выплёскиваю всю кружку, но потом опять пью. Мне там неплохо сидится, потому что я могу наблюдать из маленького закрытого окна за окнами нашего дома без риска быть замеченным. Не так уж там много видно выходящего на эту сторону улицы, я думаю, одни коридоры, да, к тому же, не ведущие к комнатам господ. Но, возможно, я ошибаюсь, как-то раз кто-то, кого я об этом не спрашивал, утверждал обратное, и весь облик фасада дома подтверждает это. Окна открывают очень редко, и когда это случается, то их открывает слуга и будто бы перегибается через подоконник, чтобы немного поглазеть вниз. Значит, это коридоры, где он не рискует быть замеченным. Кстати сказать, этих слуг я не знаю, слуги, всё время занятые наверху, спят в каком-то другом месте, не в моей комнате. Однажды, когда я пришёл в таверну, на моём наблюдательном посту уже сидел посетитель. Я не решился рассмотреть его внимательней и хотел было развернуться в дверях и уйти. Но посетитель окликнул меня, и оказалось, что и он тоже слуга, я однажды уже где-то его видел, хоть и не говорил с ним. "Зачем тебе уходить? Присядь и выпей! Я плачу". Так что я сел. Он задал мне несколько вопросов, но я не знал на них ответа, я даже не понимал, о чём он спрашивает. Поэтому я сказал: "Ты, наверное, огорчён, что пригласил меня, так что я пойду," - и хотел было подняться. Но он протянул руку через стол и потянул меня вниз: "Останься", - сказал он, - "это был просто экзамен. Если ты не ответил на вопросы, экзамен сдан".

Связаться
Выделить
Выделите фрагменты страницы, относящиеся к вашему сообщению
Скрыть сведения
Скрыть всю личную информацию
Отмена