Первый роман Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев» вышел в свет в 1927 году. Через четыре года был опубликован «Золотой теленок». Отошло в прошлое многое из того, что осмеяно в этих романах, канули в небытие некоторые из выведенных в них типов, но самые книги Ильфа и Петрова не устарели и не утратили своей силы и прелести. Пользуясь критической терминологией, о них можно сказать, что они прошли проверку временем, а говоря проще – их по-прежнему читают и любят.
Чтобы любить эти книги, у читателей есть достаточно оснований. Прежде всего они написаны людьми, любившими все то, что мы любим, и ненавидевшими все, что мы ненавидим, людьми, глубоко верившими в победу светлого и разумного мира социализма над уродливым и дряхлым миром капитализма. Кроме того, это книги талантливые и, наконец, очень смешные.
Илья Ильф и Евгений Петров писали свой первый роман, засиживаясь по вечерам в редакции газеты «Гудок», где они работали в те годы в качестве литературных сотрудников в отделе читательских писем, рабкоровских заметок и фельетонов. Их литературный путь от построенных на безбрежном рабкоровском материале сатирических заметок в «Гудке» к «Двенадцати стульям» и «Золотому теленку» и от этих романов к сотрудничеству в «Правде» в качестве авторов десятков фельетонов, блестящих по форме и полновесных по силе наносимых ими ударов, – путь естественный, целеустремленный. Что бы ни писали Ильф и Петров, вся сила их сатирического дарования была отдана борьбе с пережитками прошлого, борьбе с миром тупости, косности и стяжания.
Чтобы написать такие романы, как «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», нужно было обладать большим журналистским опытом и хранить в памяти тысячи встреч, связанных с самой разносторонней и кропотливой из всех редакционных работ – с обработкой приходящих в редакцию писем. Содержание романов Ильфа и Петрова не оставляет сомнений относительно того, чем была продиктована для авторов внутренняя необходимость их создания. Рабкоровские письма и заметки, жалобы читателей, приходившие с редакционной почтой, обличали все злое, нелепое, старорежимное, мещанское, пошлое и тупое, чего еще предостаточно было в ту пору в окружающей жизни. За фактами стояли живые носители зла с именами и фамилиями – и откровенно ненавидящие советский строй «бывшие люди», и пытающиеся пролезть в новый мир буржуазные прохвосты, и всякого рода чинодралы, бюрократы и перерожденцы. Прямые и частые столкновения со всей этой нечистью, вероятно, и побудили Ильфа и Петрова попробовать свои силы в большой литературе и выразить свои чувства и мысли не в коротких газетных заметках, а основательно, со вкусом и, главное, с размахом. Эта потребность, думается, появилась у авторов прежде, чем им пришел на ум сюжет их первого романа, сюжет, о правомерности которого немало спорили в критике.
Сюжет «Двенадцати стульев», конечно, не бесспорен хотя бы уж потому, что он традиционен и весьма условен. Но авторы нисколько и не стремились эту условность скрыть. История двух жуликов, которые рыщут по стране в погоне за брильянтами, зашитыми старорежимной дамой в обивку стула, была удобна прежде всего потому, что она позволяла авторам непринужденно и естественно переходить от одной встречи к другой и от другой к третьей, почти в каждой из них острым сатирическим пером расправляясь с проявлениями старого быта. Если бы роман писался просто для того, чтобы поведать читателю историю погони за брильянтами, а находка их двумя проходимцами представляла бы собой счастливый конец, такая книга вряд ли пережила бы в памяти читателей год своего появления в свет. Но сюжет в «Двенадцати стульях», при всем его остроумии и тщательной разработанности, всего лишь нить, скрепляющая сатирические эпизоды, составляющие подлинную суть книги. Если же говорить о счастливом конце, то как нам ни интересно узнать, чем завершатся поиски Бендера и Воробьянинова, однако финал, при котором брильянты мадам Петуховой попали бы в их руки, воспринимался бы нами не как счастливый, а скорее как несчастный. И наоборот, когда потерявший человеческое подобие, перерезавший горла своему компаньону, бывший предводитель дворянства Воробьянинов приходит к новому рабочему клубу и узнает, что клуб построен на найденные стариком сторожем брильянты, этот безусловно несчастный для обоих героев романа конец ощущается читателями как счастливый, как закономерный и даже как символический.
Действие «Двенадцати стульев» развертывается в том же 1927 году, в котором был написан роман. В богатой коллекции отрицательных типов, выведенных в нем, можно найти персонажей с особенно отчетливой печатью того времени. Но рядом с ними есть и такие, которые дожили до наших дней, весьма мало изменившись и самым фактом своего существования подтверждая, что пережитки капитализма не так-то легко победить.
К первой категории принадлежат деятели «Меча и орала» – начиная со злобствующего пустозвона и бездельника Полесова и кончая председателем «Одесской бубличной артели» нэпманом Кислярским, готовым пожертвовать немалую сумму на дело реставрации капитализма и тут же, при первой опасности разоблачения, донести на всех своих соратников по организованному Бендором «Союзу меча и орала». К галерее этих типов примыкает и бывший чиновник канцелярии градоначальства Коробейников, сохраняющий у себя на дому копии ордеров на реквизированную в начале революции мебель в ожидании дня, когда господа вернутся и за соответствующую мзду получат у нега сведения о том, где обретается их обстановка. К этим же типам принадлежит, разумеется, и сам Воробьянинов, живущий надеждой прокутить тещины брильянты в незабвенных для него с дореволюционного времени заграничных кабаках и домах терпимости.
Конечно, современный читатель, в особенности молодой, даже порывшись в памяти, не найдет в ней ни архивариуса, надеющегося при реставрации выгодно сбыть ордера на реквизированную мебель, ни нэпмана, жертвующего на эту реставрацию триста рублей. Эти типы, связанные в нашем представлении больше всего с первым десятилетием после революции, однако, написаны в романе с такой злостью, с такой насмешкой над старым миром, что и сейчас невольно протягиваешь нити от этих людишек из романа «Двенадцать стульев» к каким-нибудь выжившим из ума керенским, все еще свершающим турне по европам и америкам и разглагольствующим о том, как все было бы хорошо, если бы после февральской революции не последовало Октябрьской. Вспоминаются и зловещие фаюнины и кокорышкины, с такой силой изображенные в леоновском «Нашествии», – жалкие и злобные последыши, которые в период фашистской оккупации зашевелились кое-где по нашим градам и весям в обликах полицаев и бургомистров. Выведенные в «Двенадцати стульях», все эти типы тогда, в 1927 году, имевшие своих многочисленных и реальных прототипов в жизни, смешны в своем бессилии и отвратительны в своих упованиях. Благодаря меткости нанесенного авторами удара и сейчас, став тенями прошлого, эти фигуры не потеряли своего интереса для читателей.
Есть в романе и другая галерея типов. Это «людоедка» Эллочка с ее птичьим лексиконом из тридцати слов, с ее фантастической, смехотворной манией следовать модам американских миллионерш и с ее вполне практической людоедской хваткой в области выколачивания денег из своих ближних. Это застенчивый «голубой воришка» Альхен, маленький жестокий хапуга, присосавшийся к органам собеса и обкрадывающий беспомощных старушек во имя прокормления своего обширного семейства сытых бездельников; это «молодой человек с бараньей прической и нескромным взглядом», поэт-халтурщик Никифор Трубецкой-Ляпис, с его неизменными стихами о Гавриле, который был и хлебопеком, и лесорубом, и почтальоном, и охотником – в зависимости от того, в какой отраслевой журнал предлагалась очередная «Гаврилиада». Сколько ни трудились потом авторы литературных пародий, пожалуй, никто после Ильфа и Петрова так зло и смешно не изобличил позор литературной халтуры и приспособленчества.
То же можно сказать и о страницах романа, живописующих постановку гоголевской «Женитьбы» в театре «Колумб». Здесь авторы не вывели типов, подобных Ляпису, но это не помешало им с великолепной меткостью высмеять трюкачество и формализм в театральном искусстве, которые одно время пытались с большим шумом и треском выдавать себя за нечто передовое и ультра-р-р-революционное.
Но все это не исчерпывает содержания романа. Оно значительно шире. Даже в эпизодах, где преобладает юмор в чистом виде, разбросаны резкие сатирические штрихи. Вспомним хотя бы описание бесконечных речей о международном положении, которые па открытии трамвая в Старгороде произносят люди, хорошо потрудившиеся, но в силу нелепой инерции портящие длинными речами заслуженный праздник и себе и другим. Или эпизод взимания Бендером платы за обозрение Пролома в Пятигорске – жульническое предприятие, успех которого психологически основан на том, что экскурсанты привыкли к нелепой деляческой системе взимания городскими властями платы за осмотр чего угодно и где угодно, Сатирические картины преобладают в романе, но нет нужны грешить против истины, представляя дело так, что «Двенадцать стульев» – сатирический роман в чистом виде. Рядом с главами и эпизодами сатирическими, и притом всегда смешными, в нем есть главы, не содержащие в себе элементов сатиры. Напрасно было бы искать их, скажем, в такой главе, как «Междупланетный шахматный конгресс», или в обрисовке характера Авессалома Изнуренкова. В романе много молодого, задорного, брызжущего через край юмора. В иных местах этот по-марк-твеновски здоровый и щедрый юмор доходит до преувеличений, стоящих на грани вероятного. Однако за редкими исключениями авторам почти никогда не изменяет чувство меры, и их разноплановый, пестрый роман во всем его сложном переплетении сатирических и комических элементов остается произведением цельным, написанным единым почерком и единым дыханием.
Второй роман Ильфа и Петрова – «Золотой теленок» – вышел в 1931 году. Один из главных героев «Двенадцати стульев» «великий комбинатор» – жулик и авантюрист Остап Бендер – перешел на страницы нового романа, где в компании трех других жуликов более мелкого масштаба принялся охотиться за миллионом рублей, раздобыв который он при всех обстоятельствах рассчитывает стать счастливым.
В «Двенадцати стульях» поиски брильянтов мадам Петуховой были прежде всего сюжетной мотивировкой, позволявшей провести читателя через целую галерею сатирически очерченных типов. Этот сюжет лишь в конце обращался острием против самих искателей клада. Вся тщета их поисков становилась оглушительно очевидной лишь на самых последних страницах романа, когда глазам ошеломленного Воробьянинова предстали брильянты мадам Петуховой, преобразившиеся в великолепное здание рабочего клуба. В «Золотом теленке», в отличие от «Двенадцати стульев», сюжет почти с самого начала строился так, что тщета надежд Бендера на будущее преуспеяние с миллионом в кармане делалась ясной читателю гораздо раньше, чем ему самому.
Бендер рассчитывает стать счастливым, путем вымогательства отняв миллион у другого проходимца, но этот другой – обладатель не одного, а целых десяти неправедно нажитых миллионов, подпольный миллионер Александр Иванович Корейко, – сам несчастен в условиях строящегося социализма. Нелепость его положения состоит в том, что сохранить свои деньги он может, лишь скрывая свое богатство и, следовательно, не совершая сколько-нибудь заметных трат, любая из которых может привести его к разоблачению Корейко живет в замкнутом круге, созданном условиями социализма. Он может хранить и продолжать хищнически наживать свои деньги лишь в личине скромного, в обрез живущего конторщика, понимая, что это положение не может для него перемениться, пока существует советская власть.
В погоне за вожделенным миллионом Бендер не задумывается над тем, что, став обладателем миллиона, он разделит участь Корейко. Бендер с невероятным упорством стремится к обладанию миллионом, в то время как перед читателем уже полностью прошла судьба Корейко, человека с сорока рублями жалованья и с десятью миллионами в потрепанном чемодане, который он сдает в камеры хранения то одного, то другого вокзала.
Здесь сатирическое начало заложено в замысле романа, в самом построении его. Если в «Двенадцати стульях» можно говорить только о преобладании сатирических картин, то «Золотой теленок» задуман и построен как произведение целиком сатирическое, и там, где авторы отступают от своего замысла, это воспринимается как слабость.
Объекты сатирического разоблачения в «Золотом теленке» крупнее, чем в «Двенадцати стульях», и огонь по ним ведется из более тяжелой артиллерии. Первым здесь следует назвать подпольного миллионера Корейке – человека с белоглазым, невыразительным лицом и с хваткой крупного капиталистического хищника, начавшего свою звериную карьеру с прямого убийства (он похищает несколько эшелонов с хлебом, направляющихся в голодающее Поволжье). Авторы не случайно избрали именно такое, а не иное начало этой карьеры. Они обнажили всю беспощадную сущность капиталистического стяжательства Корейко, злодея не только по своей биографии, но и по своим помыслам, ибо для того, чтобы получить все, что может ему дать обладание десятью хищнически нажитыми миллионами, ему требуется не более и не менее как реставрация капитализма. Это его мечта, и в этом единственная его надежда на счастье.
Рядом с Корейко в романе изображены те, кто помогает ему умножать его богатство. Это бюрократ и перерожденец начальник «Геркулеса» Полыхаев, его подручные Скумбриевич, Берлага и множество других жуликов и подхалимов разных мастей и рангов, присосавшихся к государственному аппарату и готовых спрятаться хоть в сумасшедший дом, лишь бы прошла стороной столь страшная для них «чистка» советских учреждений.
Картину дополняет символическая «Воронья слободка» – коммунальная квартира, в которую авторы сселили самые причудливые олицетворения остатков старого мира, начиная от мужиковствующего экс-камергера Митрича, который, по его утверждению, «в гимназиях не обучался» (что было чистой правдой, потому что обучался он в Пажеском корпусе), и кончая выгнанным из третьего класса гимназии Васисуалием Лоханкиным. В образе этого последнего беспощадно осмеян весь тот мнимо интеллигентный сброд, который пытался претендовать на интеллектуальное превосходство, обладая образованием в объеме трех классов гимназии да десятком толстых томов с золотыми корешками на книжной полке и при этом истошно вопя о «гибели русской интеллигенции» и о посягательстве большевиков на «святыни культуры».
Изображая «Воронью слободку», Ильф и Петров показывают, как именно оттуда, из недр старого мира, ползут миазмы человеконенавистничества, мещанства, обывательской глупости и подлости. Конец «Вороньей слободки», подожженной сразу со всех концов всеми ее жильцами, предварительно застраховавшими свое имущество, – финал глубоко символический.
Картины работы «Геркулеса» – учреждения, уже давно занятого не прямым своим делом, а отстаиванием своих прав на пребывание в незаконно полученном помещении, – классическая сатира на бюрократизм и канцелярщину. При этом в романе превосходно показано, что эти бюрократизм и канцелярщина естественно уживаются с аферами и казнокрадством; и не только уживаются, но по закону взаимного притяжения тяготеют друг и Другу.
Картины жизни и деятельности «Геркулеса» и картины быта «Вороньей слободки», быть может, самое долговечное из всего написанного Ильфом и Петровым. Трудно назвать в литературе что-нибудь более смешное и ядовитое, более метко бьющее по этим и в наши дни еще существующим пережиткам старого мира, чем эти блестящие страницы романа.
Одержимый своей идеей миллиона «на блюдечке с голубой каемкой». Бендер восстанавливает подлинную биографию конторщика Корейко, попутно раскрывает секрет деятельности «Геркулеса» и, преодолев целое нагромождение препятствий, вымогает у Корейко желанный миллион. С того момента, как Бендер становится обладателем этого миллиона, начинается последняя, заключительная, часть романа, в связи с которой следует вернуться ко всей фигуре Бендера в целом, тем болев что фигура эта, не без оснований, возбуждала и возбуждает споры в критике.
Кто же такой Остап Бендер в ту пору, когда он предстает перед нами впервые на страницах «Двенадцати стульев»? Это плут, привыкший обеспечивать себе средства к существованию не трудом, а разного рода мошенническими комбинациями, по преимуществу непосредственно не подпадающими под те или иные статьи Уголовного кодекса. Это жулик, главные свойства которого – ловкость и находчивость – проявляются при эксплуатации человеческого легковерия и простодушия, но еще чаще – жадности, косности и тупости. Будучи порождением старого мира, Бендер с особым мастерством и успехом осуществляет свои махинации там, где сталкивается с людьми той же формации.
Однако, действуя в обоих романах на протяжении четырех лет, Бендер сталкивается все с большими трудностями, вызванными укреплением социального строя, мало приспособленного для процветания деятелей этого рода. Стремясь пореже подставлять голову под карающий меч правосудия, Бендер остерегается нападать на общественную собственность – к его услугам собственность частная, попытки овладеть которой кажутся ему не столь опасными. Именно на нее-то он и направляет свое главное внимание.
Во времена, описанные в «Двенадцати стульях», возможности Бендера в этом смысле еще очень широки. Тут и бывший гласный городской думы «совработник» Чарушников, с которого можно тайно и вполне безопасно сорвать несколько десятков рублей на нужды мнимого эмигрантского центра; тут и нэпман Кислярский, которого, однажды подцепив на тот же крючок, нетрудно потом шантажировать; тут, наконец, и брильянты мадам Петуховой, за которыми и идет главная охота.
В «Золотом теленке» картина начинает меняться. Отошли в прошлое остатки нэпа, Кислярский и Дядьев давно постарались затесаться в толпу работников прилавка и агентов по снабжению и раствориться там. Теперь вместо этих реальных бытовых фигур на первый план выдвинулась зловещая и в своем роде символическая фигура тайного миллионера Корейко, по замыслу авторов как бы концентрирующего в себе самое глубокое подполье старого мира.
Биография Корейко – биография злодея. Биография Бендера – это биография разностороннего и веселого жулика, не лишенного добродушия и даже своего рода принципов товарищества в отношениях с себе подобными. Когда Бендер прибирает к рукам злобного тупицу Воробьянинова или надувает мелкую спекулянтку-вдову Грицацуеву, когда он дурачит «людоедку» Эллочку или продает пособие для сочинения газетных статей халтурщику Ухудшанскому, когда он, наконец, вымогает деньги у Кислярского, то есть при столкновениях этого ловкого пройдохи с еще более мерзкими, чем он, последышами старого мира, авторы склонны если не взять сторону Бендера, то, во всяком случае, не без удовольствия понаблюдать за его проделками.
В еще большей мере это относится к столкновению, происходящему в «Золотом теленке» между Бендером и Корейко. Что произойдет с Бендером, когда он получит наконец свой миллион, до поры до времени остается туманным, биография же Корейко с самого начала написана с такой открытой антипатией, что читателю чем дальше, тем больше хочется, чтобы в результате столкновения с Бендером Корейко потерпел поражение.
Происходящее в романе вполне укладывается в поговорку «Вор у вора дубинку украл». Бендер в ходе своих разыскании полностью восстанавливает чудовищную биографию подпольного миллионера, но за миллион рублей уничтожает ее, оставив Корейко безнаказанным обладателем девяти миллионов. Разумеется, заставить Бендера поступить иначе, то есть отказаться от миллиона со имя бескорыстного разоблачения Корейко, значило бы разрушить единство этого образа. Но вместе с тем история десятимиллионного состояния Корейко настолько черна, что нас не может не огорчить добродушие, с каким авторы относятся к Бендеру, когда, отпустив с миром Корейко, он остается счастливым обладателем миллиона. Миллион, принадлежавший Корейко, – это не брильянты мадам Петуховой, это поистине страшные деньги. Но, помня об этом все время, пока они были в руках у Корейко, мы, по авторской воле, сейчас же обо всем забываем, как только они переходят в руки Бендера. В руках Корейко – это страшный миллион, в руках Бендера этот миллион оказывается просто миллионом, счастливой находкой, деньгами без биографии.
Итак, в последних главах «Золотого теленка» Бендер становится «богатым человеком». Но оказывается, что в условиях советского общества, в противовес обществу буржуазному, обладание миллионом само по себе не только не открывает неограниченных возможностей, не только не дает права на уважение или преклонение, но, наоборот, то и дело ставит «счастливого» обладателя капитала в положение глупое и смешное. Выясняется, что даже для того, чтобы получить номер в переполненной гостинице, совершенно недостаточно денег. Новоиспеченному миллионеру, чтобы получить комнату, приходится выдавать себя то за инженера, то за врача, то за писателя, то, по старой памяти, даже зa сына лейтенанта Шмидта.
«И это путь миллионера… – с горечью размышляет Бендер. – Где уважение, где почет, где слава, где власть?» И когда, наконец, разъяренный неудачами и Измученный невозможностью удовлетворить свое тщеславие, «бледный от гордости», он вдруг, решившись, отвечает своим попутчикам-студентам на вопрос о том, не служит ли он в банке: «Нет, не служу, Я миллионер!» – результат оказывается совершенно неожиданным. Подружившиеся было с ним молодые люди немедленно оставляют его, спеша поскорее возвратить деньги за чай, которым он их только что угостил. «Я пошутил я трудящийся…» – растерянно бормочет Бендер, пытаясь удержать студентов, и в этой реплике заключена большая сила сарказма, жестокая насмешка над трагикомедией человека, который в условиях советского мира попытался заставить уважать себя, сообщив о своем богатстве.
Главы метаний и неудач Бендера-миллионера превосходны по своему сатирическому замыслу, и было бы неверно заниматься в них розысками мелкого бытового правдоподобия. Сатира Ильфа и Петрова здесь гиперболична; в ней нет мелочного правдоподобия, но зато есть большая социальная правда.
Однако в этих же самых главах рядом с правдой соседствует и неправда – и это неправда развития характера. Последыш старого мира, овладевший долгожданным миллионом и вдруг убедившийся в том, что этот миллион не открывает перед ним в советском обществе никаких возможностей. Бендер должен был рассвирепеть и ожесточиться на все окружающее, и в этом была бы правда его характера, в котором добродушие и веселость в конце концов оболочка, а жажда наживы – существо. В последних же главах «Золотого теленка» получилось наоборот – сущность Бендера как бы растворилась, а оболочка приобрела почти самодовлеющее значение. Растерянность и размягченность, добродушие и щедрость победили в нем волчью сущность настолько, что он дважды решает расстаться со своим миллионом, то оставляя его на пустой аллее, то сдавая на почту как посылку, адресованную в Наркомфин. Здесь неправда в развитии характера вступает в противоречие и с общим сатирическим замыслом романа и с его беспощадным по язвительности финалом, когда Бендер, обвешанный золотыми часами, орденами и портсигарами, с золотым блюдом на груди пытается добраться до своего Рио-де-Жанейро, переправившись через Днестр, и попадает в руки румынской сигуранцы. Этот финал – великолепен по своей закономерности! Но самое бегство Бендера в обетованную капиталистическую землю своей естественностью лишь подчеркивает неестественность предшествующей этому попытки затосковавшего жулика сдать нелегко доставшийся ему миллион в Наркомфин.
Случается так, что, разбирая сатирические произведения, у нас в критике немало внимания уделяют сравнительному подсчету количества отрицательных и положительных персонажей и на этой основе порою делают выводы, чем дальше идущие, тем более далекие от существа дела. Ибо разнообразие сатирических приемов неисчерпаемо, а существо дела – острота, направленность и сила сатиры – зависит не от количества черной и белой краски, пошедшей на ее создание, а прежде всего от авторского отношения к вещам и людям, описанным в книге.
Авторы «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» стоят в своих романах на позиции ясной и недвусмысленной. Они не декларируют на каждой странице свою любовь к советскому строю и советскому образу жизни, но чувством этой любви проникнута каждая страница их книг. Они по хозяйски подсмеиваются над тем, что смешно, над слабостями, нескладицами, издержками нашего роста, но со всей сатирической яростью обрушиваются на родимые пятна старого общества и здесь, как правило, бескомпромиссны и беспощадны.
Большинство персонажей романов Ильфа и Петрова – это полипы, облепившие с разных сторон корабль идущего в будущее социализма. Этот социально обреченный мирок полипов и есть основной предмет внимания сатириков. Они показывают при этом и те места, те гнезда и щели, где легче всего укореняются колонии паразитов. Однако мы все время чувствуем, что этот мирок полипов – именно мирок, а существует большой настоящий мир, при каждом решительном столкновении с которым мирок полипов несет урон, терпит неизбежное поражение. Два миллионера – «табельщик» Корейко и «сын турецкого подданного» Бендер – в нагретом и темном товарном вагоне, воздух в котором «был плотный и устойчивый, как в старом ботинке», ведут свой последний торг; а за стеною вагона празднично и шумно смыкаются Южный и Северный укладочные городки Турксиба; на брильянты мадам Петуховой строится новый рабочий клуб; идет чистка в разъеденном жучками бюрократизма и взяточничества «Геркулесе»; мощно гудя, пролетает мимо притаившихся жуликов и их полуразвалившейся «Антилопы» колонна автопробега…
Но дадим слово самим авторам:
«Жулики притаились в траве у самой дороги и, внезапно потеряв обычную наглость, молча смотрели на проходящую колонну.
Полотнища ослепительного света полоскались на дороге. Машины мягко скрипели, пробегая мимо поверженных антилоповцев. Прах летел из-под колес. Протяжно завывали клаксоны. Ветер метался во все стороны. В минуту все исчезло, и только долго колебался и прыгал в темноте рубиновый фонарик последней машины.
Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями».
Можно ли более ясно, чем в этих символических строках, выразить позицию авторов и смысл их сатиры, можно ли более ясно сказать о цели, во имя которой написана каждая строка их смешных и талантливых книг.
Константин Симонов

Отр.109. АХРР – Ассоциация художников революционной России.