| Дик Фрэнсис Дикие лошади |
| 1 | ГЛАВА 1 Умирающий от рака, иссушенный болезнью старик сидел, как обычно, в огромном кресле, и слезы от невыносимой боли катились по его бледным щекам. Был вторник – его последний вторник. Исхудавшие пальцы, лежавшие на моем запястье, конвульсивно подергивались; тряслись и двигались губы старика в тщетных попытках заговорить. – Отец... – Слово наконец всколыхнуло воздух – отчаянный шепот, исторгнутый крайней необходимостью. |
| 2 | – Святой отец, я хочу исповедаться. Я должен испросить... отпущение грехов. Несказанно удивленный, я промолвил с состраданием: – Но... я не священник. Он не обратил на это внимания. Слабый голос, более очевидное свидетельство важности дела, чем судорожно сжатая рука, просто повторил: – Святой отец... отпустите мне... – Валентин, – внятно сказал я, – я Томас. Томас Лайон. Вы помните? Я прихожу, чтобы читать вам. |
| 3 | Он больше не мог делать это сам, так как почти ослеп. Я приходил сюда более или менее регулярно, в среднем раз в неделю, почитать старику газетные сообщения о скачках и отпустить его вечно усталую старушку-сестру в магазин или в гости к соседкам. Но в этот день я ничего не читал ему. Когда я пришел, он жестоко страдал от очередного приступа боли. Доротея, его сестра, влила Валентину в рот чайную ложку жидкого морфина и напоила его виски с водой, чтобы обезболивающее подействовало быстрее. |
| 4 | Старик чувствовал себя недостаточно хорошо, чтобы слушать новости о скачках. – Просто посидите с ним, – попросила Доротея. – Сколько вы сможете побыть здесь? – Часа два, пожалуй. Она с признательностью поцеловала меня в щеку, привстав на цыпочки, и поспешила уйти. Дороти было около восьмидесяти, но она хорошо выглядела, ясно мыслила и не жаловалась на свою память. Я присел, как всегда, на стул, стоявший рядом с креслом старика: Валентин предпочитал касаться собеседника, словно это заменяло ему зрение. |
| 5 | Дрожащий голос настаивал, с усилием ввинчиваясь в тишину комнаты: – Я признаю перед Богом Всемогущим и перед вами, святой отец, что я страшно согрешил... и должен рассказать об этом... прежде... прежде... – Валентин, – повторил я более резко, – я не священник. Старик словно не слышал. Казалось, он вкладывал все оставшиеся у него силы в один решающий ход в игре, где на кон поставлена душа, в последний бросок костей, побеждающий силы ада на краю бездны. |
| 6 | – Я испрашиваю прощения за свой смертный грех... Я взываю к милости Господа... Больше я не протестовал. Старик знал, что умирает, что смерть близка. Несколькими неделями раньше он хладнокровно и даже с юмором рассуждал об этом. Он вспоминал свою долгую жизнь. Говорил, что оставил мне все свои книги по завещанию. Он никогда не упоминал даже о самых элементарных религиозных убеждениях, хотя однажды заметил, что идея жизни после смерти – это суеверная болтовня. |
| 7 | Я не знал, что он был католиком. – Я признаюсь, – произнес Валентин, – что убил его... Боже, прости мне. Я смиренно прошу прощения... Я молю Господа Всемогущего быть милостивым ко мне... – Валентин... – Я оставил нож у Дерри, когда убил корнуэлльского парня, и не сказал ни слова о той неделе, и я обвиняю себя... Я лгал... mea culpa... я принес столько вреда... я сломал их жизни... И они не знали, они продолжали любить меня... |
| 8 | Я презирал себя... все это время. Святой отец, наложите на меня епитимью... и скажите слова... скажите их... ego te absolvo... я отпускаю тебе грехи во имя Отца... Я прошу вас... я прошу вас... Я никогда не слышал о событиях, про которые он толковал. Слова звучали словно обрывки бреда, в них не было связного смысла. Я думал, что скорее всего грехи его ему привиделись, что он путал сон с явью, воображая свою великую вину там, где вообще ничего не было. |
| 9 | Однако не было сомнения в неистовой неподдельности повторяемой им мольбы. – Святой отец, отпустите мне грехи. Святой отец, скажите слова... скажите их, я прошу вас. Я не видел, какой от этого мог быть вред. Он отчаянно хотел умереть в мире. Любой священник дал бы ему отпущение грехов; мог ли я быть настолько жесток, чтобы отказать в этом? Я не принадлежу к его вере. Я могу впоследствии поплатиться за это собственной бессмертной душой. |
| 10 | Но я сказал то, что он хотел. Сказал слова, отыскав их в памяти. Сказал по-латыни – он должен был понять их – потому что, мне казалось, так они будут нести меньше лжи, чем произнесенные на английском. – Ego te absolvo, – сказал я. И почувствовал прошедшую по моему телу дрожь. Суеверие, подумал я. Я вспомнил остальные слова. Они сами пришли мне на язык: – Ego te absolvo a peccatis tuis, In nomine Patris el Filii et Spiritus Sancti. |
| … |
Комментарии