| 1 |
В те времена, когда из Петербурга по железной дороге можно было доехать только до Москвы, а от Москвы, извиваясь желтой лентой среди зеленых полей, шли по разным направлениям шоссе в глубь России, – к маленькой белой станции, стоящей у въезда в уездный город Буяльск, с шумом и грохотом подкатила большая четырехместная коляска шестерней с форейтором. Вероятно, эта коляска была когда-то очень красива, но теперь являла полный вид разрушения. Лиловый штоф, которым были обиты подушки, совсем вылинял и местами порвался; из княжеского герба, нарисованного на дверцах, осталось так мало, что самый искусный геральдик затруднился бы назвать тот княжеский род, к прославлению которого был изображен герб. Старый, осанистый кучер был одет, несмотря на лето, в армяк зимнего покроя, а в должности форейтора... |
| 2 |
I was a birch tree, white slenderness in the middle of a meadow, but had no name for what I was. My leaves drank of the sunlight that streamed through them and set their green aglow, my leaves danced in the wind, which made a harp of my branches, but I did not see or hear. Waning days turned me brittle golden, frost stripped me bare, snow blew about me during my long drowse, then Orion hunted his quarry beyond this heaven and the sun swung north to blaze me awake, but none of this did I sense. And yet I marked it all, for I lived. Each cell within me felt in a secret way how the sky first shone aloud and afterward grew quiet, air gusted or whooped or lay dreaming, rain flung chill and laughter, water and worms did their work for my reaching roots, nestlings piped where I sheltered them and soughed. |
| 3 |
Угаров отказался занять лямку, потому что от гигантских шагов у него кружилась голова, но не мог оторвать глаз от Сони и воображал себя действительно в каком-то царстве, никогда не виданном и волшебном. Огромные дубы, как сказочные великаны, неподвижно стояли кругом, луна ударяла прямо в белый столб и придавала летающим людям какой-то совсем фантастический оттенок. Вдоволь налетавшись, все уселись на скамье и начали петь хоровую песню, но Соня вдруг остановила пение и объявила Горичу, что он сейчас должен будет выполнить пари. Она отозвала его в сторону и что-то приказывала ему; он отнекивался; наконец призвали судьей Сережу, и торжествующая Соня скомандовала возвращаться домой, говоря, что всем будет большой сюрприз. Когда молодая ватага подошла к балкону, на нем по-прежнему раздавался густой бас. |
| 4 |
The need for the comfort it would give surprised her. She, the holothete, to whom everything visible was merely a veil that reality wore. The past eight Earth-years must have drunk deeper of her than she knew. Unwilling to wait the hours, maybe days until she could see Sol again, she ran fingers across the keyboard before her, directing the scanner to bring in Phoebus. At least she had glimpsed it when outbound, and countless pictures of it throughout her life. The helmet was already on her head, the linkage to computer, memory bank, and ship's instruments already complete. The instant after she desired that particular celestial location, she had calculated it. To her the operation felt everyday: felt like knowing where to move her hand to pick up a tool or knowing which way a sound was coming from. |
| 5 |
Но чаще всего приходится нам сталкиваться с людьми совершенно безразличными, с людьми, о которых ничего не сумеешь сказать через минуту после того, что их увидел, – так они бесцветны. Но, может быть, эта серость только кажущаяся. Быть может, глядя на большинство людей, мы улавливаем только общий тип, как бывает это с путешественником, впервые попавшим в чужую страну. Быть может, это только недостаток внимательности: нас поражают лишь резкие особенности, и мы беспечно проходим мимо скрытых, затаенных и, кто знает, наиболее значительных и характерных черт. И не подтверждается ли мысль эта теми нежданными озарениями, когда случайно встреченный и забытый вами человек внезапно оживает в вашей памяти в совершенно новом освещении, приобретает определенные, ему только присущие черты, становится единственным. |
| 6 |
In a split pulsebeat, she calculated how to bring Faraday onto her viewscreen. There was no particular reason for that. She knew what the watchcraft looked like: a tapered gray cylinder so as to be capable of planetfall, missile launcher and ray projector recessed into the sleekness-wholly foreign to the huge, equipment-bristling, fragile sphere which was Emissary. When the picture changed, she didn't magnify and amplify to make the vessel visible across a thousand kilometers. Instead, the sight of two dully glowing globes, red and green, coming into the scanner field, against the stars, snatched at her. Those were markers around the T machine. The Others had placed them. Her augmented senses told her that a third likewise happened to be visible on the receiver; it was colored ultraviolet. |
| 7 |
Сколько бы гостей ни приезжало к старухе, всем находилось место, а во многие комнаты даже никто и не захаживал. Убранство некоторых из них осталось прежнее, во вкусе восемнадцатого столетия: стены были расписаны по штукатурке или увешаны сверху донизу огромными темными картинами в золоченых рамах, среди которых можно было найти весьма ценные по достоинству живописи. Мебель была резная, массивная и обитая штофом – особого цвета в каждой комнате. Сам воздух – сыроватый, чуть затхлый, несмотря на то, что летом всюду раскрывались окна, дышал давно угасшими днями – пылью, плесенью, клеем, тлеющей материей и еще чем-то неуловимым, похожим на нежные, необычайные духи, слегка кружащие голову. Эта дедовская рамка придавала особый очаровательный оттенок всем нашим затеям, нашей юной любви, нашим невинным тайнам. |
| 8 |
Though what would they make of her, perhaps in more than one meaning of the phrase? Even physical appearance might conceivably not be altogether irrelevant to them. It was an odd thing to do in these circumstances, but for the first time in almost a decade Joelle Ky briefly considered her body as flesh, not machinery. At fifty-eight Earth-years of age, her hundred and seventy-five centimeters remained slim, verging on gaunt, her skin clear and pale and only lightly lined. In that and the high cheekbones her genes kept a bit of the history, which her name also remembered. She had been born in North America, in what was left of the old United States before it federated with Canada. Her features were delicate, her eyes large and dark. Hair once sable, bobbed immediately below the ears, was the hue of iron. |
| 9 |
И потому попадалась там, где ее меньше всего ждали. Везде была она лишней и точно не замечала этого, не огорчалась общим равнодушием. С ней даже не делились подруги ее своими тайнами, а некрасивые девушки только для этого, кажется, и существуют. Поля казалась слишком ко всему безразличной, ничто, по-видимому, ее не интересовало, и она, пожалуй, не сумела бы выслушать чужую исповедь, как не сумела бы сама рассказать о себе. Все считали ее ни к чему не нужным, бездушным существом. Прислуга жаловалась на ее неряшливость, княгиня раздражалась ее бездельем, хотя никто из нас не мог бы похвалиться особенной деловитостью. Мы все бежали от Поли, потому что присутствие ее точно связывало нам руки. Нам становилось скучно при ней и неловко, нам казалось, что она нас выслеживает, хотя знали, что это совсем ей не нужно. |
| 10 |
Joelle shook herself. Stop. Be sensible. I'm obsessive about the Others, I know. Seeing their handiwork again serving not aliens but humans must have uncapped a wellspring in me. But Willem's right. The Betans should be enough for many generations of my race. Do the Others know that? Did they foresee it? She was faintly shocked to note that her attention had drifted from the intercom for minutes. She wasn't given to introspection or daydreaming. Maybe it had happened because she was computer-linked. At such times, an operator became a greater mathematician and logician, by orders of magnitude, than had ever lived on Earth before the conjunction was developed. But the operator remained a mortal, full of mortal foolishness. I suppose my habit of close concentration while I'm in this state took over in me. |
| 11 |
Я пылал весь при одной мысли, что наконец мечты мои осуществятся. Конечно, время тянулось невероятно долго. Конечно, я лежал в постели, задыхаясь под одеялом и посылая ко всем чертям неугомонных своих товарищей, которые, должно быть, нарочно решили не спать в эту ночь. Конечно, я притворно храпел, лязгал зубами, точно охваченный тяжелым сном; наконец, когда все затихло, приоткрывал глаза, скрипел кроватью, чтобы удостовериться, что все спят, и на цыпочках, с сапогами под мышкой, выбрался через окно в сад. Конечно, пробираясь по дорожкам, я думал, что луна нарочно выплыла из-за тучи, чтобы выдать меня сторожам и собакам, лаявшим где-то за домом как оглашенные. Но добрался я до беседки вполне благополучно. Белые каменные стены ее с заколоченными окнами ясно выделялись на черном бархате шелестевших деревьев. |
| 12 |
The connection was not through wires stuck in her skull; electromagnetic induction sufficed. She, in turn, called on the powerful computer to which she was also linked, as problems arose moment by moment. The rapport was total. She had added to her nervous system the immense input, storage capacity, and retrieval speed of the electronic assembly, together with the immense mathematico-logical capacity for volume and speed of operations which belonged to its other half. For her part, she contributed a human ability to perceive the unexpected, to think creatively, to change her mind. She was the software for the whole system; a program which continuously rewrote itself; conductor of a huge mute orchestra which might have to start playing jazz with no warning, or compose an entire new symphony. |
| 13 |
Она не возражала – ей было все равно. Она привыкла к французским сентенциям сестры. Наташа имела тайную склонность к литературе, она давно уже начала писать роман, который все никак не могла кончить. Последнее время у нее ослабели глаза, кроме того, она страдала мигренями, и горб ее, это наказание свыше, исковеркавшее всю ее жизнь, давал теперь себя чувствовать. Она носила его за собою, как те нищенки по дорогам, у которых за спиною висит мешок – все их имущество. Она же носила с собою и день и ночь, многие годы, свое горе, севшее ей на плечи и теперь, когда у ней ослабели ноги, давившее ее своею тяжестью. Сестры молча поднялись на ступеньки крыльца, уже заброшенного, с пунцовыми листьями винограда, с отсыревшим столом и стертыми скамейками. Они прошли темную залу, наполовину пустую и холодную. |
| 14 |
She magnified and the shape grew clear, though the dimensions remained an abstraction: length about a thousand kilometers, diameter slightly more than two. It spun around its long axis so fast that a point on the rim traveled at three-fourths the speed of light. Nothing on its silvery-brilliant surface told that to the unaided eye, yet somehow an endless, barely perceptible shimmer of changeable colors conveyed a sense of the energy locked within. Humans believed that that gleam came from force-fields which held together matter compressed to ultimate densities. There were moons which had less mass than yonder engine for opening star gates. In the background glowed two more of the beacons which surrounded it, a purple and a gold; and through the instruments, Joelle spied a third, whose color was radio. |
| 15 |
Глаша не отвечала, потянувшись за книгой. Стихи ей нравились, но она не видела в них того утешения, той истины, которых искала в них сестра. В эти осенние вечера она, действительно, считала себя самой несчастной и не верила, что другие могли испытать то же. Ее неудачливость не казалась ей пошлой, она принадлежала ей одной, только одной ей, как каинова печать. Рядом с нею жила ее сестра, тоже старая дева, – но там это казалось понятным. Наташа никогда не была красивой, она всегда казалась старухой со своим горбом. Но она – Глашенька, любимица отца, хохотушка, стройная и хорошенькая, с живыми серыми глазами и черными ширококрылыми бровями – как могла она превратиться в старую деву, с увядшим лицом и усталым пожелтевшим телом? Как, в какой день прошла мимо ее судьба и она не сумела воспользоваться ею? |
| 16 |
I was a caterpillar that crawled, a pupa that slumbered, a moth that flew in search of the Moon. The changes were so deep that my body could not remember what it had formerly been. Nor had I the means to wonder at this. I simply was. Yet how bright was my being! Even my infant self, a hairy length of hunger, lived among riches: juice and crisp sweetness in a leaf, sunlight warm or dew cool or breezes astir over his pelt, endless odors with each its subtle message. Then at last dwindling days spoke to his inwardness. He found a sheltered branch and spun silk out of his guts to make himself a place alone, and curled within its darkness, he died the little death. For a season his flesh labored at its own transformation, until that which opened the cocoon and crept forth belonged to an altogether new world. |
| 17 |
Сидя уже с ним у себя в сиреневом будуаре, Наташа, в приливе откровенности, в неудержимом желании говорить, какое охватывает нас, когда мы долго остаемся одни или в обществе своих, особенно в деревне, рассказала ему, как давно они живут здесь – две бедные сестры; кто их отец и как они жили раньше. Она рассказала ему о долгих зимних и осенних вечерах, проведенных здесь за рабочим столиком, она пожаловалась ему на грубость крестьян, нерадивость прислуги, бесчестность управляющего. Слова сыпались с ее губ, и ей казалось, что становится легче ее бедному сердцу от возможности высказаться перед этим посторонним человеком. Ей хотелось плакаться, ей хотелось возбудить к себе жалость в этом молодом красавце, живущем совсем другою жизнью. А он поглядывал на нее, склонив свой стан, затянутый в желтую австрийку. |
| 18 |
My food was the nectar of flowers, taken as I hovered on fluttery wingbeats, though sometimes the fermented sap of a tree set me and a thousand like me dizzily spiraling about. Wilder was it to strive as high as might be after the full Moon, more lost in its radiance than in a rainstorm. And when the smell of a female ready to mate floated around me, I became flying Desire. Another blind urge set our flock on a journey across distance. Night by night we passed over hills, valleys, woods, fields, the lights of men like bewildering stars beneath us; day by day we rested on some tree, decking it with our numbers. While I was thus breasting strange winds, One gathered me up, taking me back into Oneness, and presently We knew what my whole life had been since I lay in the egg. Its marvels were many. I was Insect. |
| 19 |
Притворив за собою двери и тщетно ища чего-то глазами вокруг себя, Глаша, наконец обессиленная, опустилась на кровать. Взволнованная кровь ударила ей в голову, и целый рой мыслей нелепых и фантастических темнил рассудок. Еще она чувствовала на себе жаркие поцелуи офицера и запах его нафабренных усов; еще сладко замирало сердце и подкашивались ноги, но все же все происшедшее не казалось ей явью, сводило ее с ума своим неправдоподобием. Она стала кусать себе руки, чтобы успокоиться, чтобы не разрыдаться. Она боялась этого внезапного приступа тоски, которая является всегда у нервных людей вслед за сильной радостью. Она хотела уберечь в себе сладкое ощущение блаженства, тем более острое, что никогда в жизни она его не испытывала. Порывисто поднявшись с кровати, она лунной залой, гулкой террасой прошла в сад. |
| 20 |
Yet it was a failure. Men had constructed it a century ago, to serve as a base for operations among the asteroids. Thinly scattered though those remnants of a stillborn world are, they could profitably be worked by robots, as could the Jovian moons at times around inferior conjunction. Soon improved spacecraft made that whole idea obsolete. It grew cheaper, as well as more productive, for men to go in person, boosting continuously at a gee or better, directly between these regions and the industrial satellites of Earth. The Wheel became a derelict. There was talk of scrapping it for the metal, but incentive was insufficient. Already then, the price of every metal was tumbling. Eventually title went to the Union government, which had it refurbished and declared it a historical monument. It got few visitors. |
Комментарии