| 1 |
— Помоги мне. Майкл удивлённо поднимает глаза и смотрит на Сашу внимательно и спокойно. Будь он в другом настроении, в его взгляде обязательно промелькнул бы интерес, а в руке, возможно, зажигалка. — Помочь? — Да. Мне нужна твоя помощь. — Почему именно моя? Разве мы, ну типо, не ненавидим друг друга? — Ты — ребёнок Столицы, — Саша засмеялся, на несколько секунд став менее серьёзным — Ещё и отмеченный ею. Как я могу тебя ненавидеть? Майкл ещё несколько секунд смотрит на него, потом недоверчиво хмыкает. — Так почему именно я? — Ты обожаешь Настю, можешь часами говорить о том, какая она великолепная, ты точно знаешь, за что её можно любить. А Вит доверяет тебе и открывается тебе больше, чем кому-либо. Майкл оскалился слегка испуганно, а его оттопыренные уши, почти как в мультике, покрылись густыми красными пятнами. — Она... знает об этом? — Не строй из себя дурака. Как будто бы ты не хочешь, чтобы она не знала. Майкл не столько краснеет, сколько бледнеет на фоне красных пятен ещё сильнее, на его и без того почти белой коже рук отчётливо выступают синие ниточки-вены, и он отводит взгляд. Не будь Саша таким любящим и сострадающим, он бы обязательно почувствовал сейчас злорадство. Совсем чуть-чуть. Но Саша был очень хорошим. Конечно, он был очень хорошим, и совсем, даже совсем чуть-чуть, злорадства не почувствовал, и потому опустил взгляд в пол, пряча лицо. — И? — Вчера они подарили мне по зонтику. Саша уже приготовился снова не чувствовать тихого злорадства за покорной улыбкой, но Майкл вовсе не выглядел обескураженным, испуганным, услышавшим новость, которая предвещает конец света, как он выглядит каждый раз, когда поставки из Корпуса задерживаются на пару дней или когда банка его любимого Энга падает с крыши Штаба. Майкл нахмурился как-то совсем по детски, но как будто бы вот-вот по-андреевски цокнет и сложит руки на груди. Но Майкл только подтянул рукава и спрятал их поглубже в карманы. — Вот как, — только и сказал он. — Теперь ты понимаешь, почему мне нужна твоя помощь? — Избить тебя, чтобы заглушить твоё чувство вины за чрезмерное злорадство? — Разве я злорадствую?! — Саша искренне оскорбился, но тут же остановил себя: Майкл в тяжёлой ситуации, и надо быть с ним снисходительнее — Помоги мне кого-то выбрать. Майкл аж фыркнул, возвращая привычную хмуро-отстраненную ухмылку на лице. — Извини, что? — Можешь не извиняться. Мне нужно выбрать кого-то из них. Не могу же я одновременно встречаться с двумя моими лучшими друзьями? Тогда придётся врать им... А я не могу врать. — Встречайся с Витом, — пожал плечами Майкл. — Нет, ты не понимаешь. Просто расскажи мне, за что их можно любить, а я сам выберу тот вариант, который мне нравится больше. — Я правда не понимаю. Любовь не так работает. Это не выбор меча с наилучшими характеристиками и даже не рут в симуляторе свиданий. Ты правда собираешься разбить своим друзьям сердца? — Я в любом случае «разобью им сердца», но если ты мне поможешь, то я разобью одно сердце, а не два! — Или всё равно два, — буркнул Майкл, повернувшись головой куда-то в сторону фонтана. Улица была игрушкой, деревянные — буквально — дома, полые внутри и покрашенные под белую штукартурку и весёлую красную черепицу, аккуратные пластмассовые клумбы для пластмассовых листьев, ларьки, от которых пахнет свежей выпечкой, выключенные мониторы, медленно плывущие над асфальтом «шляпы» и медленно плывущие в их стеклянных крышах облака, ни единого намёка на ветер. Фонтан вдалеке, посреди игрушечной детской площадки и рядом с настоящим кладбищем, журчал вполне слышимо, ведь иных звуков, кроме тихого писка шляп, в Столице не было. Столичная тишина, простор, свет и миниатюрность Верхнего Города не давила, но привлекала к себе внимание всё больше и больше с каждой секундой молчания, как монстр в тёмной комнате, так похожий на стул с одеждой, на который смотреть не стоит, но не смотреть невозможно. И Майкл смотрел, смотрел и думал, перекатывая во рту жвачку. А Саша терпел. Саша терпеливый. — И что ты сам думаешь? — наконец, спрашивает Майкл. «Почему я должен тебе помогать» — вот какой вопрос Саша ожидал услышать и какой вопрос Майкл даже не подумал бы задать, но это, определённо, Сашу обрадовало. — Не знаю. Я долго думал. Как ты можешь часами говорить про Настю? Я без понятия, что можно говорить... Я имею в виду, она очень милая, но не то чтоб... Чем ты там восхищался? Как она хмурится? Закусывает губу, когда начинает злиться? Как её пряди ложатся ей на лицо? — Прекрати. Сейчас же. — Я пытался, я честно пытался! Это ведь красиво, когда девушки расчёсывают волосы, да? Я пытался вспомнить, какое у неё лицо, когда она расчёсывается, но, если честно, я чаще видел, чтобы Вит расчёсывался, и всё равно даже его лица в эти моменты вспомнить не могу. На что ещё обращают внимания влюблённые люди? Пожалуйста, если ты мне не расскажешь, я никогда не пойму, на что именно мне нужно смотреть, чтобы сделать правильный выбор. — Ты такой... пустой, — почти что с досадой сказал Майкл. Саша молча посмотрел на него, и Майклу пришлось повернуться назад, встречаясь с ним взглядом. — Тебе не нужно смотреть. Тебе нужно разбить розовые очки. |
| 2 |
Стефания Тофос Скотонотас Ксенакис очень хотела выйти замуж, потому что о таком часто писали в книжках. Но для этого ей сначала пришлось бы узнать, как законы Столицы относятся к браку человека и андроида. Она спрашивала у своего отца, который к счастью работал Куратором, но законов не было и у него, кроме нескольких запретов: не нападай на Куратора и рабочих масок, не выводи масок с их рабочих мест, не взрывай так, чтобы заметили, не наноси ущерб городу без согласия Куратора, не копай вглубь и не доплывай до Стены. Про свадьбы не было совсем ничего, и отец объявлял, что это означает, что запрета нет, но Стеф не была так уверена. Ей нужно было подтверждение. Вечные жители Столицы, маски, всегда молчаливые, тоже не знали ответов. Стеф даже подумала, что, может, на самом деле они всегда могут говорить, просто те, что без головы, уже разучились, а рабочим маскам плотно обвязанные вокруг головы грязные куски ткани не слишком этого способствуют, и Стеф даже думала размотать одну из масок, но побоялась: вдруг это тоже запрещено? Хотя в правилах про бинты масок ничего сказано не было, но ведь все правила появляются после несчастных случаев, верно? Стеф была уверена, что существуют разные смешные запреты, вроде запрета резать рыбу от хвоста или смотреть на голых манекенов до определённого возраста, где-то в невероятных местах с невероятными названиями, но Стеф не могла ответить ни на вопрос о смысле странных наименований как «Индия», «Шотландия» или «Нидерланды», ни о том, откуда эта информация всплывала в её голове, но иногда вылавливать её обрывки по ночам, когда все спят, было очень весело. Стеф часто представляла, что её голова — маленькое сломанное радио, а сама Стеф, как маска, из тех, что без головы, сидит рядом и слушает белый шум, отключаясь от внешнего мира, но иногда слышит нужные слова. Иногда Стеф даже слышала музыку, и ещё несколько дней она могла напевать эту песню в своей голове. Но даже радио ничего не знало о законах про брак с андроидом, и даже в библиотеке не нашлось ни одной нужной книжки, а Стеф была уверена, что пролистала каждую из них, под демонстративное цоканье и ворочанье Андрея за столом сзади. Тогда оставался единственный выход: обратиться к друзьям. Стеф считала Настю за лучшую подругу, потому что доверяла ей больше, чем кому-либо, но Настя считала за лучших друзей Сашу и Вита. На вопрос Стеф Настя задумалась, посмотрела немного в потолок, может быть, пытаясь настроить антенну для собственного радио, почему-то улыбнулась и сказала, что, должно быть, было бы неплохо выйти замуж, кроме того факта, что в Столице вы быстро умрёте, и что детей Настя в таком месте оставлять не хотела бы. Но это Стеф не устраивало, дети в книжках у счастливых пар появлялись почти так же часто, как и свадьба, и поэтому вопрос о рождении детей оот человека и андроида был положен в отдельную Коробку С Вопросами, На Которые Никто (Пока Что) Не Знает Ответа. Стеф считала Кэт за лучшую подругу тоже, потому что Кэт была весёлой, смелой и по своему хрупкой со своим ростом в два метра и большим орлиным носом, которого она так стыдилась, а ещё Кэт всегда смеялась над словами Стеф, даже когда та не шутила, но смеялась совсем не так, как смеялся бы Майкл. Кэт считала Майкла за своего лучшего друга и всегда ходила с ним и младшей сестрой Марго. Майкла Стеф боялась куда сильнее, чем Сашу и Вита, и потому с Кэт, как и с Марго, получалось поговорить куда реже. Но Стеф удалось застать их обеих, и они обе, как обычно, засмеялись над вопросом девочки, но засмеялись совсем не так, как смеялся бы Майкл. Отсмеявшись, Марго закачала головой и сказала, что в жизни не простит себе такой глупой вещи, как брак (Стеф задумалась, стоит ли на это обижаться, но решила, что не стоит). И только Кэт очень тихо сказала, что, возможно, когда-нибудь, когда они станут постарше, когда наиграются, набегаются, перевстречаются со всеми в Лицее, то, может, она предложит Майклу жениться на ней. Это показалось Стеф очень хрупким и решительным, какой Кэт и была. Стеф была уверена, что такое мог бы сказать персонаж из книги. Спрашивать про брак у мальчиков было страшно, но слова Кэт, в которых она, пусть и очень тихо, но в своём стиле прямолинейно и решительно предлагала самой идти и просить руки у лучшего друга, поддавали Стефании уверенности. Она думала ещё несколько дней, погрузившись в белый шум радио, и за это время она успела написать контрольную, убраться в Лицее, получить выключенной шляпой по затылку, а в догонку и сотню извинений от Саши и смех Кэт и Вита где-то вдалеке (Стеф бы и не заметила удара, если бы не факт, что ученики отключили дрона Столицы и используют его для игры в летающую тарелку, за что она вынесла им замечание и ушла слушать радио ближе к Реке), собрать несколько ракушек для своей коллекции и заполнить две тетради конспектом, но радио так и не дало ничего осмысленного. И в очередной раз радио выключилось, возвращая Стеф к реальности, из-за нового удара. — Ох, извини, — Стеф и не заметила, как оказалась на полу, но ей хватило секунды, чтобы оценить разбросанные вокруг книги и руку, заботливо протянутую ей Витом, который тоже выглядел более чем заботливо. Стеф почувствовала глухой стук в голове, который обычно появлялся, когда радио не просто отодвигалось на фон, а отключалось совсем, и Стеф могла объяснить это звуком шестерёнок в своей голове, в обычной жизни незаметным, но она всегда хотела думать, что именно так звучит стук сердца в висках, а это, определённо, был момент для такого стука. Разве именно так всё не случилось бы в книге? И поэтому Стеф думала не слишком долго и сразу же спросила как есть: — А ты женился бы на андроиде? Вит удивлённо поднял брови, позволяя рту согнуться в улыбке, но потом и его глаза засмеялись. — Кажется, я слишком сильно ушиб нашу Старосту? Тебя отвести в медпункт? Или лучше в Участок, к Мистеру? — последние предложения уже звучали не так весело, но куда больше обеспокоенно. Стеф покачала головой. — Ох, нет, мне совсем не больно, — Стеф тут же начала собирать книги, разбросанные вокруг, и Вит (как же иначе!) тут же присел рядом и помог ей — Мне нужно узнать, согласился бы кто-то жениться на андроиде, и насколько это законно. Это важно. — Ищешь себе мужа или жену? Неожиданно. — Почему это? — она посмотрела на него, как и всегда, абсолютно спокойно, но Вит даже не поднял взгляд, пытаясь уравнять книги в своих руках. — Ну, ты сама знаешь. Ты всегда очень... спокойная. Стеф удивилась ещё больше, ещё спокойнее посмотрев на него. — Я? Спокойная? — Спокойная. Серьёзная. Осознанная. Нет, осознанная — не совсем то. Ну, ты, понимаешь... Андроид. Который был создан, чтобы быть Старостой. Который учится, пишет контрольные и вытаскивает из запястья пистолеты, когда кто-то нарушает закон. Я бы никогда не подумал, что ты хочешь выйти замуж или жениться. Стеф не обиделась, но задумалась над его словами, сильнее погружаясь в белый шум. И тут она внезапно кое-что поняла. Белый шум на несколько секунд и впервые в жизни стал острым, а несколько секунд для андроида — очень много, и поэтому Стеф судорожно вдохнула воздух, тоже впервые в жизни, и впервые в жизни воздух тоже показался ей острым. — У тебя... У вас всех... У вас есть головы. Но у вас нет радио? — Что ты имеешь в виду? — Так вот почему вам бывает «скучно». Стеф встала с пола, оттряхнула чёрные брюки, хотя оттряхивать было нечего: только с утра она лично прочистила его до блеска, пытаясь поймать обрывки волн. И теперь Стеф протянула Виту руку. — Хочешь, я тебе кое-что покажу? |
| 3 |
— Разбить... розовые очки? — Давай я поясню более просто для тупых. Ты тупой. — Да, я понял, что ты про меня. — Нет, это серьёзно то, что я хотел сказать. Ты тупой. Абсолютно, невероятно тупой. Ты пробка. Ты пустой, но не лист, не губка, а пробка. — Хорошо, спасибо, наверное, — Саша снова улыбнулся, уже почти готовясь к тому, что Майкл достанет из кармана совсем не тупой нож. — Вот видишь, что ты сейчас говоришь? Это потому что ты тупой. Ты правда считаешь, что, начав встречаться по моей указке, ты сделаешь хоть кого-то, хоть чёрт возьми кого-то счастливым? Себя, меня, Настю, Вита? Кого угодно? Повзрослей, Саш, тебе четырнадцать, а не девять. В девять люди становятся взрослыми, и тогда они готовы пройти Открытие. Но тебе четырнадцать, и ты всё ещё пустой, и ты всё ещё тупее девятилетнего ребёнка с дрожащими коленками. И ты прекрасно знаешь, что делать. — Я не... что мне делать? — Что и требовалось доказать. За мной, идём. Живо. Комната Майкла тёмная, но идеально чистая, и, под стать хозяину, как будто бы ниже других, давит сверху. На стенах — плакаты, странные схемы и куча цифр, очень много таблиц, звездные карты. Звезды под потолком — совсем маленькие и тускло светятся зелёным в полумраке: Саша знал, что эти звезды Майкл повесил при помощи Вита, и даже не так уж и давно. А, может, как раз лет в девять? В любом случае, и этот человек говорит ему повзрослеть? — Смотри. Саша послушно подошёл к столу, на который Майкл высыпал... зонтики. Штук двенадцать, не меньше, аккуратные бумажные сердечки разных цветов. На одной стороне — «я тебя...», что на столичном начертании похоже на силуэт перевёрнутого зонта, откуда и пошло название, на другой — пусто. Люблю, ненавижу, можно написать что угодно. День Зонтиков — самый искренний праздник во всём году, который... — Закончился два дня назад. День Зонтиков закончился. — Ты думаешь, им не плевать? Им плевать. На кого им не наплевать, так это на тебя. Что, будешь ещё год отмалчиваться? Никаких «но», садись и пиши. — Пиши что? — Не знаю, я за тебя всё делать должен что ли? «Уважаю», «люблю как друга», «хочу видеть как своего друга», всё то, что пишут лучшим друзьям на День Зонтиков. Ну, вперёд, ты справишься. Саша всё так же послушно сел на стул Майкла, и этот стул сразу показался ему чертовски неудобным, хотя ничего чертовски неудобного в нём не было. Ручка Майкла показалась неудобной уже почти что адски, а смотреть на земную толщу за низким окном над столом было совсем невыносимо. Саша задвинул шторы. — Хозяйничать у себя в комнате будешь! А тут — пиши. Саша покрутил ручку в пальцах, но удобнее она от этого не стала. Интересно, если очень быстро крутить ручку, она сможет стать гибкой? Насколько быстро надо крутить? А Стеф сможет, если её попросить? — Ну, разучился писать? — Они подумают, что это валентинка от тебя. Они узнают твой почерк, даже если ты пытался написать стандартный «зонтик». Ты единственный во всей Столице пишешь настолько грязно. Как ты вообще разбираешь написанные собою слова, когда у тебя каждая буква налезает на другую. — Будешь много ныть — пойдёшь вон, — шикнул Майкл и одним движением смахнул зонтики, чтобы полезть в шкаф. Саша как-то слишком спокойно смотрел, как зонтики кружат над полом, и думал о возможности продолжить ныть, чтобы Майкл его на самом деле выгнал. Или хотя бы побил. Может, он просто его побьёт, а потом отпустит? — Вот. Но режь тогда сам, — Майкл опустил на стол стопку бумаги, на этот раз не цветной. — А где ножницы? — А у тебя с собой нет? И ножа тоже? Давно стоило спросить, как ты выживаешь в Лицее, — Майкл, продолжая ворчать, снова «ушёл» в шкаф, но быстро бросил на стол и ножницы. — Вперёд. Саша смотрел на ножницы секунды две, стараясь растянуть эти две секунды как можно на большее время, но боясь продолжать смотреть на них слишком долго, и боялся он даже не Майкла, а того, что действительно будет смотреть на них больше двух секунд. Он взял их, и брать их он тоже старался как можно более долгие три секунды, а те семь секунд, которые он потратил на то, чтобы доести их до листа, и вовсе должны были считаться за час. Но потом всё получилось на удивление быстро. Два зонтика, два «зонтика"-символа «я тебя...», две надписи на обратной стороне, совсем не романтические и очень дружеские. Саша протянул ножницы обратно. — Ты мне должен лист бумаги, — Майкл кинул ножницы в ящик стола, но через несколько секунд тут же забрал их в руки назад, посмотрел на них, потом в шкаф, и, снова тихо ругаясь, стал искать для них место. Спасибо, что точить ножницы после работы не заставил и вернуть чернила в ручку тоже. Саша вышел из комнаты. Два зонтика, два сердца, два послания дружбы, и зайти надо всего в две двери. Саша остановился и посмотрел на дверь Насти. Он помнил комнату Насти, тоже чистая, но очень спокойная и совсем не строгая, персиковая и мягкая, от ковра до развешанных брелоков и тканевых плакатов. Но Саша совсем не хотел туда заходить. Неужели ему снова придётся ждать две секунды? Он стоял перед дверью явно больше, чем две секунды, потому что в какой-то момент услышал шаги с угла. Не дожидаясь встречи, Саша тут же юркнул в свою комнату. Шаги прошли мимо, прошли быстро и очень громко. Может быть, спешат? Может быть, они ещё вернутся? Тогда надо будет подождать. Взгляд Саши утнулся в дартс на двери, стащенный из Магазина, старый, рваный, абсолютно никому не нужный, но разве комната существует не для того, чтобы таскать туда своё барахло? На дартсе были вышиты цифры, такие же потёртые и старые, можно было разглядеть каждый шов, большинство из которых были отмечены грязью и пылью. Как так получается, что если окунуть подобную вещь их швов в грязь, то вблизи окажется, что она останется на них только по одному на каждом, ровно в определённом, под определённым углом месте, как блики, но не останется цельного пятна? Почему это так работает с бликами, и почему на куче стеклянных шаров не останется одного большого блика, но каждый будет отражать свой свет, в каждом останется по маленькому солнцу, и каждый будет продолжать обжигать? Саша представил, что падает в стеклянные слепящие шары, и они крутятся, шатаются и катятся, перемалывая его тело-клетку. Но Саше пришлось встряхнуть головой, и он снова начал слышать стук часов. Как сильно он задумался? Шаги за дверью уже вернулись назад? Или ещё нет, и нужно подождать ещё? Нужно подождать, да, конечно, должно быть, нужно подождать. Саша подождёт. Саша терпеливый. Он подождёт ещё секунду... две... пять... может, несколько часов... |
| 4 |
Столица ограждена от всего мира длинной Стеной как аномальная зона — слишком малое расстояние между реальностями, без нужного снаряжения ходить опасно. И поэтому, кроме целого корпуса учёных и няньки-Куратора, тут жило целых восемь подростков, только один из которых являлся андроидом, и все остальные — людьми. И поэтому никто из детей Столицы, так же называемых учениками, потому что каждый из них жил в Лицее, так вот, никто из детей Столицы никогда не видел места за Стеной. Это были красивые слова, которые, вообще-то, не совсем были правдой: хотя поколение Старших существовало, и большая часть учеников родились в стенах Столицы и никогда не выходила наружу, некоторые попали сюда из-за Стены, но то, что они могли видеть из внешнего мира, давно погасло в их памяти: без фотографий не вспомнишь жизнь до пяти лет. Никто из учеников не знал, находятся они на Земле, на другой планете, посреди космоса, или ни планет, ни космоса не существует, существует только вездесущее Ядро, а Солнце, жалкая подделка на него, было шаблоном и иллюзией; никто не знал, какой язык распространён за Стеной и какой у них календарь, никто никогда не видел людей и не мог быть уверенным в то, что в Столицу не свозят одних мутантов — например, у которых не выросло второй головы; никто не мог быть уверенным, что снег — настоящий снег и не чувствуется пенопластом или пластилином по сравнению со снегом за Стеной, что небо — настоящее небо, и звезды тоже настоящие. Конечно, полагаться на книги было самым простым решением, и поэтому общепринято было решено, что Столица находится на Земле, никакого купола над городом нет, снег и звезды настоящие, а в мире — начало двадцать первого века; но и каждая книга, как и любой продукт, любой сайт, любое приложение, наконец, любой фильм проходили строгую процедуру цензуры, перешивки и перевода на столичный язык, так что рассказать под видом правды им могли что угодно. Если Андрей или Стеф безоговорочно верили в истории о внешнем мире, из-за доверчивости или потому что это просто не было важным, то Майкл и Марго больше относили себя к скептикам. Но к какой условной группе ученик себя не относил бы, за весточки о внешнем мире цеплялись все. Безотказным способом было заказывать невероятные вещи у сотрудников и ждать, когда в жёлтом ящике на границе Верхнего и Нижнего города появится посылка, и ты наконец узнаешь, существует ли во внешнем мире мультиварка, салатница, которая сама нарезает салат, двенадцатиносиковый чайник или странный и весьма противный чайный гриб (после запросов типа «карманный телепорт», «устройство для клонирования клеток ткани» или «генератор гравитационного искривления пространства», которые в последствии оставляли только пустой ящик, Майкл немного с горечью, но с прежним энтузиазмом переключился на тему кухни); хотя и тут некоторые подозревали, что некоторые вещи были специально воссозданы сотрудниками в Главном Корпусе, чтобы запутать или повеселиться («ну не могут же люди за Стеной пить грибы!»), но всё же это оставалось самым материльным доказательством. Если ученики могли преодолеть своё отвращение к Мистеру (а некоторые и вовсе не испытывали его), то могли расспросить про мир за Стенами у него — единственного ребёнка Столицы, который смог выйти за её пределы, пусть и поплатившись за это большой кровью и вечным контрактом с Главным Корпусом и Директором — но и тот говорил не слишком много, потому что запрет нарушать нельзя было, а так же «это нарушило бы чистоту эксперимента». К Стеф тоже испытывали отвращение, а ещё боялись, и вместе это вызывало совсем странную смесь, из-за которой подойти к ней за информацией о внешнем мире, которая всегда была обрывочной и немного размытой, решались далеко не все. Даже к фантазиям Насти изначально отнеслись с большим интересом, надеясь, что это проявляются её воспоминания о детстве за пределами Стены, но, как потом оказалось, так проявлялся её дар, и говорил он совсем не о прошлом. В любом случае, вестей было много, а одними салатницами подростковое желание найти себя в большом мире не успокоить. Поэтому люди верили. Кстати, как вам глава, в которой я просто рассказываю по порядку, а не скачу от темы к теме в море непонятных терминов? Мне пришлось почти что выторговать эту главу у главного персонажа, так что проявите немного благодарности. Настя верила, что обстоятельствам Столицы их не сломить, Вит верил, что никто из учеников не должен быть брошенным и неуслышанным. Вера Андрея в то, что Земля существует и снег настоящий — тоже своего рода вера. Лишенный верил в то, что люди всегда остаются людьми, как сильно их не пачкала бы Столица жёлтыми чернилами и метками даров, и что люди не могут умереть так просто, а ещё Лишенный верил в Бога. Марго верила в Лишенного. Когда речь заходила о Лишенном — не о Роме Ерохине, одном из Старших, отце Марго и Кэт и когда-то лучшем друге Мистера, но о Лишенном, то Марго каждый раз становилась очень тихой и всегда будто бы немного нервно, но одновременно с этим искренне улыбалась и смотрела куда-то в бок, посмеивалась над тем, стоит ли это называть христианством, язычеством или идолопоклонством и осторожно крутила в руке крестик отца, который никогда не снимала. Её вера была тихой, её вера была о том, что всё заканчивается хорошо, что всё, что происходит, происходить должно и что всё важно, что в мире есть сила, которая их любит, любит по-настоящему, куда более по-настоящему, чем Ядро, и был это Бог или Лишенный, не имело значения, потому что Лишенный и есть для Марго бесконечно любящим каждого ребёнка Столицы мучеником. Есть прямо сейчас, потому что Бог — он всегда. Никто не говорил об этом, но все всегда знали, что правило говорить о Старших только в настоящем времени появилось именно из-за фигуры Лишенного, самой яркой на небосводе их отцов и матерей. На настоящий небосвод смотрел Майкл, что по Библии считалось богохульством. Майкл искал на небосводе Ядро, ворча, что образ Лишенного для Марго не так уж отличается от образа Ядра, но ещё больше Майкл искал на небосводе путь. Ни Марго, ни вслед за ней старшая Кэт никогда не понимали любовь Майкла чертить сотни кругов, линий и узлов, чтобы потом, оттирая щеку от чернил и возбуждённо стуча руками по бумаге в уверенности, что его не достаточно внимательно слушают, объяснять, почему эмоциональное выгорание Марго легко объясняется стоящей как несколько недель Венерой в Овне, медленно заходящей в третий дом, а от секстиля с ее натальным ретроградным Хироном в Близнецах и вовсе мало хорошего стоит ожидать, чтобы через несколько минут Майкл метнулся к ещё одной висящей на стене таблице и теперь начать объяснять, чем обусловлен духовный путь седьмого эннеатипа и почему он только подтверждается Южным Узлом в шестом доме, а потом с лихвой пройтись по всем акцентуациям бедной Марго и в сотый раз объяснить её функции по Майерс и Бриггс. Если вы спросите Майкла про типологии, псевдонаучные системы психотипов и, конечно же, астрологию, он замотает головой, игнорируя завешенные таблицами и графиками стены за своей спиной, и скажет, что это баловство, ему просто скучно, конечно, на самом деле он в это не верит. Но и если бы вы спросили Марго о значении Лишенного для нее, она бы посмеялась и вспомнила бы, что в некоторых книжках были истории, в которых дети сказочных личностей в какой-то момент жизни были вынуждены подписать согласие на повторение судьбы своих родителей или отказаться от такого документа, или про то, что у каждого героя был свой дальний предок с идентичным геномом, чью судьбу он так же пошагово повторял, иногда даже не зная о его существовании. После этого Марго бы замолчала, тоже замотала бы головой, сказала бы, что и забыла уже, к чему она вела разговор, и быстро поменяла бы тему. Но если бы вы и Андрею сказали бы, что он верит в Землю только потому что ему лень думать о других вариантах, он бы тоже головой замотал! Так или иначе, если Марго верила в отца — во всех смыслах этого слова — который любил её, был готов умереть за неё и за всех остальных детей, то Майклу хватало и одного бесплотного и обязательно вселюбящего Ядра. Книги можно было подделать, салатницу с лезвиями — тоже, и это не было бы для Майкла новостью, если бы он узнал об этом, не было бы катастрофой и концом света. Концом света было бы узнать, что и звезды не настоящие, и хотя Майкл знал, что это возможно, теоритически эту возможность допускал, ещё с первой полученной в детстве книжки об астрономии, огромных телескопах и космонавтах в смешных скафандрах, картинок с которыми почему-то сильно боялся Саша, Майкл не мог днём оторвать взгляд от страниц, цифр и таблиц, а ночью — от звезд, и чем больше он смотрел на мигающие ему каждый день дырочки в черном плотном небе, тем больше ему верилось, что за куполом космоса есть свет, который однажды наступит, и тем больше он не мог поверить, что живые звезды — не настоящие. Даже мама и папа ушли и больше не вернулись, в тот же день, когда навсегда ушёл Лишенный, но книг в комнате становилось все больше, а звезды и не думали бросать Майкла. Да, пожалуй, Майкл верил в звезды, потому что это означало бы, что на эти звезды, настоящие, смотрят люди всего мира (или хотя бы одного его полушария). Это означало бы, что Майкл непрерывно связан, но не с Лишенным, которого он хоть и видел, но совсем не помнит, словно давний сон, и не с якобы подмигивающими с неба родителями и другими Старшими, но связан со всеми настоящими, живыми людьми, которые по ночам смотрят на живые звезды. |
| 5 |
— Я вот все не могу понять. Почему ты считаешь меня за ребёнка? Нет, не смейся, я серьёзно. Я всего на год тебя младше, даже на год без двух недель, и мне не кажется, что я веду себя, как ребёнок. — Посмотри на свои руки. Саша посмотрел, но ничего не обычного на руках не заметил. В руках он держал уже почти доеденный штрудель, но и в нём ничего необычного не было. — И что? — Где ты его взял? — В Верхнем городе, понятное дело. На рынке. — И сколько он стоил? — Четыре монеты. — С чего ты взял? — Так было написано на ценнике. — Видишь? Саша абсолютно не видел, и Майкл продолжил: — Никто, кроме тебя и Стеф, за еду на рынке не платит. Кто проверяет? Куча столов с выпечкой и мисочками для монет. Ты сам прекрасно знаешь, что монеты забирают шляпы, Староста и Куратор, чтобы потом снова разложить в почтовый ящик, чтобы выдавать за посещённый урок, чтобы выдавать за достижения, чтобы, наконец, просто разбросать по Площади. Деньги — огромная условность, на которую всем плевать, это не какие-то важные и сложные мысли, это правда. Но ты мне ответишь: «но ведь на ценнике написано!». Так вот. Всем. Плевать. — А... ладно. Майкл смерил его каким-то почти презрительным взглядом, хотя ему очень хотелось громко и весьма злобно вздохнуть. — Ты не можешь ответить на это «а, ладно». — Почему? — Так, ты хочешь пройти Открытие, или нет? Пройти Открытие. Получить свой дар. Убедиться, что Столица признаёт тебя, признаёт и принимает. Позволить ей поставить на твоей крови клеймо и намертво связать с её сердцем. — Ты правда не понимаешь, почему ты единственный ученик, который ещё не получил дар? — Не понимаю. Почему? — Дары Столицы основаны на b-реальности, основаны на эмоциях. Их дарят подросткам, глупым, раздираемым изнутри новыми ощущениями и непонятными чувствами. Из черного, белого, красного и синего мир внезапно, за один миг, за один взрыв, становится разноцветным, не цветёт разными оттенками, но смешивает их в непонятную, отвратительную жижу. Столица не дарит дары вечно улыбающимся детям. Ты — ребёнок. — Но я правда младше вас всех, мне ещё четырнадцать. — Я получил свой дар в девять! Твой брат — в одиннадцать. К двенадцати у каждого был дар. А тебе уже четырнадцать. — Ладно, но... что ты хочешь? — Дети не убивают. Всего через несколько минут они оказались в Нижнем городе, полуразрушенном, заполненном масками — глупыми, пустыми, с длинными конечностями и обёрнутыми в бинты головами. Саша их побаивался, но всегда улыбался, Майкл их ненавидел и улыбался им редко. Но сейчас он улыбался, и сейчас он выглядел весёлым, что никогда не было хорошим знаком. — Дети не убивают? — Верно. Так ты ребёнок, или уже подросток? Обычно, когда Майкл улыбался, в его руках был нож или зажигалка. Или, куда реже, пистолет. Майкл кинул его к ногам Саши. Глядя на чистую, отполированную и слишком уж отражающую сторону для пистолета, который был бы предназначен для настоящего убийства, Саша рассеянно подумал сначала о том, предскавывают ли сГК бунт, когда подкидывают пистолеты в магазин Нижнего города, а потом уже и о том, что в фильмах и книгах пистолеты очень редко стреляют, если их кинуть на пол, хотя, наверное, они стрелять должны. А, может, и не должны? — Сможешь выстрелить в маску? — Они не живые, — пожал плечами Саша — Они — просто проекция демонов. Отражение. Тень. Не живые. Разве это будет честным прохождением экзамена? — А ты хочешь убивать по-настоящему? — на лице Майкла отразилось искреннее удивление, которое быстро переросло в радость. Должно быть, он был рад услышать что-то неожиданное от тихони, не столько рад самой мысли об убийстве. Кого бы Майкл не пытался из себя строить, он не... — Не хочу. Просто ожидал чего-то более сложного, — Саша наклонился и взял пистолет в руки. Ещё немножко покрутил, вспомнив анимацию из любимого шутера, но, несмотря на игровой опыт, не смог понять, стоит ли ему чем-то щёлкать и что-то переключать. Он навел пистолет на одну из масок, мысленно представил, как пуля летит очень далеко, вдоль тёмных потрескавших стен переулка Нижнего города, под нависшей облезшей черепицей, и влетает маске на самом конце улицы в плечо, куда-то в ключицу. И представил ярко-красную кровь, хотя у масок она куда темнее. Эта картина совсем не была приятной, но Саша положил палец на курок. — Стреляй! — весело приказал Майкл. Саша бы стрелял, но у него как будто бы онемели руки, неизвестным способом вкладывая в пустой мозг мысль, что готовы свестись судорогой в любой момент, а в животе крутило как-то совсем неощутимо, белым и пустым, но двигаться было страшно. Но Саша всё же выстрелил, и руки действительно свело, пистолет упал к ногам и, всё ещё как в фильме или книге, не выстрелил при падении. Может, в нём закончились пули? — Не попал! — объявил Майкл и засмеялся очень громко. Саша наклонился к пистолету, снова взял его в руки, взвешивая и пытаясь понять, он слишком тяжёлый или слишком лёгкий для «обычных» пистолетов. Направил пистолет в землю недалеко от себя и выстрелил; от хоть и не сильной, но резкой отдачи хрустнуло в запястьях и, более отчётливо, в плече, от чего Саша только вдохнул через сомкнутые губы, но пистолет в этот раз не выронил. — Отдача у него не сильная, а тебе не нужно делать несколько выстрелов подряд, так что можешь не слишком усердно тренироваться... А, может, зря не выронил? Может, в этот раз он выстрелил бы? Саша отпустил пистолет, и он упал, прокрутившись дулом прямо к ногам мальчика. Но не выстрелил. — Хватит ломать его! — Майкл быстро подскочил, словно юркий кучерявый зверёк, схватил пистолет с пола и очень злобно взглянул на Сашу, уже вставая и проверяя, не осталось ли на его игрушке царапин. — Извини. Я не так часто держу в руках пистолет. — Так купи его в магазине, — буркнул Майкл, уже совсем не выглядящий сердитым; протерев дуло ещё несколько раз, он оглянулся, выискивая новую зазевавшуюся маску. — Ты же говорил, что деньги не важны... — Значит, укради! — Майкл вернулся к привычному жутковато-веселому смеху. — Я не так часто бываю в Нижнем городе... — Не мои проблемы! Послушай, ты говоришь, что такой смелый, но ведь ты трус, который боится спуститься по нескольким ступенькам. — Э? — кажется, только сейчас Саша почувствовал едва ощутимый ветер вокруг, и даже солнце начало бить в глаза сильнее. — Ты говоришь, что ожидал большего, но не смог сделать даже меньшего. Ты уверен, что готов на многое, но разве это так? Нет, не перебивай! Лучше выругайся для меня. Давай, сматерись хоть раз. — Это... тоже входит в «стать взрослым»? — криво улыбнулся Саша. — Не важно. Просто это куда легче, чем стрелять в человекоподобную куклу, правда? Давай, просто скажи что-нибудь. Тебе никто в Столице не запрещает ругаться! — Знаю, — Саша кивнул в ответ, но так и не продолжил то, что хотел сказать. Он открыл рот, но запнулся снова. — Ну? — Майкл с интересом заглянул в лицо Саше. А тот уже начинал злиться. Почему он не может просто перешагнуть маленькую черту? Спуститься на ступеньку вниз... — Дело не в том, что ты боишься сделать что-то «страшное». Ты ставишь барьеры — хорошие, как запрет на убийство, и бесполезные, как запрет на ругательства — и не можешь их снять, потому что тебе кажется, что потеряешь опору. Он действительно думает, что так хорошо понимает людей? — Но пока не потеряешь опору, не научишься летать! Смотри, чему учит Нижний город. Майкл направил пистолет, выбрав целью маску подальше, и выстрелил. Он молчал достаточно долго, чтобы Саша мог заметить, что пуля влетела совсем не далеко от головы маски, которая от громкого звука остановилась и повернулась, глядя куда-то в сторону мальчиков забинтованным лицом. Майкл молчал ещё, и Саша даже с некоторым интересом смотрел, как весёлая злоба сменялась на закипающую в глубине агрессию, строго обнесенную вокруг стенами, сурово сжатыми губами и сдвинутыми бровями, и стоит дать трещину в этой стене... Саша слишком часто видел, как спокойно-суровая стена Майкла давала брешь. Майкл выстрелил снова, снова, снова и снова, четыре громких хлопка, после чего отчаянно вскрикнул, кинул пистолет на землю, и тот наконец выстрелил пятым хлопком в стену, Майкл вскрикнул снова и закрыл лицо руками, с размаху пнул стену боком, лодыжкой, и провёл ладонью вниз, очерчивая ногтями две длинные красные полоски от лба по щекам. — Т-тише, тише! — от такой реакции нужно пугаться, и поэтому Саша испугался и потянулся к Майклу, но коснуться его плеча побоялся. Майкл замотал головой и убрал руки от лица и несколько раз быстро проморгал; полосы длинные и большие, но не до крови, пройдут быстро, за несколько часов, только ныть будут. Майкл поднял пистолет и зачем-то помотал головой ещё раз. — Ничего, натренируюсь лучше, — тихо и коротко пробурчал он и зевнул. Только сейчас Саша смог посмотреть на другой конец улицы: нужная маска уже ушла, пришли другие, но (вероятно, последние) три следа выстрела были сильно выше их голов и сильно длиннее, входящие под углом, ещё один выстрел был на уровне живота маски, но слишком далеко в бок. Саша выстрелил бы куда хуже, куда дальше от цели. — Ты долго? — Майкл уже успел отойти к лестнице, стал куда меньше, а его силуэт под тенью крыши стал казаться вырезанным из серой бумаги: маленький и тонкий, серое лицо и чернильные кудри, свисающие длинной чёлкой на одну сторону лица, на другой — чёрный глаз, красные полосы, и сам в красной толстовке. Майкл, такой бумажный, хрупкий и страшный — а он умеет летать? — Ты идешь или нет? — в выцветшем голосе начинало появляться раздражение. |
| 6 |
Марго любит писать рассказы и книги, любит рисовать своих персонажей, хотя рисует сильно хуже старшей сестры, любит закрывать глаза и представлять в своей голове другие миры. И это никогда не нравилось Майклу. Майкл всегда только фыркал, но смотрел на Марго очень серьёзно и грустно. – Пег, – называл он её в своей манере, ласково и коротко, а смотрел всё так же грустно и почти что с болью – Не разговаривай с ними так часто, пожалуйста. Марго прекрасно понимала, почему Майкл волнуется, и его отношение к ней как к младшей сестре даже немного льстило, несмотря на то, что Марго была старше его аж на десять месяцев, а это почти год (но это её не волновало, ведь Марго отлично отыграет роль младшей сестры!). Она понимала, очень хорошо понимала, что глаза Майкла закрываются слишком часто не по его воле, но по воле Столицы, и почти всегда он видит в темноте демонов. Она не хотела, чтобы Майкл называл её персонажей демонами, он знал и не называл их так, но Марго все равно все понимала. Но ее персонажи не будут раздирать ее на куски мяса, ее персонажи не будут разбивать ее ноги и руки на фарфоровые осколки, позволяя крови-смоле капать липкими шариками на пол. Марго читала стихи Майкла, спрятанные в дальнем углу шкафа, слышала его ночной бред и слушала его пересказ на утро. Она знает, что он заботится, боится и оберегает. Но бояться тут было нечего. Персонажи не предадут и не нападут ночью, раздирая на твоих глазах самое ценное, что может быть в твоей жизни. – Я не знаю, как это происходит! Я просто закрываю глаза и вижу их. Иногда Марго представляла, что она дает интервью своим вдохновлённым читателем. Она весело закидывала ногу на ногу и вспоминала прочитанные интервью других звезд, куда более известных. Хотя Майкл со своим неизменным скептицизмом продолжал настаивать, что их не существует, и все книги и журналы сотню раз были переписаны сотрудниками Главного Корпуса, тщательно выверены, чтобы вложить в наши головы необходимую ученым пропаганду, и так далее и так далее, но Марго всё равно любила читать их, на самом деле, едва ли больше, чем это любил делать Майкл. Не будь Андрея, Майкл бы давно поселился в библиотеке, но теперь ему приходилось сражаться за такое удобное место. – Должно быть, именно это и называют вдохновением, верно?.. Хе-хе, в таком случае, думаю, я часто испытываю вдохновение! Марго прекрасно знала, что это не вдохновение. Иногда ей даже казалось, что, возможно, угрюмый братик с челкой на глаз волнуется не так уж и зря. Ее Вдохновение было даром Столицы, чуть ли не большим даром, чем настоящий "дар Столицы" – умение чувствовать эмоции других, видеть эмоции, сглаживать их и соединять друг с другом, как детский конструктор. В a-реальности, нашей, человеческой реальности, эмоции слишком нематериальные, люди – как они живут? – не могут их увидеть и потрогать; Марго прекрасно знала, что может видеть эмоции благодаря реальности демонов, b-реальности, в которой материя состоит из эмоций и образов. Столица не пускает Марго в b-реальность, – и, как говорит Майкл, слава Старшим, что не пускает – но позволила достаточно сильно протереть дыру в толстой стене между двумя реальностями, чтобы увидеть демоническую, b-р сущность эмоций. Марго благодарна, Марго куда лучше понимает других людей, куда больше видит и куда четче чувствует. Но ей этого не достаточно. Разглядев такое чудо за стеной, театр красок и ярких силуэтов, разве можно оставаться на месте? Что-то тянуло Марго туда, и она не могла сказать, что. Если для Майкла, который был проводником, был избранным Столицей ребёнком, которому позволено переступить границу нашей реальности, знал b-реальность и боялся её темноты и демонов, для Марго она виделась только светом. Который всю жизнь помогал ей разобраться в себе и других, светил откуда-то издалека, из-за угла, украдкой, но познакомиться не спешил, стеснительно прячась за следующий угол, когда Марго подрастала достаточно, чтобы дойти до новой границы. Но это никогда не было границей человеческой реальности. Но однажды Марго сломает эту стену... Нет, неправильно говорить "стену", лучше называть вещи языком Столицы. Однажды Марго разобьёт этот лед. И она сможет узнать, что за раковины блестят так ярко во тьме ледяной воды... Но пока что она только закрывает глаза. И иногда её персонажи, ее дети, такие же яркие и почти осязаемые, как чувства и далёкие ракушки, разговаривают с ней из-за толщи льда. А она учится их понимать и тихо хранит своё Вдохновение вдали от чужих глаз. Но однажды Марго была неаккуратной, она, смеясь, рассказала о своих детях слишком громко. И потом, под конец обеда, оставшись почти одна в столовой, девочка почувствовала холодные пальцы на запястье. Стефания, Староста, подкараулила её у выхода, и Марго стало очень страшно. Про персонажей нельзя говорить так громко? Она сделала ошибку? Сейчас Староста достанет из запястьей режущие лазеры или взорвёт Марго на месте за нарушение какого-то правила Лицея? Но Стефания только посмотрела в глаза девочки очень серьезно и даже почти грустно. Но в отличии от знакомого Марго обеспокоенного взгляда, в голубых глазах Старосты была уверенность, решительность и желтовато-зеленым на радужке капелька любопытства. – Ты тоже слышишь радио, правда? – спросила Стефания громко, сжав запястье почти до боли, но Марго распознала в этом касании мольбу. |
| 7 |
Барбатос ввалился в хижину с ноги, наконец-то позволяя себе выругаться сквозь сжатые от боли зубы. Сбросив куда-то во тьму с плеча кардиган, сто лет как выцветшую жесткую шерсть, грубую и пестрящую свежими бирюзовыми пятнами, он зашатался вперед, зашел дальше, спотыкаясь о завалы одежды, старой мебели, консервов и, единственное, что напоминало о человеческом, смятые исписанные листы, спотыкаясь и каждый раз издавая смешанный хрип, не имея уверенности, стоит смеяться или выругаться громче; заколоченные окна только узкими полосами пропускали свет тусклого неба, а ветровышку сорвал ветер дня три назад, из-за чего выключатели стали пустой игрушкой, которой и оставались большую часть сезона благодаря мондштадтским осенним циклонам, и разглядеть в темноте можно было только смутные очертания окружения и, насмешливо блестящие даже в таком мраке, бирюзовые капли демонической крови на завалах одежды, старой мебели и единственном, что напоминало о человеческом. Лук упал на пол с громким деревянным звуком, на пол с когда-то дорогого и строгого серванта полетели листы, склянки и тухлые леденцы, и Барбатос одним движением, щурясь от острой боли в плече, стер с зеркала пыль, вглядываясь в едва видимое во мраке отражение и пытаясь оценить серьезность раны. Когда-то очень давно Барбатос выбрал это отражение, но сейчас он мог разглядеть только темный силуэт; как и полагается отражению возрастом в несколько сотен лет, отражение выглядело выцветшим и почти прозрачным во всеобщей темноте комнаты. Когда-то совсем недавно Барбатос назвал отражение Венти, но плечи отражения тряслись и плакали, и, кажется, ему совсем не нравилось новое имя. Все началось именно с Барбатоса, пусть и только формально, но творческой натуре свойственно для вдохновения драматизировать и немножко преувеличивать. Архонт Справедливости своей божественной силой скальпелей и мензурок создала для людей кару на дне чаши Петри, и Архонт Свободы позволил своим новым подданным взмыть в небо. Он не сомневался ни секунды, ведь Архонты никогда не боятся, а самые добрые из них еще и никогда не перестают улыбаться. Поэтому Барбатос улыбался, когда думал о том, что ветер разнесет Краску по всему Тейвату, хотя улыбаться не очень хотелось; не было такого, что ему хотелось плакать, злиться или думать еще что-то такое глупое и бессмысленное, просто и улыбка не была совсем уж подходящей к его состоянию. И протягивать руку Мораксу, заключая контракт о Новом Мире, не хотелось тоже, но Барбатос улыбался и руку протягивал. Краска – спасение мира как от людей, так и Архонтов. Пришло время сделать шаг вперед, всем вместе, в мир Новый. Люди умирают, и вместе с ними должны умереть Архонты, умереть глубоко внутри, оставив только улыбку и пальцы, умеющие держать бюретку без дрожи и скорби точнее штатива. А потом Архонты оставят и тело в Старом горящем Мире, позволив встать на свое место собственным творениям, в которое каждый вложил свою душу, в той или иной степени. Краска – это отбор, оружие, которое уничтожит каждого человека кроме тех, кого изберут Архонты. Восемь групп крови, делящие людей на восемь групп последователей Архонтов, заставляющие искать себе покровителей среди чужих властителей. И каждый Архонт может даровать свою кровь тем, кого считает избранными, но только если их группа крови соответствуют группе крови Архонта. Те, кому досталась восьмая кровь... по рождению прокляты остаться в Старом Мире. Краска – это искусственный потоп, на который Архонты смотрят сверху и выбирают, кого из их детей спасти от угрозы захлебнуться и посадить на свой ковчег, а кого оставить тонуть, чтобы их кости стали землей Нового Мира, по которой будут ходить Титаны – новые люди, лучше, сильнее и послушнее. Краска – это процесс очищения, искусственно выпущенный из рук испуганных Архонтов. Миру давно пора завершить круг и начать новый. Барбатос заставляет Венти в отражении улыбнуться, потому что самые добрые из Архонтов улыбаются всегда, и медленно стягивает рубашку, хмурясь от резкой, но уже почти слабой боли в плече. Рана заживет быстро, быстрее человеческой, а поэтому нужно только переждать несколько дней в хижине, после чего уже Венти (конечно же, никогда в жизни не истекающий демонической кровью) вернется в Спрингвейл и продолжит помогать охотникам держать оборону лагеря, выслушивая насмешки по поводу старомодного лука вместо автомата или хотя бы топора, и, возможно, однажды даже рассердится или заплачет. Потому что Венти можно сердиться и плакать, хотя он еще ни разу в жизни этого не делал; но Барбатосу – нельзя, пока угроза наступающей морской волны нависает и над ним самим. Пока он Архонт, хоть и изгнанный – он будет улыбаться; пока он может умереть, он будет двигаться вперед и выживать. |
| 8 |
Люди строят небоскребы и самолеты, люди поднимаются все выше в небо. Люди подобрались слишком близко к Небесному Дворцу, к Архонтам, которые в жесте щедрости раскрывают свои руки. Архонты вспомнили, что людям быть в небе не положено. Архонты обрушают свою кару – первого Всадника в венце. Вскоре к людям спустится и второй, и третий, и четвертый. Архонты, о великие Архонты, для которых каждый прожитый тобою день, каждая отрубленная в страхе заражения конечность, каждый похороненный товарищ, каждый недоеденный ради чужой жизни хлеб – пятно на сетчатке глаза, всплывающее перед сном из потока всевидящей Акаши. Нет причин для беспокойства: они внимательно изучат твое пятно, чтобы решить, достоин ли ты капли их внимания и капли их крови, будешь ли ты выбран ступенью к Новому Миру или ты был рожден, чтобы сгнить вместе со старым. Да здравствуют Архонты! Архонты, о великие Архонты, чья кровь в венах человека обозначит его Отмеченным и тут же сделает центром внимания и надежд: Отмеченные всегда самые смелые, добрые и справедливые, у Отмеченных в запасе еще четыре жизни, четыре смерти, после которых их положат в телепорт, и всего через несколько дней Отмеченный вернется назад из лабораторий Разлома уже здоровым, сильнее и смелее, чем был раньше, только яркой жидкости в капсуле на его шее станет ровно на одну пятую меньше, а в голове останется немножко больше места. И все – благодаря силе Архонтов, их крови, которую они милосердно выдают заслужившим их внимание. Да здравствуют Архонты! Архонты, о великие Архонты, оставляющие Старый Мир гнить далеко внизу, оставляющие гнить людей. Оставляющие гнить по локоть в крови такого же брошенного, как мир и люди, собственного ребенка. Ребенок не был рожден Всадником, несущим разрушение и смерть, ребенок не был рожден смелым, и ребенку было страшно. Да здравствуют Архонты! Почему-то люди стали забывать, что Архонтов называют именами демонов. К счастью, странник не был человеком. Больше – не был. И не забывал ничего, даже спустя сотни, тысячи, миллионы экспериментов в Разломе. Единственное, что он не мог вспомнить – сколько времени пробыл в лаборатории, сколько раз умирал и возрождался снова, сколько раз разделялся на клетки и атомы и сколько раз создавался новым. Немножко другим, немножко сильнее и смелее. Немножко ближе к демонам-Архонтам, которые наполнены уверенностью в своем праве на чужие судьбы. Эта уверенность – то, что равняло странника с Архонтами с рождения, даже без мутаций и без новой, сильной, густой фиолетовой крови в жилах. И теперь он может не только объявлять, кто из благословленных Архонтами – ошибка, грязен и недостоин, быть не только объявленным вне закона прокурором, свихнувшейся программой-отладчиком, карателем неправильных и поднявшихся недостаточно высоко, чтобы стать Отмеченными, теперь он не только убирает погрешность, без разрешения Матерей забирая их сыновей и дочерей ради совершенства Нового Света; теперь он и сам судья и может давать как вето, так и право – жить и быть рядом с ним. Теперь он не только гасит, но и светит сам, и он позволит людям приблизится к своей звезде, зажженной ценой агонии в огне, обращения в пепел, восстания из пепла, позволит приблизиться и сгореть вместе с ним, ради него. Ему больше не нужна кровь Архонтов, ведь его кровь – тоже благословение, спасение для еретиков и брошенных. Теперь он не неправильный человек, не неправильный Титан, не неправильный Всадник; теперь он тоже, и даже почти правильный – Архонт. Который, в отличии от остальных Архонтов, не допущен до Небесного Дворца и не бежит как можно выше от гнилой земли и стерильного света Разлома. Только рожденный в Чуме и переживший Чуму по-настоящему станет богом чумных. И рожденный из гнили и грязи Тейвата Вечный Владыка сокровенной Мудрости выучил это; о грязи и гнили он знает куда больше парящих в небе Архонтов. Скоро их свет погаснет, и скоро каждый из жителей Тейвата узрит нового, самого справедливого и могущественного Архонта. Да здравствует Секи но Ками! Да здравствует самый справедливый и могущественный Архонт! |
| 9 |
— Я видел его в медпункте. Майкл дрожит, чуть ли не кусая собственные побелевшие костяшки пальцев, бегая глазами по противоположной стене. Его знобит, он едва может дышать. Неудивительно. Если бы я оказался на его месте... Катя, вон, тоже дрожит, закрыла лицо руками. Да почти все дрожат, даже Андрей. Только у капитана лицо спокойное и холодное, но бледное, бледное, как неживое, и взгляд пустой; да и Грэйс тоже не трясется, сидит и молчит, прожигает пустоту взглядом. Тихо. Чертовски тихо. Кажется, я тоже дрожу. Я не знаю, в голове пусто, и тело тоже пустое, ватное и мягкое. Только и остается что смотреть в воздух. Как и все. Наконец, Вит глубоко вздыхает. Бедный, он-то капитан, от него все ждут действий... — Значит так. Убийство произошло несколько минут назад. Джеймс... жертва успела позвать на помощь, но на месте уже никого не было. Первыми прибыли в медпункт Анастасия и Стефания, увидели труп, доложили о трупе. Все верно? Верно, если вопли ужаса и продолжающиеся до сих пор всхлипы девчонок можно считать за «доклад». — Угу, — Андрей кивает, бездумно глядя в центр стола. — Отлично. Хорошо. Значит... Вит делает паузу, не зная, что именно все это значит и что стоит говорить. Он вздыхает снова, не менее протяжно и тяжело. — Это значит, что среди нас завелся предатель. Настя всхлипывает снова, прячет красные глаза. — Нашей задачей будет долететь до Полюса как можно скорее и... остаться в живых. Главное — не поддаваться панике. Верно, Майкл? Майкл кивает, шмыгнув носом и негромко издав нечто похожее на нервный смех. — Угу... Не поддаваться панике. Просто продолжать выполнять свои задачи. Нас и так много, и надо не забывать, что самое главное — это наша цель... — Майкл действительно чуть улыбается, кажется, даже искренне, видимо, снова почувствовав почву под ногами. Возможно, он считает, что несет бред, но, по крайней мере, родной, знакомый, заученный по сто раз бред, являющийся его работой. Надо ж было убийце выбрать жертвой родственника того, кто буквально ответственнен за психологическое состояние команды, особенно в черезвычайных ситуациях — Наверное, будет лучше держаться в группах. В смысле, это точно будет лучше... но мы даже не знаем мотивов. Может, он просто сошел с ума, и то, что мы будем ходить по парам не спасет нас от ножа в спину. Ну или живот. Снова нервный смешок. Было установлено, что Джеймс таки скончался от удара по животу, но убийца нанес еще несколько колющих ударов по груди. — Наверное, сейчас можно было бы устроить что-то вроде... Что-то вроде собрания. Просто поговорить о разном. Это поможет успокоиться. — Нужно найти убийцу, — Андрей прервал Майкла, привстав на своем месте — Пока он не перебил нас всех. — И что ты предлагаешь? — тут уже вступилась Стефания, совсем тихо, но твердо, несмотря на заплаканные глаза — Выкидывать в космос подозрительных? — Да. Андрей наконец поднимает взгляд, проводя им по всем присутствующим, видимо, пытаясь найти похожего на убийцу. Интересно, как он это собирается понять? Отпечатки крови на лице? Я правда не понимаю, чего он добивается... Когда его карие глаза встретились с моими, я невольно вздрогнул. Не сильно горю желанием общаться с ним, а когда он в плохом настроении, то он может быть в разы опаснее. — Саш, ты ведь программист? Сможешь разобраться с камерами? Камера — работа не моя; если чинить, так это Ромка, а если проследить, то либо Грэйс, либо Майкл. Но оба из них явно были не в состоянии прямо сейчас. К тому же, отвлечься от всего этого кошмара... Я кивнул. — Стеф, пойдешь с ним? По одному ходить сейчас нельзя. Стефания кивнула тоже. — Отлично. Значит, двое на камерах. И еще... Он осекся, взглянув на Рому: тот резко встал с места, положив на центр стола листок. — Это карта корабля. И на ней много поломок. Не знаю, это результат того, что наша экспедиция собиралась в такой спешке, или того, что «предатель» уже успел напортачить, чтобы подпортить нам жизнь, но нам придется устранить эти неполадки. Их немного, и они не срочные, но, скорее всего, не исправив их, мы не сможем сесть на Полюс, не сломав половину корабля. У нас есть всего день. Вит деловито кивнул, взял бумажку в руки, сосредоточенно ее осмотрел. — Вижу... Предлагаешь распределить эти задачи между нами всеми? — Да. Ну или просто ходить толпой и выполнять их. Так, наверное, будет безопаснее. Вит кивает снова, снова осматривает бумажку, снова кивает. Откладывает ее. — Думаю, будет быстрее, если мы все-таки разделемся на группы по двое-трое. Устроим перекличку и разобьемся. Пока что всех устраивает? Послышался нестройное одобрительное мычание. — Вот и отлично. Александр Волков и Стефания Ксенакис... — Здесь, — неуверенно отозвался я. Перекличка есть перекличка, но будет ли это уместно в данной ситуации? — Угу. Значит, мы решили что вы вдвоем пойдете к камерам. Дальше... Грейс, Майкл МакКензи. Думаю, вам обоим будет лучше пока что посидеть тут, в кафетерии, и прийти в себя. — Мне кажется, к ним будет лучше кого-то подставить, — это снова Андрей — Насть, может ты посидишь с ними? — Анастасия Синицина... — Вит что-то отмечает на этой самой карте, продолжая делать вид, что попытки Андрея взять управление в свои руки его не задели. Как дети, честное слово — Значит, ты посидишь с МакКензи. Остальные — разделяются по парам и выполняют задания. Кэтрин и Маргарет — с вас кислородный отсек; Роман с Лили — проверьте реактор; мы с Андреем сходим до оружейной. Видимо, он решил забить на фамилии. Так-то мы знакомы уже почти два года, верно? Хотя, на полные имена все еще не забил. Детский сад... Лили с Ромкой молча кивнули и встали, последний — чуть придерживая жену, слишком часто моргающую и пытающуюся скрыть свои глаза за кудрявой темно-каштановой челкой. Кажется, сейчас у всех глаза были на мокром месте. Ну, почти у всех, наверное. Катя с Марго тоже встали, так же молча потянулись к выходу. За ними, криво и как-то нервно ухмыльнувшись, направился и Андрей, не дожидаясь своего напарника и капитана по совместительству. — Нам бы тоже надо идти, — негромко сказал я, взглянув на Стеф. Она кивнула, сильнее сжав тонкие сухие губы, глядя вслед уходящим ребятам. Даже знать не хочу, какие страшные картины она успела напредставлять. — Пошли, — она осторожно взяла меня за руку и потянула к противоположному выходу. |
| 10 |
— Ты слышал что-то? Слышал?! — Да не знаю я ничего об этом тупом документе... Кэт, отдай камеру. Майкл без особого сопротивления вынимает камеру из рук девушки, ставит ее на колени, направляя ее на единственный источник света: в центре засыпанной песком поляны горит небольшой костер, а в шипящих под ним палках угадываются еще и журналы, чеки и, кажется, даже отчеты. — Ну и нахрена мы тут собрались? — Андрей, не ругайся, на камеру-то! — Стефания легонько заезжает рукой по затылку своего парня; тот морщится — не от боли, а скорее от чувства ущемленного достоинства. Блондин вздыхает, выразительно потирая глаза. — Завтра вставать рано. А мы мало спали. Зачем вообще весь этот спектакль? — Так это же самое шикарное, — негромко шепчет Майкл, тут же заливаясь таким же негромким смехом. Стефания невольно улыбается, но Андрей только еще сильнее вздыхает и бурчит что-то в сторону. — До-ку-мент! — появившаяся в кадре низкая девчонка с недлинными, окрашенными в белый волосами — Марго — садится рядом со Стеф, протягивает в воздух бумажку. На лице Стефании появляется какой-то испуг, и Андрей с каменно-спокойным лицом озвучивает ее мысли: — Так значит это ты сперла документ у Директора? — Что? Нет, не-ет! — Марго быстро замотала головой — Это просто догадки о том, что там могло быть. Еще один глубокий вдох. — Мы серьезно собираемся заниматься этим идиотизмом всю нашу последнюю ночь на Земле? — Знаешь, если тебя это не устраивает, мы могли бы провести эту ночь по-другому. — Майкл! Майкл заливается громким смехом, а в кадр почти впрыгивает Кэтрин, так же подпрыгивая к сестре и почти вырывающая у нее листик с каракулями, отдаленно похожими на почерк. На лице Марго читается ликование. — Да не может там быть ничего серьезного, — Андрей отодвигается от девчонок, почти с надеждой кидая взгляд выше камеры, пытаясь найти поддержку в лице Майкла. Тот только усмехается. — А кто его знает. Будь обычная бюрократическая чушь, нас бы не задержали на почти полтора месяц, допрашивая о документе. Наверное, правда что-то тупое, но важное для них. Вроде каких-нибудь договоров об акциях и прочей хрени. Я в этом не разбираюсь, это же ты у нас экономист. — И зачем им это так сильно прятать? — И зачем нам экономист на корабле? — Историк, — уточнает Андрей, не удерживая усталой улыбки, глядя на снова начавшего хихикать Майкла — Это может быть важно, и... — Если найдем зеленых человечков, расскажем им, чтобы не верили художникам и уничтожили все атомное оружие? — Типо того. Ну или чтобы, найдя туннели посреди пустыни, мы могли бы различить, сделано это ветром или «зелеными человечками». — Историки и такой фигней страдают тоже? — Типо того... — Бред! — Стеф откладывает листик, переключая внимание уже отвлекшихся парней на них — Переписки с пришельцами? Угроза злобных червей паразитов? Я очень сомневаюсь, что... — А представляете, если у нас в космосе будет подобное приключение! — начала пытаться перетянуть одеяло на себя Кэтрин — Летим себе, и тут — целый корабль злобных инопланетных паразитов... — Лучше не надо, — чуть дрогнувшим голосом говорит Майкл, и тут же усмехается, будто бы отвечая на немой вопрос в удивленных глазах Кэт — Ну, по крайней мере, в фильмах это заканчивалось плохо. — К тому же, перелет займет всего один день, — это уже Андрей — И нам все еще было бы неплохо поспать... — Ну давай посидим еще чуть-чуть, — Стеф аккуратно кладет руку на ладонь Андрея и заглядывает ему в глаза. Он вздыхает; Майкл хихикает. — Че-ел, неужели ты не можешь сопротивляться ей? Как же ты будешь вступать в политические дебаты с зелеными человечками... — в голосе Майкла звучит полная обреченность и разочарование в ценнейшем члене своего экипажа. — Как будто ты сам не сделаешь что угодно, если тебя попросит Кэт. — Ага, конечно, сделает он! — Кэтрин обиженно надувает щеки, но тут же начинает смеяться вместе с остальными. — Ладно, еще полчаса, но не больше. И давайте заканчивать запись. Кэтрин кивает, достает из кармана крышку, протягивает ее Майклу. — Закроешь? Песок, костер и лица — все исчезает, и экран показывает только черную заслонку. — Но я это сделал не потому что ты попросила, ясно?.. |
Комментарии