| 1 |
Антропологии, моей весёлой науке, на протяжении всей своей истории (достаточно долгой, если вести ее со времен Геродота, или же скорее короткой, если за точку отсчета брать Тайлора) приходилось иметь дело с громадным разнообразием индивидуальных стилей жизни. Иногда она старалась справиться с этим разнообразием, пытаясь поймать его в сеть некоей обобщающей теории: стадий эволюции, общечеловеческих идей или обычаев, трансцендентальных форм (структур, архетипов, грамматических кодов) и т.д. В других случаях она, наоборот, рассказывала о специфике, неповторимости и несоизмеримости - иначе говоря, о королях и капусте. Однако недавно антропология столкнулась с совершенно новым явлением - с тем, что, похоже, спектр этого разнообразия быстро сужается и бледнеет. Мы можем очутиться в мире, в котором просто не останется охотников за черепами, тех, кто ведет свою родословную по материнской линии, или людей, предсказывающих погоду по свиным потрохам. Несомненно, кое-какие различия сохранятся и в дальнейшем - например, французы никогда не станут есть соленое масло. Но старые добрые деньки каннибализма и ритуальных сожжений вдов на погребальных кострах ушли навсегда. |
| 2 |
Как чисто профессиональная проблема, процесс смягчения культурных контрастов (если он действительно имеет место) сам по себе, возможно, и не является таким уж тревожным. Антропологам просто придется научиться фиксировать более тонкие различия между теми же самыми культурами, а их труды станут в силу этого более аналитичными, хотя и менее эффектными. Однако это порождает гораздо более общую проблему (одновременно этическую, эстетическую и познавательную), которая вызывает значительно больше беспокойства и становится предметом многих современных дискуссий об обосновании и оправдании тех или иных ценностей. Исключительно для того, чтобы иметь какую-то зацепку в памяти, я назову эту проблему так: "О будущем этноцентризма". |
| 3 |
Чуть позже я вернусь к некоторым из наиболее общих позиций в рамках этой дискуссии, поскольку именно они представляют для меня особый интерес. А предварить обсуждение этой проблемы мне хотелось бы представлением необычной и вызвавшей, по-моему, определенное замешательство концепции, которую французский антрополог Леви-Строс излагает в начале недавно опубликованного сборника своих статей, носящего довольно спорный, по крайней мере для антрополога, заголовок "Взгляд издалека". |
| 4 |
Позиция Леви-Строса сформировалась при подготовке по просьбе ЮНЕСКО публичной лекции, посвященной началу Международного года борьбы с расизмом и расовой дискриминацией, который, напомню, был объявлен в 1971 г. "Выбор пал на меня,- пишет он,- потому что за 20 лет до этого я написал для ЮНЕСКО работу под названием "Раса и история", в которой сформулировал несколько основополагающих истин... В 1971 г. я довольно быстро понял, что ЮНЕСКО ждет от меня простого повторения их в моей лекции. Но тогда, двадцатью годами раньше, я хотел сослужить службу международным институтам, поддержка которых казалась мне гораздо более важной, чем сейчас, и поэтому в заключении к "Расе и истории" я несколько утрировал свою точку зрения. Теперь же, возможно, из-за моего возраста и несомненно - благодаря размышлениям, навеянным современным состоянием мира, - эта заданность вызывает у меня чувство отвращения и обусловливает мою убежденность в том, что, если я хочу быть полезным для ЮНЕСКО и честно выполнить свой долг, мне следует говорить с полной откровенностью." |
| 5 |
Как нередко бывает, эта идея оказалась не вполне удачной и привела к некоему подобию фарса. Сотрудники ЮНЕСКО были обескуражены тем, что "мной был брошен вызов катехизису, следование которому позволило им сменить свои скромные должности в развивающихся странах на священное место чиновника международной организации". Тогдашний директор ЮНЕСКО, кстати, тоже француз, неожиданно взял слово - видимо, для того чтобы сократить время выступления Леви-Строса и тем самым вынудить его сделать рекомендованные ему "улучшающие" купюры в докладе. Однако неисправимый Леви-Строс в оставшееся время все равно зачитал свой текст целиком - судя по всему, скороговоркой. |
| 6 |
Оставляя в стороне эти "будни ООН", проблема с выступлением Леви-Строса состояла в том, что он, по его словам, "восстал против такого искажения языка, из-за которого люди склонны все больше и больше смешивать расизм с тем понятием, которое является нормальным, даже законным и уж, во всяком случае, неизбежным",- то есть с этноцентризмом, хотя Леви-Строс его так и не называет. |
| 7 |
Этноцентризм, как пишет Леви-Строс в указанной работе "Раса и культура" и, несколько более формально, в другой работе, написанной десятью годами позже ("Антрополог и условия человеческого существования"), не только не плох сам по себе, но даже хорош, в том случае, если он не выходит за определенные рамки. Приверженность определенному набору ценностей неизбежно делает людей "частично или даже полностью невосприимчивыми к другим ценностям", которым в равной степени привержены другие, столь же ограниченные люди. "Нет ничего зазорного в том, чтобы ставить определенный образ жизни или соответствующий образ мышления выше всех остальных или же чувствовать себя мало приверженным иным ценностям." |
| 8 |
Однако такая "относительная некоммуникабельность" не дает никому права подавлять или уничтожать отвергаемые ценности или людей, их исповедующих. Но даже и без этого здесь нет особых противоречий: "Возможно даже, что это - цена, которую нужно заплатить за то, чтобы системы ценностей каждой духовной семьи или сообщества сохранялись и находили в себе источники собственного обновления. Поскольку человеческие общества демонстрируют некий оптимальный уровень разнообразия, превысить который они не в состоянии, но опускаться ниже которого небезопасно, то мы должны признать, что это разнообразие в значительной степени порождается присущим каждой культуре желанием сопротивляться окружающим ее культурам, стремлением отделять себя от них - чтобы оставаться самой собой. Нельзя сказать, что культуры ничего не знают друг о друге; время от времени они даже что-то заимствуют друг у друга; однако для того, чтобы выжить, они должны во всех остальных отношениях оставаться друг для друга как бы непроницаемыми". |
| 9 |
Таким образом, представление о том, что человечество может полностью освободиться от этноцентризма или хотя бы "постарается сделать это в будущем", не является просто безобидным заблуждением; попытка реализовать это представление на практике не привела бы ни к чему хорошему. Такое "освобождение" повлекло бы за собой создание мира, "в котором все культуры, проникнувшись взаимной страстью, стремились бы только прославлять друг друга, смешиваясь до такой степени, что это могло бы привести к потере какой бы то ни было взаимной привлекательности и к утрате смысла их собственного существования". |
| 10 |
Дистанцированность, хотя и не порождает взаимное очарование культур, но, по крайней мере, обеспечивает их взаимное безразличие - и тем самым их целостность. В прошлом, когда так называемые примитивные культуры были весьма слабо связаны друг с другом, удостаивая себя таких самоназваний, как "Настоящие", "Хорошие" или просто "Человеческие существа", а живущих за рекой или за холмом соседей пренебрежительно именуя "земляными обезьянами" или "гнидами" (подчеркивая этим, что они - не люди или не вполне люди), культурная целостность поддерживалась достаточно легко. |
| 11 |
"Глубокое взаимное равнодушие культур служило гарантией того, что каждая из них оставалась самобытной и развивалась по собственным законам." Ныне, когда стало совершенно ясно, что подобной ситуации более не существует, и когда каждый на нашей маленькой и становящейся все более тесной планете постоянно интересуется всеми остальными и тем, чем они занимаются, вероятность утраты указанной целостности, обусловленная утратой безразличия, становится все более угрожающей. И хотя этноцентризм, возможно, никогда полностью не исчезнет, будучи "единосущен с человеческим родом", он может опасно ослабнуть, делая нас жертвой своего рода моральной энтропии. |
| 12 |
"Мы несомненно находимся в плену у нашей собственной мечты, когда думаем, что равенство и братство однажды восторжествуют среди людей, не устраняя их несходства. Однако если человечество не хочет превратиться в простого потребителя ценностей, которые оно смогло создать в прошлом, потребителя, способного к созданию только вторичных произведений, к вульгарным и незрелым открытиям, то оно должно вновь осознать, что любое истинное творчество подразумевает определенную глухоту к зову иных ценностей и даже сопротивление им, вплоть до отрицания их всех вместе взятых. |
| 13 |
Нельзя полностью принимать другого, идентифицировать себя с ним и в тоже время оставаться отличным от него. Слишком тесная коммуникация (и тем более почти полное слияние с кем-то иным) выносит смертный приговор и его, и вашим творческим способностям. Величайшими в творческом смысле эрами были те эпохи, в которых обмен информацией оказывался достаточным для взаимного стимулирования удаленных друг от друга партнеров, но одновременно не становился столь частым или интенсивным, чтобы поставить под угрозу существование некоей необходимой дистанции между людьми и группами, или, во всяком случае, не сокращал бы эту дистанцию до такой степени, при которой чрезмерная легкость общения могла бы полностью нивелировать и уничтожить имеющиеся различия." |
| 14 |
Что бы мы ни думали по этому поводу, как бы ни удивительно это было слышать из уст антрополога, но все поставленные здесь вопросы имеют современное звучание. Привлекательность "глухоты к зову иных ценностей" и позиция типа "расслабьтесь и получайте удовольствие" от затворничества в рамках собственной культурной традиции все чаще превозносятся в современной общественной мысли. Неспособные принять ни релятивизм, ни абсолютизм (поскольку первый отвергает оценочные суждения, а второй - не оставляет места историзму), наши философы, историки и другие представители социальных наук обращаются к рекомендуемой Леви-Стросом концепции непроницаемости, которая может быть выражена незатейливой формулой "мы - это мы, а они - это они". Независимо от того, относимся ли мы к этому как к бездумному высокомерию, оправданию предубежденности или как к принципу "здесь я стою", с неподражаемой прямотой выраженному Фланнери ОКоннор во фразе "Находясь в Риме, поступай так же, как ты поступал бы в Милледжвилле", очевидно, что в любом случае вопрос о будущем этноцентризма - и культурного разнообразия - представляется при этом подходе в новом свете. Является ли возврат к прошлому, тотальное дистанцирование, "взгляд издалека" реальным способом избежать беспредельной терпимости присущего ЮНЕСКО космополитизма? Является ли моральный нарциссизм альтернативой моральной энтропии? |
| 15 |
Более теплому отношению к культурному эгоцентризму на протяжении последних 20-25 лет содействовал целый ряд факторов. К ним относятся те проблемы "состояния мира", о которых упоминает Леви-Строс, и прежде всего обнаружившаяся неспособность большинства стран третьего мира жить согласно принципу "Пусть расцветают тысячи цветов", на который возлагалось столько надежд накануне и сразу после обретения ими независимости. Амин, Бокасса, Пол Пот, Хомейни (как крайние проявления); Маркос, Мобуту, Сукарно и г-жа Ганди (в качестве менее экстравагантных примеров) несколько пошатнули веру в то, что где-то существуют миры, по сравнению с которыми наш выглядит явно больным. Одна за другой разоблачаются марксистские утопии - в СССР, Китае, на Кубе, во Вьетнаме. Ослабевает пессимистическое представление о Закате Европы, вызванное мировой войной, экономической депрессией и крушением колониальных империй. Но одновременно (и это имеет далеко не последнее значение) растет осознание того факта, что всеобщий консенсус по вопросам нормативной этики - межнациональный, межкультурный и даже межклассовый - вряд ли возможен в ближайшем будущем. Никто - ни сикхи, ни социалисты, ни позитивисты, ни ирландцы - не собирается приходить к общему представлению о том, что есть добро и зло, что справедливо и несправедливо, прекрасно и уродливо, разумно и глупо; этого не произойдет не только в ближайшем будущем, но, скорее всего, вообще никогда. |
| 16 |
Если же происходит отказ от идеи о движении мира к внутреннему единству по фундаментальным вопросам (а, конечно, далеко не все и, быть может, даже не большинство верило в эту идею и раньше) или (как в случае с Леви-Стросом) даже от мысли о том, что мир вообще должен к такому единству приближаться, то естественным образом начинает расти привлекательность стремления "расслабиться и получать удовольствие". Если наши ценности нельзя освободить от влияния нашей истории и созданных нами институтов и никто другой также не может освободиться от своей истории, тогда, похоже, не остается ничего иного, как, следуя Эмерсону, стоять на своих ногах и говорить собственным голосом. "Я надеюсь предложить способ,- пишет Р.Рорти в своей недавней работе, восхитительно озаглавленной "Постмодернистский буржуазный либерализм",- как мы (постмодернистские буржуазные либералы) могли бы убедить наше общество в том, что его верность себе является самодостаточной и что оно может нести ответственность только за свои собственные традиции..." (Rorty, 1983). То, к чему антрополог приходит в процессе проводимого с позиций рационализма и высокой науки поиска "устойчивых законов, подчеркивающих наблюдаемое разнообразие верований и институтов" (Леви-Строс), философ, убежденный, что "не существует объективных оснований для (наших) приверженностей и убеждений, кроме разве что того факта, что служащие им опорой верования, желания и эмоции частично совпадают с верованиями, желаниями и эмоциями многих других членов группы, с которой мы себя отождествляем по моральным и политическим соображениям..." (Рорти), выводит исходя из прагматизма и продиктованной благоразумием этики. |
| 17 |
Несмотря на совершенно разные точки отсчета, от которых отталкиваются эти два ученых мужа (кантианство без трансцендентального субъекта, гегельянство без абсолютного духа), и еще более несовместимые цели, к которым они стремятся (упорядоченный мир взаимозаменяемых форм и стихийный мир совпадающих дискурсов), сходство здесь является даже более очевидным, потому что Р.Рорти также использует наличие враждебных установок в отношениях между группами в качестве не только естественного, но и существенно значимого аргумента в морализирующих суждениях. |
| 18 |
"Своего рода гегельянским аналогом (кантианского) «внутреннего человеческого достоинства» является соотносимое с другими «коллективное достоинство» той группы, с которой человек себя индентифицирует. Нации, церкви, социальные и политические движения с этой точки зрения можно рассматривать как яркие исторические примеры не потому, что они отражают лучи, исходящие из высшего источника, а из-за эффекта контраста - сравнения с другими, худшими сообществами. Личности обладают достоинством не потому, что их озаряет внутренний свет, а в силу аналогичных контрастных эффектов. Квинтэссенцией подобной точки зрения является утверждение о том, что моральная оправданность существующих институтов и деятельности отдельных групп (например, современной буржуазии) - это прежде всего вопрос исторических описаний (включая сюда и рассуждения о возможных сценариях будущего развития при различных условиях), а не философских метаповествований. Принципиальной опорой историографии является в этом смысле не философия, а искусство, которое служит развитию и трансформации представлений группы о самой себе (self-image): например, путем прославления своих героев и демонизации врагов, развития диалога между членами группы и привлечения их внимания к определенным проблемам." |
| 19 |
Теперь, переходя непосредственно к моей позиции как представителя обеих этих интеллектуальных традиций (научного анализа разнообразия культур - по профессии, и постмодернистского буржуазного либерализма - по общим убеждениям), я могу сказать, что позиция эта состоит в том, что если поддаться искушению быть просто самим собой, культивировать глухоту к иным ценностям и возносить хвалу провидению за то, что вы не были рождены вандалом или, скажем, членом племени ик, то подобная капитуляция будет гибельной для обеих традиций. Антропология, опасающаяся разрушить культурную целостность и творческий потенциал (наши ли собственные или чьи-нибудь еще) в процессе сближения с другими народами, их изучения, а также в ходе попыток воспринять и запечатлеть их во всей непосредственности и многообразии, обречена на гибель от истощения, которое не в состоянии компенсировать никакие манипуляции с объективизированными результатами исследований. Любая философия морали, которая так боится окончательно запутаться в бессмысленном релятивизме или трансцендентальном догматизме, что не может придумать для оценки иного образа жизни ничего лучше, нежели выставить его в менее благоприятном свете, чем наш собственный, просто способствует (как кто-то выразился в отношении трудов В.С.Нэйпола, быть может, нашего ведущего специалиста по созданию таких "эффектов контраста") тому, чтобы устранить из нашего мира понятие о снисхождении. Мое стремление спасти сразу обе дисциплины от них самих можно принять за гордыню. Но, как говориться, тот, кто имеет двойное гражданство, несет и двойные обязательства. |
Комментарии